Broken Symmetry

      С момента, как война с Комбайнами перешла в активную фазу, мгновения затишья для повстанцев стали настоящей редкостью. Их и прежде было не особо много — теперь, когда Сопротивление обрело мощь и стало хоть сколько-нибудь значимым врагом для Комбайнов, не было почти ни единой минуты, свободной от мыслей о надвигающейся угрозе. Кроме планирования тактики наступления и обороны уже занятых позиций всегда находилось что-нибудь ещё, требовавшее внимания. Уязвимость в защитных сооружениях вокруг базы и сбои в системе, приводящие к завываниям ложной тревоги; вопрос о еде и медикаментах был на повестке любого дня вне зависимости от того, велись боевые действия или нет. В конце концов, измождённые стрессом люди нуждались в отдыхе хотя бы несколько часов в сутки, но даже тогда решались другие мелкие проблемы. Будучи неотъемлемой частью Сопротивления, Гордон тоже принимал участие: он всегда был в курсе планов боевых действий, даже участвовал в них, демонстрируя невиданные для заурядного учёного навыки стрельбы, и в целом поддерживал командный дух своим образом мессии, хотя сам таковым себя не считал. Полагал, что любой на его месте делал бы то же самое, — всё, что возможно, лишь бы прекратить этот ад.              Они осели в «Белой Роще»: пока это было лучшим местом из оставшихся, утверждал Калхун, прибывший с другими повстанцами днём позже того, как Кляйнер и Магнуссон вывели спутник. Разрушенный страйдерами, Сити-17 вконец опустел, а Цитадель окончательно закрепила свой статус холодного безжизненного монолита, возвышающегося над руинами города как памятник двадцати годам, проведённым под безжалостным гнётом Комбайнов. Здесь было тихо; еловый лес всё ещё сохранил то немногое от своего первозданного вида, и только разбросанные вокруг базы останки страйдеров, а также их редкие глухие завывания вдалеке напоминали об удручающей реальности настоящего.              — Постепенно будем двигаться дальше, — заявил Барни, оценив ситуацию и те силы, что имелись к нынешнему дню. —  Здесь относительно безопасно, но страйдеры всё ещё где-то гудят и жаль, что это слышу не только я. Попробуем двинуться к западу, есть вероятность, что встретим там ребят из Сити-14. Когда они узнали, что ты устроил в Нова Проспект, ликованию не было предела. За два дня ты устроил то, чего пытались добиться двадцать лет, а надо было всего-то дать тебе монтировку.              Калхун смеялся над этим фактом как-то особенно весело, а Фримен хоть и думал о том, что при нём была далеко не только монтировка, всё равно не стал его поправлять. Слишком дорогого теперь стоил такой счастливый и почти беззаботный смех.                     Полёт к «Бореалису» был отложен. Как бы Аликс ни пыталась убедить, что она в порядке и способна держаться, работать не покладая рук, как и прежде, было решено остаться ещё ненадолго и дать ей время принять. Побыть наедине с собой и усмирить гнев, который с лёгкостью ослепил бы её при встрече с Моссман. Гибель Илая опустошила не только Аликс: остро воспринял её и Кляйнер, все эти годы бывший его близким другом и напарником, одним из немногих живых выходцев из «Мезы». Барни застал её лишь постфактум и поскольку это было одной из первых вестей, что он узнал, когда объявился на базе, на мгновение он лишился дара речи — в его понимании Вэнс был последним, кто мог погибнуть вот так неправильно. Не в том месте, не в то время.       Фримен и сам с трудом принял случившееся. Осознание с оглушительным звоном пришло в тот момент, когда поздним вечером возле уха раздались приглушённые всхлипы, а худые дрожащие руки обнимали его плечи. Они лежали на старом пыльном матрасе, погружённые в густую тьму ночи, и Гордон позволил ей уснуть рядом, зная, как она нуждается в этом, — в присутствии близкого, разделяющего её боль. В конце концов, хоть Илай и не был с ним так же близок, им было что наверстать; в один момент от этого, как по щелчку пальца, не осталось ничего.              Оказалось, отдых нужен был и ему; сняв той ночью защитный костюм, он вдруг понял, что чертовски устал. Его тело больше не снабжалось адреналином и морфием, и Гордон впервые ощутил тяжесть бессоных ночей, которые он провёл в путешествии через кромешный ад из убийств. Сколько раз за все эти дни он балансировал на грани жизни и смерти? Сколько вообще прошло времени с тех пор, как он, выйдя из стазиса, очнулся в поезде, прибывшем в Сити-17? Три дня? Две недели? С порталами Кляйнера концепция времени теряла любой смысл — та секунда в Нова Проспект превратилась в недельный разрыв, за который произошло больше, чем он мог себе представить.       Так или иначе, чувство свободы давалось Фримену с большим трудом. Некогда знакомое, многое вдруг ощущалось забытым, словно он тоже прожил двадцать лет вместе с другими, непрерывно сражаясь с режимом. Кляйнер объяснил это очень лаконично — он не забыл, но отвык. Занимаясь чем-то бытовым, его фокус внимания всё ещё был в Нова Проспект и на улицах Сити-17, в холодных коридорах «Чёрной Мезы», в красочном, но враждебном Зене. Он реагировал на лязг и щелчки затвора оружия, гудение аппаратуры и вой страйдеров, наводящий ужас даже в отдалении, но с трудом воспринимал смех людей и ночную тишину, когда не было слышно даже ветра. Защитный костюм сменился синей робой — единственное, что у него было к моменту прибытия в Сити-17, — и хотя её грубая ткань не шла ни в какое сравнение с тем, что он носил раньше, Гордон наконец-то ощутил себя человеком. Кем-то, на чьих плечах не лежит ответственность за спасение всего мира от инопланетной угрозы.              Обыденность теперь давалась через слом старых привычек и рефлексов, влеча за собой сомнение, но каждая маленькая победа на этом фронте приносила не сравнимое ни с чем удовольствие и надежду, что ещё не всё потеряно.              Отвык не только Гордон, и это заметно. Просто ему досталось больше всех — остальные повстанцы мало-мальски, но вели быт и прежде, потому что в этом был их ключ к выживанию. Им нужна была иллюзия того, что они могут вернуться к прежним временам, — Гордон же шёл напролом с самого начала этого хаоса, когда ему удалось выбраться из тестовой камеры «Мезы», и не было смысла останавливаться ни на секунду, когда каждая была на счету. Чем быстрее он покончит с этим, тем быстрее всё придёт в норму. Быстрее, быстрее, быстрее.       Неудивительно, что когда Энн, одна из девушек-повстанцев, протянула ему потрёпанную книгу с выцветшей обложкой, Фримен не сразу понял, что от него хотят, пока не взглянул на название. Это не был мануал по радиофизике или краткая «новая история», поскольку Комбайны не печатали литературу, — бог весть где она нашла небольшой сборник Брэдбери, чудом переживший апокалипсис. «Я подумала, вы оцените, док», — и он действительно оценил.                     Барни застал его неподалёку от базы: тот устроился на небольшом склоне под вечерним солнцем, блекло сияющим сквозь облака, и, лёжа на жухлой траве, дремал, накрыв лицо, как показалось издалека, брошюрой. Идиллическая картина на грани опасного безрассудства; в любой момент сигнал тревоги потребовал бы незамедлительных действий, но Гордон своим видом будто бы демонстрировал некую отчуждённость от реальности. Подойдя ближе, он обнаружил, что Гордон уже не спал: реакция у того была настолько чуткой, что в тихом звучании ветра и отдалённых разговоров повстанцев он издалека уловил шаги Калхуна в тяжёлых сапогах метрокопа.              — Прохлаждаешься? — слегка игриво спросил тот, по старой привычке уперев руки по бокам, и Гордон приподнял книгу, чтобы смерить его красноречиво усталым взглядом. — Да ладно, ладно, не в упрёк. Ты заслужил.              Приглядевшись к тому, что изначально он счёл брошюрой, Калхун увидел, что это книга и притом весьма целая для издания в мягкой обложке; кое-где виднелись подпалины, бумага пожелтела с течением лет, но общий её вид был вполне приятный и, что самое главное, пригодный к чтению.              — Ба! Откуда достал? — с искренним удивлением спросил он, взяв книгу с молчаливого позволения Фримена. Рассмотрел простенькую голубую обложку с названием, пролистал несколько страниц и остановился на случайной, вчитываясь, будто не веря, что она настоящая.  — Сейчас такое раритет. Комбайны приказали уничтожить всю литературу, которую только смогли достать. Учебники, художественные, даже справочники телефонные жгли. Антиквариат особенно жалко было.              Сперва Гордон не поверил. Мысль о том, что книги во всём мире могут быть уничтожены, была для него за гранью фантастики. Его не смущал факт инопланетности Комбайнов, те ужасные, гротескные твари, которых они создавали в качестве инструментов, наличие порталов в другие миры и многое другое, но то, что все книги на свете — или их большинство — были сожжены, абсолютно не укладывалось в его голове. Так не бывает, подумал Фримен, чувствуя себя наивным ребёнком; и если для Калхуна это был печальный, но само собой разумеющийся факт, то Фримен, будучи человеком науки, воспринял его куда острее.              «Но что-то же уцелело?» — тут же спросил Гордон, изъясняясь жестами, и Барни каким-то чудом понял его, хотя прошло достаточно времени, а таких же неразговорчивых в строю кроме Гордона не было. Тот усмехнулся, видя его реакцию, и кивнул, вернув книгу.              — Конечно. Вон твоя как пример. Комбайны может и пытались, да только всё стереть невозможно. В тех чемоданах на вокзале тоже ведь что-то было. Люди паковали всё самое дорогое и личное обычно, одежду, например, или вот книги. Кто-то из метрокопов их таскал втайне от Надзора своим домой. Я по просьбе Иззи таскал — лучше так, чем если их сожгут вместе с остальными вещами. Но этой малышке больше всех повезло — откуда она?              «От Энн».              — Надо передать ей спасибо, а то я давно уже не видел чего-то приличнее Иззиных учебников, — он слегка неуклюже плюхнулся рядом, издав кряхтящее «ух», и Гордон внезапно отметил, что никогда прежде не слышал такого от него. Затем вспомнил, что разрыв между ними теперь был не в восемь, а в двенадцать лет, и тут же почувствовал, как мурашки тревожного осознания ползут по спине. — К слову, как там Аликс?              «Хреновее, чем я думал», — мысленно ответил ему Гордон, но, повернув голову, увидел его взволнованное лицо. От сажи и пыли не осталось ни следа, и даже чёрные волосы уже не были спутаны и взлохмачены ветром и постоянной беготнёй, но стоило улыбке сойти с лица, и Калхун будто бы становился другим человеком. Сколько ему теперь? Сорок? Он заметно постарел за эти годы; некогда мягкие округлые щёки впали, черты лица заострились, и если приглядеться, то можно было заметить неглубокие возрастные морщины в уголках глаз и возле рта. В густой чёрной шевелюре заметно несколько седых прядей — эти явно не от возраста, подумал Гордон. Тот даже не столько постарел, сколько устал; это чувствовалось в одном только его взгляде, брошенном сверху вниз, и точно так же, как Гордон, он мысленно был не здесь, но среди завалов бетона и камня на улицах Сити-17, пытаясь уловить в окружении голоса метрокопов и коды в их рациях.              Вопреки своим убеждениям о правде и лжи Фримен коротко ответил ему: «Держится». Он был уверен — Барни поймёт и не станет задавать вопросов. Тот знал Аликс гораздо дольше и мог оценить уровень нежности её отношений с отцом в ретроспективе прожитых рядом лет куда лучше, чем Гордон с высоты их недолгого знакомства.       Барни, кажется, и правда понял. Вместо ответа он надолго замолчал, окидывая взглядом пейзажи скалистого леса и наверняка слушая то, как едва слышно шумят макушки сине-зелёных елей, качаясь под прохладным северным ветром.              — Я с ней толком и не успел поговорить, — произнёс он чуть погодя, глубоко вздохнув. — Бегаю то туда, то сюда, раз уж мы теперь без Илая. Еле вот урвал свободный момент.              Не успев разобраться, что к чему, Калхун взял на себя обязанности лидера сразу же после прибытия в «Белую Рощу». Об этом просил не только Кляйнер, но и те повстанцы, что знали его лично, — то, как грамотно Калхун организовывал и руководил отрядами, создало ему репутацию, опережающую его. В одночасье они с Гордоном поменялись местами: теперь пропадал Барни, всегда чем-то занятый, и это был первый раз на его памяти, когда тот мог вот так спокойно прохлаждаться рядом, ничем не отвлекаемый.              — Передай ей, что мне тоже жаль. Я бы хотел добраться сюда раньше, чтобы хоть чем-то помочь, но как видишь.              Барни показательно развёл руками, и Гордон кивнул. Впрочем, едва ли тот что-то бы сделал, если подумать, — он и Аликс были рядом и всё равно не сумели его спасти. Были другие повстанцы, но те не успели добраться раньше; однако как показывает практика, иногда и выстрела из дробовика вплотную недостаточно, чтобы убить противника. Единственное, чего Гордон хотел теперь избежать, так это неоправданного чувства вины у Калхуна. Они прошли это вместе с Аликс, и если её с трудом получилось убедить в том, что она может сделать ради него теперь, то с Калхуном трюк вряд ли прокатит. Наверное. Гордон не хотел проверять и надеялся, что шанс не предвидится.              Он вновь замолчал, и оба провели в этой тишине ещё какое-то время, каждый думая о своём. Солнце, слабо проскальзывавшее меж плотных серебристых облаков, вконец исчезло, и затянувшееся предвестниками туч небо медленно окрашивалось в голубую лазурь наступающего вечера. Дождь будет, догадался Фримен: ветер постепенно набирал силу и холодал, стягивая облака над «Белой Рощей», и в воздухе стоял еле уловимый сладковатый запах, описать который не мог никто, но каждый понимал, о чём идёт речь. Раздались чьи-то голоса — и он, и Калхун тут же повернули голову в сторону базы, но тревога оказалась ложной; кто-то всего лишь звал другого, после чего оба голоса утонули в тишине.       Тогда-то Гордон и вспомнил.                     «Ты всё ещё знаешь язык жестов?» — уловив момент, когда его руки попали в поле зрения Калхуна, он жестом поманил его и затем как можно яснее и короче изъяснился. Барни и правда понимал его всё так же хорошо, как и прежде, и Гордон отметил, что всякий раз, когда он удивлялся, тот коротко улыбался — как-то особенно мягко и тепло, как и подобает старому другу.              — Мы с Иззи периодически его использовали. Разминка для ума, как он говорит. Так что я теперь и сам что-то вроде переводчика-любителя, — он засмеялся и даже специально показал «Видишь?», зная, что удивит товарища этим ещё больше. — Тем более в глубине души все надеялись, что ты жив, а по-другому ты говорить не будешь.              «Я мог бы писать».              — Бумага не на каждом шагу валяется, дружище. Уж точно не теперь. К слову, мы и Аликс научили. Не знаю, говорила ли она, но теперь ты знаешь. Пользуйся этим с умом.              Он тут же расплылся в довольной хитрой ухмылке, и Фримен, не удержавшись, мягко хлопнул его по плечу книгой, хоть и сам не скрывал улыбки.              — Эй-эй, побереги её, — заметил Калхун чуть серьёзнее, но всё ещё улыбаясь, явно гордый тем, какой эффект его маленькая подколка произвела на друга. — Не факт, что это не последняя книга в мире.              И в этом была доля правды. Справедливости ради, Гордон мог абсолютно спокойно поверить в это с детской лёгкостью, поскольку знал о новом мире почти целое ничего. Аликс лишь бегло, урывками рассказывала ему об ужасах Комбайнов, Кляйнер вместо хоть какого-то объяснения предложил взглянуть на записи, которые он вёл в течение двадцати лет, — и Гордон, очевидно, согласился, — а встречавшиеся ему в путешествии члены Сопротивления вводили лишь в курс нынешней задачи, не акцентируя внимание на том, что происходило до. Фримен не упрекал их — те люди были лишь промежуточными этапами на пути к его цели, а близкие ему напарники наоборот были в постоянном отдалении, руководя Сопротивлением или пробираясь к Гордону долгими тернистыми маршрутами.       Теперь у него было время. Не всего мира, разумеется, но хотя бы один вечер в компании человека, от которого можно услышать самый подробный рассказ.              Беря пример с друга, Калхун лёг наземь, убрав одну руку под голову, и почти было закрыл глаза, как вдруг заметил жесты Фримена.              «Что вообще произошло, пока меня не было? Никто ничего мне не объяснил» — спросил Гордон и тут же услышал короткий тяжёлый вздох.              — Короткую или длинную версию?              Хотелось как можно больше подробностей, но в любой момент Барни могли срочно вызвать в штаб, поэтому Фримен поднял указательный палец вверх, как бы означая первый вариант. Барни наконец закрыл глаза и принялся рассказывать: говорил он мягко и спокойно, так, будто не вещал об ужасах режима, но Гордон понимал, что для него это и правда не более, чем простая обыденность.              — От «Чёрной Мезы» ничего не осталось, там был взрыв ещё в тот день, как ты пропал. Затем открылся ещё один портал, через который и пришли Комбайны. Семичасовая война, мы успешно проиграли, Брин капитулировал и двадцать лет они устраивали свои порядки, пока мы тайком выводили людей отсюда и наращивали мощь Сопротивления. Были попытки восстаний в других городах, но, как видишь, твоё появление стало первой успешной. Кляйнер работал над порталами, Моссман и Вэнс ему помогали, Аликс и я занимались эвакуацией людей из Сити-17. Сначала вели их по старым каналам к Илаю в «Восточную Мезу», а там уже он и Аликс выводили их из города. Я к тому же работал на Гражданскую оборону: там и привилегии вроде нормального пайка, и возможность добыть хоть какую-то информацию. Хотя минусов всё равно было больше.              Затаив дыхание, Гордон слушал его, неспособный отвести взгляд, будто мог упустить что-то важное. Редкие жесты руки, не имевшие смысла, усталый голос или то, как он хмурился, когда не мог вспомнить что-то, — Фримен внимательно следил и составлял общую картину упущенного прошлого.       Многое для него не имело смысла: в его памяти «Чёрная Меза», кишащая зомби и прочей инопланетной живностью, была самым зловещим, но всё ещё реальным местом, в котором он был всего несколько дней назад. Или сами Комбайны — одни только их создания, будь то безвольные сталкеры в Цитадели или охотники, повадками напоминающие жестоких охотничьих псов, внушали ещё больший ужас, чем то, что он видел в Зене. Кто они и откуда прибыли? Каким образом Брин стал посредником между людьми и ними? Что произошло в ту Семичасовую войну, о которой теперь вспоминают неохотно и с болезненной печалью в голосе?       Вопросов стало лишь больше. Будь он чуть менее терпелив, тут же растормошил бы Калхуна, засыпав его расспросами обо всём, — однако помнил, что тот не всеведущий.              Барни тем временем открыл глаза и посмотрел на него, ожидая ответа. Но всё, за что Фриман, будучи погружённым в размышления, наспех смог зацепиться в его словах, так это про работу метрокопом.       «Например?» — спросил он. В глубине сознания проскочила мысль, что это могло бы раскрыть чуть больше подробностей о сути Комбайнов. Барни обвёл серое небо взглядом, и на миг на его лице проступило сомнение.              — Ну, была норма избиений, по которой я отставал. Если заметил, то на вокзале у всех чемоданы изымали — новая политика комбайнов. Вещи сдаются якобы на досмотр, а по факту мы их безвозвратно складировали в подсобке и в конце смены разбирали, если силы были. Много ещё чего было, вспоминать просто жутко. Если вскроется, чем я там занимался, ради меня смертную казнь вернут.              Он брезгливо поёжился, отгоняя нахлынувшие воспоминания.              — Кроме того, всех держали на стимуляторах. Дрянь такая, что вгоняет в транс надолго. Голова ватная, ни хрена не соображаешь, связь с миром восстанавливается только когда Надзор что-то в рацию говорит или гражданские допытываются. Я когда встретил тебя, еле на ногах мог стоять. Нам ставили смены по пятнадцать часов, иногда могли и больше за отставание по нормам. Комбайны хотели, чтобы мы бдили за жителями чуть ли не круглые сутки, уж не знаю, что им Брин там наплёл. Ты, кстати...              Фримен покачал головой.              — Ну Гордон, — разочарованно произнёс Калхун, но затем коротко улыбнулся, подчёркивая ироничность слов. — В общем, если говорить коротко, то всё примерно так и было. Айзек каким-то чудом выбрался из «Мезы» и встретился с Илаем, потом они перебрались сюда. Аликс те события помнит очень плохо, она ещё совсем крохой была. Моссман, к слову, как и ты сначала попалась в руки Комбайнов и ходила в синем, пока случайно не узнала о «Восточной Мезе». Единственное — мы так и не поняли, от кого: или от наших ребят в городе, или от самого Брина.              Гордон заметил, как густые чёрные брови хмуро опустились при упоминании старого Администратора. Он знал его лично и в тот момент, когда увидел его на экранах вокзала, где он воодушевлённо говорил о Сити-17, не мог поверить собственным глазам и ушам. Предательство Моссман удивило его не так сильно, как Уоллес Брин в качестве руководителя — фактически правителя — Земли. Бесспорно, он и в лучшие времена был амбициозным и имел эгоистичные замашки, но никто бы и подумать не мог о подобном. И если раньше его презирали, то сейчас ненавидели все — его внезапное появление, как объяснял Кляйнер, сперва ещё внушало надежду, но как только стали формироваться города под надзором Комбайнов и в них принялись свозить людей со всех концов планеты, от неё не осталось и следа.       Похоже, что в новом мире день, когда Уоллес Брин погиб, будет праздником всего человечества.              — Предвосхищая твой вопрос, — Калхун продолжил рассказ, и в его голосе скользнули бодрые нотки, — у меня то ещё приключение выдалось в «Мезе». Мы тогда в лифте ехали, затем взрыв, перебои с электричеством и... Вроде мы застряли посреди этажа, и помню, что там появился вортигонт. А затем меня в этом лифте с другими унесло в шахту. Каски у нас, конечно, титановые походу были — отделался малым и единственный выжил. Помню, что там был кто-то из учёных, он мне сказал, что военные вроде как хотят перестрелять всех. Я сначала еле как выбрался через...              «Канализацию», — тут же заметил Гордон, едва заметно ухмыльнувшись краем рта. Калхун вновь брезгливо содрогнулся.              — В общем, я быстро узнал, что старый-то не врал, а Розенберга и вовсе держат в плену. Пришлось его вызволять и благодаря ему я здесь. Он провёл меня к заброшенным лабораториям, там мы уже чудили с порталами. Дальше помню всё смутно, правда, из-за стимуляторов память совсем никакая.              Он потёр висок, как если бы у него вдруг разболелась голова. Гордон не был химиком по образованию, но в тот же миг принялся вспоминать те симуляторы, которые только знал. В мыслях пронеслось несколько названий, но вместо того, чтобы мучить себя догадками, он решил спросить напрямую.              «Чем же тебя...»              — Не спрашивай, — тут же отрезал Барни, и хотя тон его прозвучал беззлобно, было очевидно, что вспоминать об этом ему не хочется. — Если я и знал, то тоже забыл. Все эти годы как в тумане, в голове только обрывки воспоминаний. Под ним и спать невозможно: голова раскалывается, мутит, а ты лежишь и уснуть не можешь. Единственное, что было хорошо, так это чередование смен, но, как видишь, и это не особо помогло. Аликс говорит, что я лунатю, а я и этого не помню даже.              Он тяжело вздохнул, на мгновение зажмурившись так, словно головная боль усилилась. Затем, моргнув несколько раз подряд, перевёл взгляд на Фримена и как-то особенно посмотрел на того, тяжело и отчуждённо. Вероятно, хотел сказать что-то ещё, но в последний момент передумал и вместо той мысли произнёс другое:              — Лучше расскажи, что, чёрт возьми, тогда произошло в «Мезе»? И куда ты потом пропал? Мы столько теорий строили, я уже даже начал сомневаться, что ты... а в итоге чуть до Новы Проспект не укатил.                     Гордон не смог отказать. Во-первых, было бы нечестно. Во-вторых, ему и самому хотелось объяснить своё исчезновение подробнее, заходя дальше краткого «был в стазисе». Он и сам не до конца понимал значение того, что сообщил загадочный мужчина в костюме за мгновение до прибытия в Сити-17: всякий раз, являясь к нему, он говорил пространно и лишь иногда давал прямые наводки, как было в случае с Аликс и «Белой Рощей». Но то, что он некогда лаконично обозначил «работой», оказалось тем самым стазисом на двадцать лет, которые прошли для него за долю секунды, и Гордон с трудом пытался объяснить это не то что другим, но самому себе. Ясно было лишь то, что ему каким-то образом всё ещё было двадцать семь и он совсем не изменился — внешне так точно, чего не скажешь о том, что творилось в голове.              В меру своих возможностей Фримен попытался рассказать обо всём, что увидел. Некоторые детали опускались, но общую картину, начиная от взрыва в тестовой камере и долгим блужданиям по офисному комплексу «Чёрной Мезы» и заканчивая путешествием в Зен, убийством Нихиланта и приглашением на работу от загадочного человека, он сумел передать в жестах, которые Барни расшифровывал с удивительной точностью. Здесь его память работала блестяще — лишь изредка он спрашивал, что Гордон имел в виду, и тот повторял жесты медленнее и плавнее. Под конец рассказа Калхун оказался в смешанных чувствах, но бесспорно был впечатлён; слова о неком мужчине в синем костюме будто всколыхнули что-то в нём, но он так и не смог вспомнить, видел ли его сам. Большее удивление вызвало его приключение в Зене — описания комплексов витиеватых, причудливых пещер в бездне лилово-синих и зелёных космических просторов, существ, населявших их и стремившихся убить чужака Фримена, и отвратительного, гротескного Нихиланта привели Барни в тихий восторг. Гордон видел, как блеснули его глаза, когда тот попросил рассказать о Зене чуть подробнее, и это напомнило ему те беззаботные дни в «Чёрной Мезе», где Калхун с тем же любопытством спрашивал его об экспериментах. Ему нравилась чужеродность и неизведанность космоса, его таинственность, за которой могло скрываться что угодно, — и похоже, что остатки этих юношеских чувств ещё не до конца угасли в нём за минувшие годы инопланетного вторжения.              Остальное же заставило его недоумевать. Он не был особо удивлён тому, что Гордон «спас день», но мысль, что тот уже тогда взял оружие в руки — исключая монтировку, конечно, — заметно смутила его.              — Жаль, что мы не пересеклись тогда. В каком-то смысле. Хотя всё, наверное, по-другому бы тогда пошло и, может, мы не смогли зайти так далеко, как сейчас. Но я честно предпочёл бы тогда бродить по «Мезе» с кем-то, а не в одиночку. Там всё кишмя кишело этими тварями. Мне кажется, в какой-то момент я и в Зене тоже был, но клянусь богом, вообще не помню этого. Кусок памяти как будто вырезали до начала войны.              Калхун оглядел сперва лицо друга, уже просто сидевшего рядом, затем вновь обвёл взглядом небо, будто выискивая в нём что-то помимо туч, и задумчиво протянул:              — Мы с тобой, получается, оба военные преступники. И ладно уж я, со мной-то и так всё понятно, а ты же ведь просто учёный, — он бросил тяжёлый, подавленный взгляд на Фримена. — Прямо как сломанные параллели.              «Что?» — непонимающе переспросил тот.              — Сломанные параллели. Мы с тобой занимались буквально одним и тем же, и не сказать, что обоим пошло на пользу. Не то подкрепление дружбы, которое хотелось бы, если честно.               Доля истины в этом была. Размышляя о своих действиях в прошлом, как давнем, так и близком, Гордон невольно приходил к мысли, что едва ли может подсчитать, сколько людей он убил в попытках только дойти до Цитадели. Всё это исключительно вопрос морали, и хотя тех же метрокопов было трудно назвать людьми в этичном смысле, учитывая их зверства, номинально под жуткими масками они всё еще были ими; это же касалось и военных в «Мезе». Но затем в голове эхом раздавались хладнокровные насмешки солдат и грубые, искажённые рацией приказы метрокопов, и тогда последние остатки человечности к ним блекли, сменяясь почти первобытной злобой. Он не сомневался — Калхун понимал его, потому что сам видел тела бывших коллег в «Мезе» и то, что происходило в допросных комнатах на вокзалах Сити-17; очевидно, даже больше, чем сам Фримен.              Вечерний холод, до этого лишь приятно освежавший голову, теперь закрадывался под ткань робы, пробирая до лёгких мурашек. Он поёжился и взглянул на Калхуна. Тот вновь погрузился в свои мысли, но почувствовав на себе взгляд, посмотрел в ответ и улыбнулся ему краем рта, словно бы пытаясь приободрить.              — Слушай, Гордон, — он вдруг обратился к нему по имени, и его голос прозвучал неожиданно бодро — от хмурого задумчивого вида не осталось ничего и следа. — Я тогда на вокзале не успел тебе это сказать, момент совсем не тот был, да и после не вышло.       Барни сел, поравнявшись с Фрименом и, глубоко вздохнув, продолжил:       — Я рад, что ты снова с нами. Очень. Не знаю, что будет потом, но по крайней мере теперь есть надежда, что мы сможем найти «Бореалис» с чем бы там ни было на борту и покончить с этим.              «Мы?» — озадаченно спросил Гордон и увидев, как Барни кивнул, удивился ещё сильнее.              — Ну да, — произнёс он, одновременно весело и предельно серьёзно. — Ты, я и Аликс. Хватит с меня прощаний уже, я в отличие от тебя не молодею. И потом, Моссман там явно не одна, Кляйнер показывал мне запись. Комбайны и туда добрались, причём взяли с собой охотников, а эти твари хуже всех, что я видел. Против них с одной монтировкой и пистолетом нет шансов даже у тебя.              Всё ещё ошарашенный его внезапным предложением, Гордон задумался. Даже со своим арсеналом и Аликс рядом шансы на победу были не слишком велики; вспоминая недавнее отражение атаки страйдеров, он в очередной раз убедился, что в новом мире существовать поодиночке равноценно самоубийству.              «Только мы втроём?» — спросил Фримен, не до конца уверенный в затее друга.              — Если бы. Есть ещё один старый вертолёт: судя по панели, Комбайны пытались модернизировать его, но в итоге бросили как есть. Здешние ребята притащили его сюда вместе с тем, который починила Аликс, так что я могу взять ещё несколько человек с собой. Негусто, но лучше что-то, чем ничего. Так что скажешь? — под конец спросил Калхун, и к мягкой улыбке присоединился знакомый блеск азарта в глазах. — Если это и будет моё последнее приключение, так лучше я проведу его в вашей компании.                     Айзек Кляйнер долго не решался на предложение Калхуна. По его словам, руководить Сопротивлением в одиночку звучало как не самая благонадёжная идея — слишком много ответственности для обычного учёного вроде него. И только когда Арне Магнуссон, состроив самое гордое лицо, объявил, что на время забудет старые обиды и поможет старому коллеге в руководстве, Кляйнер нехотя сдался и попросил лишь об одном — вернуться как можно скорее.              Полёт к «Бореалису» был намечен через три дня.