Минута покоя

      Птицы пели ей мелодию о счастье, свободном полёте в бесконечном океане облаков и песен, о свободной жизни без тягот и обязательств. Они соблазняли собственными грёзами, заставляли мечтать о невозможно близком, о том, как путь этот тернист. Её кровь — клеймо обязательств, царская корона в пшеничных прядях волос и кровавые борозды слез под глазами.       Её имя — Люмин, её титул — принцесса, её цель… А какая у неё уже цель, раз и её имя уже было стёрто с уст врагов и даже друзей, безымянная Путешественница, что влечёт свой путь одним бездумным существованием в чужом мире?       Губы солёные, печёт щеки от жара и в голове так пусто-пусто-пусто, до невыносимости, до обидного гула воя. Пожалуйста, скажите её имя, она умоляет, она молчит, она так жаждет вспомнить, зачем она вообще здесь.       Стирает пальцы в кровь, бинты извечные её друзья и соратники, даже радушная и дружелюбная Паймон не столь ей родня, как спёкшиеся в её златом величии тканевые повязки, держащие дрожа рукоять меча.       Птицы пели, но их песня не будет ей услышана, ведь закрывает уши ладонями, течёт кровь по рукам, капает с локтя и так мерзко, противно, что слушать невыносимо.       — И вот ты здесь.       Подол её юбки шелестит, стоит ей подойти, чтобы закрыть ставни окна, прекращая чудесное, но омерзительно горестное пение. Присаживается рядом у головы на диван.       Истощение — родная подруга, одиночество в этом уютном углу — спасение. Помещение на нижнем этаже библиотеке, скрытое за дверьми, есть небольшая комната, где всё обставлено со вкусом минималистично, но так, как надо. Здесь есть всё: от небольшой кухонки до раскладного дивана.       Лиза тёплая, её ладони всегда греют жарко, но сейчас так уютно, как под солнцем после дождя. Гладят волосы, пока прячет та своё лицо за ладонями, сворачиваясь клубком на диване.       — Люмин, что случилось? — тихий шёпот, едва слышимый, будто боясь спугнуть или рассказать чужую тайну.       У иномирянки много что случилось, считая от падения родины до постоянных вопросов о причине этого путешествия, но зачем ей это говорить, когда никто не желает её слушать, пропуская мимо даже простейшее: «Извини, я сейчас занята»? Она слушала так много, что люди забывали о том, что она нечто большее, чем простой декоративный фикус на подоконнике.       Хлюпает носом, стирает мокроту рукой, утыкаясь лицом в сгиб локтя. Всхлип такой жалкий, надрывный, чуть вздохнёт и сразу эта печаль.       Слов нет, бесполезно. Люмин наигралась, ей достаточно, спасибо.       Минчи ещё пару секунд словно безучастно слушает срывающееся дыхание, молчит, но позже встаёт, чтобы сразу же лечь рядом, с краю дивана и обнять, прижать к себе, позволяя уткнуться в шею и слышать размеренное её дыхание на своём затылке.       — Это что-то серьёзное? — её обычная игривость уступает спокойствию, такому мирному, как течение реки. Гладит по голове, любовно смотрит на россыпь звёзд, играющих на свету в волосах, да шепчет всё так же тихо.       Давно так её не обнимал уже никто, так нежно, так умиротворённо. Горячие слёзы срываются с глаз, но тихо, так же, как и беспокойство Лизы. Её любовь согревает сердце, холодные пальцы и заледеневшие глаза, топят все преграды меж ними. Люмин тянет на себя, жмётся спиной к спинке дивана и не даёт Лизе упасть, решив обниматься.       — Нет, но… Но для меня…       — То, что серьёзно для тебя, будет не менее важным и для меня.       — Почему ты так волнуешься за меня? — бесстратно спрашивает девушка, чуть не срываясь на конце, жмурит глаза, вжимаясь носом в тонкую шею ведьмы. — Почему ты… Ты всегда так внимательна?       Женщина молчит ровно столько, сколько ей нужно, чтобы сформировать ответ в своей голове и столько, чтобы тяжёлая попытка Люмин заговорить не сорвалась в плач.       — Почему, спрашиваешь? — она тянет уголки губ вверх, жмётся щекой к пшеничным волосам и чувствует, как тепло разливается в груди мёдом. Минчи заботливая, гладит пальцами плечи, успокаивающе, в своём ритме. — Может, потому, что у меня сердце кровью обливается, стоит увидеть тебя с красными глазами? Когда ты прячешься в моей комнате, пока тебя ищет по всему городу твоя милая летающая подружка?       Дрейфующие волны, они словно плывут где-то далеко, одни, в бесконечности мирного потока, убаюкивающая гладь мирского.       Люмин прикрывает глаза, слушает, как голос Лизы задевает струны души, как та сжимает её в своих объятиях нежно, по-родному, как нечто важное.       — Милая, сейчас ты плачешь в одиночестве, но так ли ты одинока? Я хочу обнимать тебя так вечность, правда. И я хочу слушать тебя так же бесконечно, как и твой смех, и плач. Мне не нужны для этого причины, — целует в макушку воздушно, едва ли ощутимо, но след её любви остаётся в копне волос, отдаваясь на щеках румянцем. — Моя ласковая, так что случилось? Скажи мне, пожалуйста. Что бы за проблема не была, мы вместе её решим.       И даже жалко признавать, что…       — Это не проблема, — шелест её губ тонет в складках на шее Минчи, после трётся мокрой щекой, неловко, но со смешинкой, подмечая, как табун мурашек скачет по её коже. — Я просто так расстроилась, стоило мне подумать о том, как я провожу своё время здесь, в этом мире.       Люмин закрывает глаза, вспоминает вышки башен её родного мира, панорамные окна, блестящие на свету бесконечной звезды, как тонут в слиянии дня и ночи отражения в стекле, покрываясь розовым светом.       — И как же ты его проводишь?       — Бездумно. Трачу время на бессмысленное благородство, которого у меня больше нет. Мне надо искать брата, отыскать способ спасти свой дом, но я только то и делаю, что работаю-работаю-работаю и так бесконечно, по кругу! — слова пекут горло и глаза, но рвутся дальше, одним потоком. — Я так устала от самой себя, от этой слабости сказать твёрдо: «Нет». И я так безумно хочу домой.       Они молчат ещё некоторое время, пока нежатся в этих объятиях, размышляя о своём, но одинаковом.       — Люмин, милая моя, это твоё время, — с лёгким смехом говорит ведьма, очаровывая нарочно тем, как сладко она это шепчет. — Твоё и только твоё. Будь я на твоём месте, то ещё и пригрела бы всех недовольных молнией, заикнись они о том, что я им там чем-то обязана.       — Ну, ты это можешь, — буркнула Люмин, дивясь, как легко ей стало, когда ладони Минчи держат её лопатки и талию, когда тепло её тела греет лучше всякого одеяла.       Женщина хохотнула, немного поворочалась на диване, и потянула свои ладони вверх — взять щеки Люмин в свои, да поднять её голову немного вверх, чтобы встретиться с лазурным взглядом.       — Хочешь, я пойду с тобой и каждому буду отправлять по молнии в причинное место, в предупреждение, что не стоит тебя обижать? — и чмокает в кончик носика. — Хотя, знаешь, я это и так сделаю.       — Ли-иза! — девушка смеётся, заливается тонким смехом и отмахивается от ведьмы ладошкой. — Не надо, ну тебя! В прошлый раз, когда ты так огрела должника, он мне ещё неделю жаловался, что не мог нормально сидеть.       И на её отказ есть свой ответ: Лиза сближается лицами и тут же начинает с такой же широкой улыбкой играться с её лицом, столкнулась носами и как давай им влево-вправо. Люмин захихикала, ответила на её внезапную игру, и парой секунд позже слились в поцелуе, солёном, как море печали, но нежным, как шерстяное одеяло.       — Ты успокоилась? — шепчет ведьма, стоит им оторваться и вновь лечь так, чтобы их головы лежали на одной высоте.       — Угу.       — Милашка, я всегда с тобой. Я тебя люблю, слышишь? — и тянется за поцелуем.       Люмин уже готова ответить, чуть прикрывает глаз, но шаловливая и хитрая ведьма оставляет след губ на щеке, специально промазав и проскользив дорожкой от губ. На шалость девушка чуть дует щеки.       — Лиза, ты обещаешь, что будешь со мной до конца? — прикрывает она глаза, прижимается лбом к Лизе, сжимает пальцы на её лопатках. — Не покинешь меня раньше, чем…?       — Обещаю. Я не посмею тебе соврать, — и та отвечает ей той же лаской, той сладкой нежностью, той же любовью, целуя в лоб. — Я останусь с тобой.       И Люмин поверит в беззаботное щебетание птиц, ведь их песни — это речи её любимой Минчи.