Страусам тут не место

Антон курит уже вторую за пять минут. Пальцы дрожат, зажигалка чуть не летит вниз с балкона. Толстовка провонялась, да и от рук несет как от пепельницы, к тому же на улице холодно — просто кошмар, но всё лучше, чем идти обратно. Сердце грохочет прямо в горле. Он пробует успокоиться: вертит кольца туда-сюда, пружинит ногой… Без толку. Снега на тротуары навалило — уже бордюров не видно, да и на балконном ограждении слой в несколько сантиметров. Сейчас бы на десять лет назад: безмозглым пиздюком носиться по двору, снеговика лепить, а не вот это вот всё. Быть взрослым оказалось трудно. Дверь открывается со скрипом, как в ужастиках, и сердце исполняет мем «моя остановочка»: если это Арсений, проще сразу сигануть с четвертого этажа, чем встретиться лицом к лицу. Пока Антон придумывает план побега, не включающий в себя Скорую, на площадку выходит Ира. Тоже не идеально, но из двух зол… — Совсем спятил? Торчишь на холоде в одной толстовке. — Всё нормально, — хрипит Антон, выпуская в сторону дым, чтобы на неё не попало. — Докурю и вернусь. На Ире черные ботинки, красный пуховик и белая шапка — ну прям неваляшка. Все зимой выглядят немножечко стремно, даже такие красивые девчонки. — Ты здесь полчаса уже, — она любит преувеличивать, но сейчас нет сил на шутки. — Пойдем к ребятам, а? Антон качает головой, делает еще затяжку. — Я не могу. — Почему? — Не хочется. Он смотрит, как эмоции меняются на её лице, и думает лишь об одном: пару дней назад их будущее не вызывало никаких сомнений, а сегодня — бам! — и пошло по пизде. — Это из-за Сени, да? Ладно, вина виной, но... — Он не любит, когда его так называют, ты же знаешь. — Знаю. Просто на твою реакцию решила посмотреть. Антон чуть не проносит сигарету мимо рта. — В смысле? — Да в прямом. — Ира подходит ближе к балконному ограждению, глядит на ночную улицу и соседние дома. — Не хочешь рассказать мне, что происходит? — Не о чем говорить. Я просто без настроения. — На твое настроение, случайно, не Алена повлияла? Сердце стучит уже не в горле — в висках, и Антон через силу заставляет себя дышать. — При чем тут Алена? — Она ведь теперь девушка Арса. — И? — Бля, Антон, — Ира закатывает глаза, а потом смотрит прямо на него: — Ты если сам дурак, так хоть из меня дурочку не делай, ладно? Стыдно. Он отводит взгляд и чуть не давится фильтром: сигарета почти докурена. Антон кидает бычок с балкона, наблюдая, как маленький оранжевый огонек гаснет в снегу. Машина у соседнего дома начинает истошно орать, хотя никого вокруг нет. Примерно так же заорал внутренний голос, когда пару часов назад Арсений пришел на вечеринку вместе со своей новой девушкой. Только к Антону, в отличие от реальной машины, никто, матерясь и спотыкаясь в тапочках, не бежит, чтобы выключить сигнализацию. У него внутри до сих пор канонада. — Дошло наконец, да? — сочувственно спрашивает Ира, будто не их отношения рушатся на глазах. — Ир, я… Что? Вот что? «Я внезапно понял, что запал на своего лучшего друга»? «Сменил российский триколор на радужный»? — Забей, всё и так ясно. — Я не гей, — говорит он на всякий случай, будто это имеет хоть какое-то значение. — Знаю. Ты арсосексуал. Антон прикуривает третью сигарету. Может, у него галлюцинации? Матрица глючит? Как в какой-нибудь паршивой игре, где нет возможности сохраниться перед битвой с боссом. — Я, если честно, ни хрена не врубаюсь. — Ты просто думал, что он никуда не денется, а он взял — и делся. Они оба молчат; снег продолжает тихо опускаться на крыши машин и магазинные козырьки. — Ситуация — обсюр, — хрипит Антон в итоге, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. — Слушай, клянусь, я не… я не знал. — О, в этом я не сомневаюсь, не переживай. — Она ловит его удивленный взгляд и пожимает плечами: — Мы вместе два месяца, но ни разу не были наедине. — Чего? — Того. Даже когда мы вдвоем, ты либо рассказываешь про Арса, либо переписываешься с ним, либо совмещаешь первое и второе. Не удивлюсь, если и во время секса его представлял. Антон давится сигаретным дымом и кашляет как туберкулезник, аж глаза слезятся. Ира бесполезно хлопает его по спине. Такие ситуации и вправду бывали, но он убедил себя, что это как с белой обезьяной: стоит задаться целью не думать о ней, и всё выходит с точностью наоборот. Просто… бзик мозга. И логичный вопрос, зачем Антон вообще вспоминал Арсения перед сексом, в голове не всплывал. Наверное, потому что в самих мыслях о лучшем друге не было ничего удивительного: они так или иначе касались его в течение дня. А теперь Антон хочет касаться не только мыслями. Класс. Супер. Дайте два. — Прости, я такой мудак, — говорит он еле слышно, прижимаясь своим плечом к плечу Иры. — Ты не мудак, просто немного тормозишь. Подарю тебе на Новый год ящик «Сникерса». Блядь. Они же собирались на каникулах кучу мест посетить, в горы смотаться… — Как мы теперь… — Антон не договаривает, потому что речь не только о каникулах. Она шмыгает носом, и вряд ли от холода. — К родителям поеду, давно дома не была. Внутри всё огнем горит, и он не выдерживает: обнимает её, такую крошечную, утыкается щекой в мягкую ткань шапки. — Прости, — потому что это всё, что Антон может сказать. Ира обнимает в ответ и хрипло смеется в его толстовку: — Тох, ты единственный, кто сегодня открыл что-то новое. Я знала, на что шла. Ну, точнее, догадывалась. — Но зачем тогда? — Ты мне нравишься, придурок, — она вытирает щеки и пытается улыбнуться. Вместе с этим делает шаг назад, ускользая из рук Антона. — Ладно, на морозе сырость разводить — такое себе, мы с Дариной лучше домой пойдем. Не торчи здесь всю ночь, хорошо? Опять сопливый будешь. От этой заботы щиплет в глазах. Он пытается найти в себе хоть какой-то намек на то, что происходящее — из серии «просто показалось», но ничего не выходит. — Ир… но ты мне тоже нравишься. Она замирает возле двери и смотрит через плечо: — Да. Просто не так, как он. — Мы сможем, не знаю… хотя бы дружить? — Спроси меня об этом через пару недель. А лучше — через месяц. И перестань играть в страуса, ладно? Наигрался уже. Ира уходит, оставляя его наедине с целой кучей нерешенных проблем. Антона потряхивает — то ли от нервов, то ли от холода. Он выкидывает недокуренную сигарету и задирает голову к небу: снежинки падают на лицо, вокруг тихо-тихо, будто весь мир замер, и свет не темный, как обычно по ночам, а какой-то оранжевый, как бывает только зимой. Где-то там, в параллельной вселенной, где всё не пошло под откос, Антон сидит в общаге вместе со своими друзьями, играет в «Данетки» или «Крокодила», обнимает Иру и смотрит на веселого Арсения, который… сидит один. Без Алены. Даже в фантазиях не получается представить его с кем-то другим. Антон — трусливый эгоистичный говнюк. Он пытается взять себя в руки (в прямом и переносном, потому что охренеть как холодно), шмыгает носом и идет обратно в комнату. Там почти никого нет, только Дима собирает мусор. — А где все? — сипит Антон, садясь на диван и захватывая по пути бутылку с дешевым вискарем. — Разошлись. Серый у нас в комнате, Дарина с Ирой свалили, Арс пошел Алену провожать, — бубнит Дима. — Я, если че, хавку в холодильник убрал. «Спасибо» — хочет сказать Антон, но вместо этого говорит: — А я с Ирой расстался. Тот смотрит на него взглядом, не выражающим никаких эмоций, и кивает: — Охуенно логично. — Ага. Антон заливается алкоголем, а Дима садится рядом, плечом к плечу, и осторожно пихает его локтем: — Расскажешь? — Та я даже не знаю, с чего начать. — Это из-за Арса? — Пиздец, то есть вообще все в курсе? Дима лишь загадочно пожимает плечами и открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут скрипит дверь: Арсений заходит в кухню. Разговор придется отложить до лучших времен (примерно до «никогда»). — Ладно, я к Серому пойду, поздно уже. — Дима, похлопав Антона по ноге, встает с дряхлого дивана. — Ночи, пацаны. — Спокойной, — хрипит он на автомате, а потом тоже поднимается, не в силах игнорировать тревогу. Срочно нужно занять чем-то руки, и мусорный пакет отлично для этого подходит: туда летят пустые упаковки от чипсов и батончиков, крошки со стола. Когда убирать больше нечего, Антон решает снова свалить на балкон возле общей лестницы (в этот раз хватает мозгов взять куртку). Арсений провожает его странным взглядом, но ничего не говорит. Снег перестал идти. На улице всё еще светло и морозно, пар вырывается изо рта. Хочется курить, но с сигаретами уже перебор, так что он просто стоит и пялится на серые столбы многоэтажек, прислонившись к стене. Не окончание года — один сплошной пиздец. «Ты единственный, кто открыл сегодня что-то новое», — сказала Ира, и Дима, по сути, подтвердил. Может, он имел в виду совсем не это, кто его знает, но надежд мало. Антон пытается увидеть ситуацию со стороны. Ну, да, они с Арсением всегда вместе: и комнату в общаге делят, и на тусовки вдвоем приходят, и за покупками гоняют, но разве не так ведут себя лучшие друзья? И, конечно, Антон постоянно упоминает его в разговоре, потому что большинство его историй — это их истории. Он привык к тому, что Арсений рядом. Просто Антон сам по себе тактильный до ужаса — с близкими людьми. Они касаются друг друга плечами, когда сидят на кровати и смотрят комедийное дерьмо от Нэтфликс. Могут идти под руку, если на улице льет как из ведра, а зонт один — но это всего лишь вопрос удобства. И потом, у Антона такой способ выражать чувства: рукой по спине — «ты в порядке?», пальцами в волосах — «устал?», или, там, одеяло повыше натянуть, потому что Арсений вечно мерзнет, но во сне слишком много вертится, или, например, свою футболку ему дать, если день стирки послезавтра, а шмотки уже грязные, и неважно, что Антону нравится, как тот выглядит в его… Блин. Он, походу, и вправду тормозит. Телефон совсем холодный: надо было в карман куртки класть, а не в джинсы. Пальцы тяжело разгибаются, сенсор не реагирует. Приходится снимать блокировку носом. Антон листает список контактов, забивая на порыв по привычке написать Ире, и вместо этого отправляет смс Диме: «Что мне делать?» Ответ приходит почти сразу: тот, наверное, опять залипает в Твиттере. «Не тупить». «Я даже не уверен, что… ну, ты понял». «Попробуй представить, что вы сосетесь. Если блевать потянет, то ты натурал». «А если не потянет, то…?» «То ты — это ты. Хуйней не страдай, Антош». Вот так всё у Димы просто, как дважды два. Антон усмехается и засовывает телефон обратно в карман. Совет, конечно, дурацкий, но куда деваться. Он пытается представить, что Арсений стоит рядом, еще ближе, чем обычно. Смотрит своими голубыми глазищами — ни у кого таких больше нет (это даже не романтика, простой факт). Щурится, мол, что ты удумал? Брови свои графские выгибает — аристократия во плоти. И щека у него, наверное, колется: со вчерашнего дня не брился. Антон мог бы проверить, если б руками его лицо обхватил и наклонился чуть-чуть — он всё равно выше, — и чтобы выдохи между ними смешались, и Арсений испуганно смотрел, но не отстранялся, а потом Антон нагнулся бы еще: губами коснулся уголка его рта, вроде как в шутку, а вроде всерьез, и чтобы тот сам подался навстречу, а потом… Антон упирается головой в холодную стену и стонет: его не тошнит, зато в паху тяжелеет, и сердце колотится, как ненормальное. Когда со скрипом открывается дверь, он второй раз за вечер чуть не ловит инсульт жопы. — Я потом твои гаймориты лечить не буду, — заявляет Арсений. Вроде шутит, но в глазах тревога. Антон смотрит на него, одетого в длинную куртку и дурацкую разноцветную шапку, и думает о том, какой же он, черт возьми, красивый. Совсем не похож на неваляшку. — Ну серьезно, Тох, чего опять на улице торчишь? — Мне просто херово. Арсений делает шаг, но замирает на расстоянии вытянутой руки. — Тошнит? Говорил же тебе, вискарь паленый, а ты его лакал как воду. Антон разбито улыбается, качает головой: — Не в этом дело. На несколько секунд повисает тишина; слышно лишь, как кто-то внизу по снегу идет: хруп-хруп, хруп-хруп. — Вы с Ирой расстались? — Откуда знаешь? — От неё же. Просила приглядеть за тобой, чтоб фигни не наворотил. Блин, он её не заслуживает, вот серьезно. — Что случилось? — Арсений тоже упирается спиной в стену. — Мне казалось, у вас всё хорошо было. — Ага, мне тоже так казалось. Опять повисает молчание. Ночью любые слова выходят слишком искренними и громкими. Хочется наклонить голову: уткнуться носом в цветную шапку, а потом притянуть Арсения за талию. Кончики пальцев зудят, руки чешутся сделать хоть что-нибудь, но тот вдруг говорит: — Мне жаль, Тох. Как-то по-дебильному: то я один, а ты с кем-то, то наоборот. Такими темпами до двойных свиданий не доберемся. Сказано вроде с иронией, но Антон чувствует себя так, будто его пнули ногой в живот. Алена. В мыслях сразу всплывают слова Иры: «Ты думал, что он никуда не денется, а он взял — и делся». Со всем этим кризисом ориентации Антон напрочь забыл, что проблем намного больше, чем одна. — У вас всё серьезно? — спрашивает он грубее, чем собирался. В груди становится жарко, приходится расстегнуть куртку. Арсений пожимает плечами, а потом кидает на него задумчивый взгляд. — Дашь сигарету? — Ты ж не куришь, — Антон от удивления даже перестает злиться и на автомате лезет в карман за пачкой и зажигалкой. — Не курю. Но иногда хочется. Арсений обхватывает губами фильтр, однако зажигалку не берет: наклоняется к протянутой руке. То ли глючит от вискаря, то ли он и вправду смотрит из-под ресниц. Они у него такие длинные — тень на щеки отбрасывают, и Антон изо всех сил старается не залипнуть. — Нет, — говорит Арсений, выдыхая облачко дыма. — Что «нет»? — Ответ на твой предыдущий вопрос, — он делает еще одну затяжку, — нет, у нас не серьезно. Эти отношения — фикция. Антон в таком шоке, что забирает у него сигарету, чтобы получить дозу спасительного никотина. Сейчас бы еще пластырями облепиться сверху донизу, как в «Шерлоке». — Нахера тогда? — спрашивает он спустя пару секунд, удерживая дым во рту и лишь потом выпуская. — Её замучили вопросы о личной жизни и подруги-сводницы. Меня тоже. Так что… взаимная выгода. Люди узнают, что мы вместе, и перестают совать нос не в свое дело. — Значит, ты с ней не трахался? Арсений забирает сигарету обратно, сжимает фильтр губами там же, где до этого были губы Антона. — Трахался. — Охуенная у вас фикция. — Он даже не пытается держать лицо, потому что это бесполезно. Знает, что брови нахмурены, а губы поджаты, но ничего не может с этим сделать. Арсений внимательно смотрит на него, а потом опять пожимает плечами: — Секс есть секс, сам понимаешь. Ты ведь всё это время спал с Ирой. Похоже на пощечину, и Антон, стиснув зубы, смеется: — Кто бы мог подумать, что это в твоем стиле, Арс. — Секс? Представь себе. — Не секс, а ебаться с кем попало, — он знает, что перегибает палку, что слова могут задеть, но злость вибрирует под кожей, копится ядом на языке. — Без чувств и прочего дерьма… Думал, ты романтик. Арсений щурится: — Романтик. Только вот с тем, к кому есть «чувства и прочее дерьмо», мне всё равно не светит. Так бывает, Тох: ждешь чёрт-те сколько, а потом понимаешь, что уже заебался. Они смотрят друг на друга так откровенно, что при всем желании это не спихнуть на шутку, не сказать, мол, приятель, видел бы ты свое лицо! Антон злится — и на себя, и на Арсения, и даже на Алену, хотя она вообще не виновата (тот и до нее девственником не был, Бога ради), — но всё равно его тянет вперед, тянет подойти ближе. Он не шевелится. Молчит, как последний болван, и пялится в голубые глаза. — Больше ничего не хочешь мне сказать? — Антон в ответ качает головой, и Арсений разочарованно смеется: — Ясно. Оранжевый огонек мелькает возле его губ, затем он тушит сигарету и выкидывает бычок в старую алюминиевую банку возле двери: негласный амбассадор «Мистера Пропера». Антон истерично пытается сообразить, что делать, но мысли путаются. Арсений тем временем открывает дверь и, обернувшись, говорит, глядя в никуда: — Ну и ссыкло же ты, Шастун. Он не уходит: мешает рука Антона, вцепившаяся в его локоть. — А в лицо мне это сказать слабо? Голубые глаза мечут молнии, он весь — дикий микс из раздражения и обиды. — Не слабо. Ты, Шастун. Самое. Настоящее. Ссы… — не договаривает, потому что Антон тянет его на себя и тут же врезается в губы. Никакого изящества, никакой ласки, сплошное упрямство и вызов. Но сердце всё равно бьется за десятерых, выпрыгивает из груди, потому что Антон целует лучшего друга и ему нереально хорошо. Арсений спустя пару секунд упирается лбом в лоб, тяжело дышит. — И что это значит? Антон не готов говорить о подобном вслух. Но иногда слова не нужны, поэтому он снова подается вперед — мягче, нежнее. Чмокает в уголок рта, будто им по тринадцать. Внутри всё дрожит, словно раньше не целовался, но руки сами притягивают за талию, не давая уйти. Арсений, кажется, и не против: ластится, прикусывает нижнюю губу. Хочется прижать его к стене, проникнуть языком в рот, а потом оставить с десяток засосов на шее, но сердце просто не выдержит и разорвется к хуям: оно уже утопает в нежности, неловкости и любви. Он чмокает Арсения в лоб, в кончик холодного носа, в каждую щеку и подбородок — потому что ему нужно, просто необходимо зацеловать всё лицо, это вопрос жизни и смерти. — Только больше никаких Ален, ладно? — шепчет Антон еле слышно, поправляя воротник его куртки. Тот усмехается: — Какой же ты придурок, Шаст, просто пиздец. Они обнимают друг друга, и всё наконец-то кажется правильным. — Может, и придурок, — Антон упирается щекой в разноцветную шапку, — зато точно не страус.