***
У Иоганна не было друзей, но он и не стремился попасть в компанию шумных сверстников. Его не интересовали их развлечения, игры в догонялки, в войну и прочая ерунда выглядела для Фауста глупой даже в детстве, и одиночество его не тяготило. Он никогда не был одинок, пока его окружали книги, полные не только знаний и науки, но и интересных событий, захватывающих сюжетов и персонажей, которые могли сойти за друзей. Но почему Элайза ни с кем не дружит — вызывало много вопросов. Она даже гуляла по городу редко, чаще сидела во дворе в кресле, укутав ноги одеялом. Фауст бы предположил, что она не способна ходить, такое бывает, но сам видел, что Элайза иногда медленно прогуливается по саду. Он самым наглым образом заявился к соседям в гости, взяв мамин пирог и соврав, что это фрау Фауст послала сына с угощением. Ему обрадовались, и мама Элайзы будто немного виновато предложила Иоганну погулять с ее дочерью. С тех пор Фауст приходил к ним каждый день. Элайза оказалась не только сказочно красивой — она была умной. Не такой, как Иоганн, в точных науках девочка от него отставала, но зато очень красиво рассуждала об искусстве, литературе, музыке, имела свое мнение по поводу многих важных вещей — интересное и достойное внимания. Хотя Иоганн был готов слушать что угодно, произнесенное ее мелодичным голосом. Они говорили обо всем, но не о причине ее затворничества, пледе на коленях и редких прогулок по городу. Фауст подсознательно догадывался, почему — но боялся озвучить.***
О любви в десять лет говорить немного не принято — точнее, о любви говорить можно хоть в три года, хоть в сто пять, но воспринимается это по-разному. В детстве легко вообразить себе вечное чувство и самому в него поверить, как в сказку. Дети взрослеют, их мировоззрение меняется, все меняется — но Иоганн был точно уверен, что его любовь к Элайзе вечная. Они сидели в саду ее дома под золотом осенних листьев. Порывы пока еще не очень холодного ветра иногда срывали листки, и те кружили в вальсе, опадая на землю. Услышав признание, Элайза печально улыбнулась и покачала головой. — Прости, это невозможно. Сердце Фауста куда-то обрушилось. Он запомнил этот момент на всю жизнь, и, став взрослым, понимал, что тогда многое излишне драматизировал, но боль испытал тогда впервые — душевную боль, схожую с физической. — Почему? Элайза опустила глаза. Следующий нанесенный ею удар был больнее. — Не пойми меня неправильно. Я тоже очень сильно люблю тебя, но дело не в том, любим мы друг друга или нет. Я обречена. Я больна с детства, и я умру. Я не хочу, чтобы ты страдал из-за этого. На удивление, кроме рвущей душу боли Иоганн вдруг испытал азарт. Или что-то похожее. Любопытство, присущее лишь гениальным ученым вроде его предка. — Диагноз! — выпалил он. — Скажи мне свой диагноз! Я врач! Вся моя семья — врачи! — Нет, от этой болезни нет лекарства, — призналась Элайза. — Меня наблюдали доктора… Вряд ли я доживу до тридцати. — Нет лекарства — значит, будет! — решительно заявил Иоганн. — Я его изобрету, слышишь, Элайза? У меня есть целых двадцать лет, и я обязательно тебя вылечу! Ты знаешь, кем был мой предок? Даже не вздумай сомневаться!***
Двадцать лет он работал над лекарством. Двадцать лет, и все это время Элайза была рядом. Она училась на дому, Фаустам по многим причинам тоже было удобно оставить сына на домашнем обучении, их не разлучала школа, а в свободное время они обязательно были вместе — в саду Элайзы или саду Иоганна, куда его родители сразу открыли доступ девочке. В тот день вместо золота осени и прохладного ветра нежно-розовой белизной цвела весна. Шестнадцатилетние Иоганн и Элайза привычно устроились в ее саду, как обычно, говоря обо всем на свете. Сидели они на этот раз не в креслах, а на недавно выстроенных отцом Элайзы широких качелях, похожих на скамейку. Колени девушка по обыкновению накрыла пледом, но ее лицо было не таким бледным — Фауст не прекращал работы над лекарством ни на один день, и некоторые препараты давали эффект. Не исцеляли, но помогали Элайзе. Она не просто согласилась быть подопытной — сама требовала все испытывать на ней, но, конечно, Иоганн применял только те медикаменты, в безопасности которых был стопроцентно уверен (максимум — не помогут, но точно не навредят). — Знаешь, Элайза, — шепнул Фауст, — Я очень хочу тебя поцеловать. Можно? Она взглянула на юношу как-то непонятно — то ли с удивлением, то ли с испугом, то ли со смущением. Никогда Элайза никого не целовала и не думала, что поцелует, но ей отчаянно хотелось того же. Элайза кивнула. Фауст медленно потянулся к ее губам, не веря, что делает это, что это действительно происходит. Но ее губы были такими же реальными, как и руки, которые он так часто сжимал в своих ладонях. Элайза отвечала на поцелуй робко, поначалу это был и не поцелуй даже, а лишь касание губ, после Иоганн позволил себе углубить его. Элайза не была против, приоткрыв рот и позволяя его языку коснуться ее языка. Они целовались долго — нежность перешла в некое исступленное отчаяние. Так целуются люди, которые прощаются навек, так целуются те, кто провожает любимого к смертельной опасности, так целуются те, кто уже точно знает — это в последний раз. На краю пропасти, среди пожарища, в окружении мертвых тел, на вокзале, в порту… но не в цветущем весной саду. — Я так сильно тебя люблю, — сказал Фауст в губы Элайзы. Она промолчала. Она избегала слов о любви, и Иоганн понимал, почему — но ее сияющие счастьем глаза говорили громче любых слов.***
Элайза думала, что однажды любовь Фауста пройдет, что он сдастся, поняв, что не может быть никакого лекарства, и что врачи — не боги. В десять лет ей самой хотелось верить в возможность исцеления, в десять лет она почти верила, и, наверное, только экспериментальные образцы препаратов Иоганна до сих пор поддерживали ее организм в более-менее нормальном состоянии. Но она не имела права обрекать его на такую жизнь — сначала на тщетный поиск спасения, а после на острую горечь утраты. Не имела, но и не обрекала. Иоганн сам обрек себя на это, а Элайза решила — к чему отталкивать? Она была так счастлива его любви, и ее сердце отзывалось взаимностью — если бы не болезнь, они бы уже давно поженились. Им уже исполнилось по двадцать лет, многие кузины-сверстницы Элайзы вышли замуж. Сад ее дома находился словно в самом сердце лета. Ленивый жаркий полдень тянулся сонным гудением пчел, благоухал полевыми цветами и солнцем, и, несмотря на зной, в тени было приятно. Вместо кресел и качелей Фауст и Элайза устроились под деревом на покрывале для пикника. — Они будто специально шепчутся у меня за спиной так, чтобы я слышала, — делилась Элайза с Иоганном впечатлениями после того, как побывала в гостях на свадьбе очередной родственницы. — «Ах, бедняжка, как жаль, что ей так не повезло», — передразнила она наигранно-печальный тон. — Я бы туда вообще не приходила, но я специально прихожу, понимаешь? Чтобы видели: я жива, я в порядке… — Могла бы хоть раз меня пригласить, — Фауст хотел обидеться, но не вышло. — Нет, Элайза, серьезно, я бы с удовольствием с тобой пошел. Представила бы меня, как своего жениха, и утерла им всем нос. Я, может, не особо роковой красавец, но мной вполне можно хвастаться, учитывая моего предка. Элайза рассмеялась — и вдруг затихла, понимая. — Представила бы тебя, как… кого? — Жениха… — растерянно протянул Иоганн. И тут же хлопнул себя по лбу. — Вот же я дурак! Забыл совсем! Из положения сидя он поднялся на одно колено, и, пошарив в кармане, достал обитую бархатом коробочку. — Ты выйдешь за меня замуж? — голос Фауста дрогнул. Элайза не хотела отказать и не могла отказать. Даже сомнений — и то высказывать не собиралась. Не только потому, что любила этого мужчину и эгоистично хотела провести с ним хотя бы недолгий остаток жизни — теперь любое возражение Элайзы в стиле «я долго не проживу» прозвучало бы неверием в него и в его силы. А она верила. — Да, — тихо ответила Элайза. Фауст счастливо рассмеялся, неловко ткнул ей в руки коробочку с кольцом, покачнулся на одном колене, когда потянулся поцеловать девушку, и вдруг мир перевернулся. В следующую секунду Элайза обнаружила себя лежащей, а Иоганна — нависающим над ней. В очень двусмысленном положении. — Ой, — Фауст мгновенно перекатился в сторону, упав на траву и раскинув руки. — Извини, дорогая. Любовь к тебе сводит меня с ума. — Это будут очень счастливые десять лет, — шепнула Элайза. — Это будет счастливая вечность! — заявил Иоганн. — Ясно? Никаких пессимистических настроений, любовь моя, это тоже очень важно для выздоровления.***
На свою свадьбу Элайза мстительно пригласила всех кузин, намеренно не раскрывая личность жениха в открытках, чтобы вдоволь насладиться выражением лиц заносчивых барышень, считающих ее неполноценной. Бедняжка-Элайза, в их представлении чуть ли не калека, затворница, не посещающая вечеринки — как она могла познакомиться с кем-то, да еще и отхватить в мужья потомка Фауста? Иоганн тоже получал удовольствие от того, с какой неподдельной гордостью представляла его Элайза, но гораздо большее удовольствие он получал от ее белого подвенечного платья, в котором девушка выглядела настоящим ангелом. Неземным созданием, как в день их первой встречи. — В болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас… — говорил он в унисон с ней, и понимал — это не просто слова, не просто дань традиции. Это настоящая клятва.***
Каждый день рождения Элайзы был для нее грустным праздником — когда она достигла осознанного возраста, что случилось достаточно рано. Каждый день рождения приближал неумолимый конец. Элайза старалась подбадривать себя тем, что все люди умирают, и так можно сказать про день рождения каждого, но ведь люди устраивают из этого праздники, а не трагедии. Элайза старалась думать, что ее жизнь прекрасна, и что даже полностью здоровые люди часто умирают молодыми — моложе, чем она сейчас. Дети, подростки. Даже младенцы. Не только из-за болезней — убийства, травмы, катастрофы, несчастные случаи… Но этот день рождения она встречать не хотела. Не хотела праздника, поздравлений, подарков — ни от кого, даже от Иоганна. Время, данное ей врачами, истекало, а его препараты до сих пор только облегчали ее участь, и она была благодарна за это, но… Но все это походило на биение мотылька о стекло. Тщетно. Утром Элайза хотела предупредить Фауста, что ей ничего сегодня не нужно, но, повернувшись в постели, мужа на его законном месте не нашла. Ни на кухне, ни в столовой, ни в ванной — значит, снова работает, других вариантов у Элайзы не было. Ревновать мужа и подозревать, что тот уйдет к здоровой, не обреченной женщине она не могла — не получалось, настолько сильной, нежной и самоотверженной была любовь Иоганна к ней. Я не буду печь торт, подумала Элайза. Торты пекут в честь настоящих счастливых праздников, а это не ее случай. Никаких тортов. Спустя пять минут она уже замешивала тесто для любимого торта Фауста. Потом решила приготовить его любимую фаршированную курицу, потом — булочки, потом — салат… В результате Элайза поняла, что наготовила еды на целый праздничный стол. Она ждала возвращения Фауста, но он все не приходил. Элайза начинала волноваться — вдруг с ним что-то случилось? Уже закончился ее день рождения, часы пробили полночь… — Элайза! Никогда она не видела Иоганна таким — счастливым, отчаянным и безумным одновременно. Она бы испугалась, если бы не то самое пылающее в его глазах счастье. — Элайза… Он крепко обнял ее, прижал к себе — никогда он не обнимал ее настолько крепко, всегда вел себя даже слишком бережно. Элайза растерялась, неловко обнимая мужчину в ответ. — Что случилось? От него пахло лекарствами и он был в халате. В душе Элайзы шевельнулась догадка, но она не решилась в это поверить. Фауста трясло. Он тряхнул головой, зарылся пальцами в волосы, отпуская Элайзу, и буквально упал на стул перед блюдом с запеканкой. — Милый, что… — Я сделал это, — перебил ее Фауст. — Элайза, я это сделал. Вдруг она поняла, что он плачет — и в этих слезах не было ничего неподобающего мужчине. Наоборот, только так и могут плакать мужчины. Элайза присела на колени перед ним и заглянула в глаза, коснувшись ладонью его щеки. — Что ты сделал? Иоганн поймал ее руку и прижался губами к ладони. Кончиками пальцев другой руки Элайза утирала его слезы. — Я сделал… лекарство. Ты будешь жить, — сказал Фауст. И тогда расплакалась и Элайза.***
Герр и фрау Фауст, хозяева собственной больницы. Молодые и до неприличия счастливые, влюбленные настолько, что, оказываясь в компании, наверняка раздражали прочих своей сосредоточенностью только друг на друге, но их это не смущало. Они заслужили быть такими. Они заслужили обмениваться нежностями и невинными поцелуями прилюдно, ходить, держась за руки, даже по коридорам больницы, и при случае обниматься. Им было все равно, что думают окружающие. Элайза только училась быть медсестрой. Болея, она не могла ходить в какой-либо университет, поэтому заочно училась на факультете биологии — медицина не та специализация, где хватит только теоретических знаний, а сил девушке часто не хватало. И уезжать далеко от лаборатории Фауста она тоже не могла. Он сам учил ее — как делать уколы, как ставить капельницы, как брать анализы крови, как делать перевязки и накладывать жгуты. Учил на себе — Элайза сначала боялась причинить ему боль, но Иоганн был прав, сказав, что лучше уж сделать больно ему, чем чужому, ни в чем не виноватому пациенту, который может заодно и в суд подать. Кроме больницы, у них был свой дом на берегу моря, и первое, что сделали Фаусты после переезда и обустройства жилья — завели собаку по имени Франк. Элайза всегда хотела иметь собаку, но ее болезнь не позволяла — теперь же она спокойно играла со щенком, заботилась о нем и не испытывала ни малейшего дискомфорта. Это было так… странно — ощущать себя здоровой. Никакой слабости, никакой боли, никакой дурноты… Ничего, что раньше мешало Элайзе жить полной жизнью. Она бегала по пляжу наперегонки с мужем и их псом, она научилась плавать, она часами ходила по городу, она ела продукты, ранее ей недоступные, она пила немного вина по праздникам… И она ни на секунду больше не задумывалась о смерти.***
Кто не закрыл дверь в больницу — Фауст не помнил. Это мог быть и он, и Элайза — оба часто витали в облаках. Но виноват все равно был Иоганн. Он и только он. Неважно, что пойти среди ночи проверить что-то в анализах пациента было идеей Элайзы. Иоганн мог — должен был — остановить ее, сказать, что это совсем не срочно, или запретить, или, наконец, пойти с ней! Но он даже не подумал о какой-то опасности. Что могло грозить им теперь, здесь, в этом земном раю? Они победили смерть. Элайзы не было слишком долго. Иоганн терпеливо ждал — его жена оказалась не менее увлеченной натурой, чем он, и зачем ей мешать, пока она изучает чьи-то тромбоциты? Но Франк вдруг болезненно заскулил, сорвавшись с места, и тогда Фауст, не думая, сорвался за ним. Дверь была открыта. Шкафы разбиты, ящики столов — выдвинуты наружу. На полу… Нет, это всего лишь… томатная паста? Вишневое варенье? Если даже кровь — то разве мало у них донорских пакетов? Фауст шагнул вперед. Ноги слушались, будто деревянные. — Нет. Чуть дальше, за распотрошенным столом… — Нет… Она без сознания, уверял себя Иоганн. Она всего лишь без сознания, и это ужасно, но исправимо. Даже если она в коме — это исправимо. Может, ее напугали грабители, которые, судя по всему, ворвались сюда из-за открытой двери? Или ранили. Точно! Они ранили ее, чтобы она не мешала им. Только ранили. Ра-ни-ли. Зачем им… делать что-то другое? Слово «убили» Фауст не мог произнести даже мысленно. Все эти мысли прокрутились в голове Иоганна за доли секунды — как бы он ни был шокирован, а он был врачом. Он не сидел над телом Элайзы, он быстро, но осторожно подхватил ее на руки и бросился в операционную. Швы. Инъекции. Дефибрилляторы. Фауст делал все, что мог — хотя он не мог уже ничего. Любовь всей его жизни. Самое дорогое, что у него было. Главный человек, ради которого он жил, работал, совершенствовался… Двадцать лет он изобретал лекарство, чтобы Элайза жила. Секунда лишила ее жизни. Не болезнь, а пуля, выпущенная неизвестным человеком без ненависти, просто… просто так. Убрать свидетеля. Убрать помеху. Они даже не знали ее имени. Они пришли за деньгами, а она случайно подвернулась под руку. Фауст сполз по стене, откинул голову назад, и не заплакал — завыл. Эта боль, испытываемая им, не могла быть только душевной — слишком реальная. Будто его убили, а не Элайзу. Лучше бы его убили, а не Элайзу. Его убили вместе с Элайзой. Он не хотел ничего, он будто исчез, он не существовал — когда вой перестал рваться из горла, став обессиленным хрипом, все померкло. Иоганн так и сидел бы в операционной безжизненной куклой, если бы в его руку не ткнулся мокрый нос Франка. Так странно, пес живой… и Фауст живой… и весь мир живой, не рухнул вместе со смертью Элайзы. Жизнь и смерть. Фауст вспомнил записки деда, и его тело будто пронзило током — точно! Он мог победить смерть! Стать шаманом! Стать некромантом! Вернуть Элайзе хотя бы тело! Никогда он не позволит ей умереть. Он обещал ей вечность. Он смог найти лекарство от неизлечимой болезни, и в этот раз тоже сможет, и в этот раз будет легче; тогда он действовал вслепую, сейчас — у него есть записи деда. Он сумеет. Ради нее он сможет все.***
Фауст смотрел на тело Элайзы и ощущал себя одновременно безумно счастливым и безумно несчастным — а скорее, просто безумным. Она была почти как живая… почти. Она подчинялась ему, как дух, но она не говорила с ним, не двигалась даже без его желания. Кто-то из его знакомых сказал бы — идеальная жена. Красивая, молчаливая, не устраивающая скандалов по мелочам, исполняющая любые прихоти… Фаусту было мерзко даже подумать о чем-то подобном. Он смотрел на нее. В одно заглядывала полная луна, и почему-то от этого Фаусту было еще более одиноко. Единственный раз, когда он решился приказать духу Элайзы сделать что-то не в бою, а для него. Первый и последний. — Обними меня, — шепнул Иоганн. Он мог обнимать ее, сколько угодно. Мог целовать. Но она все равно оставалась равнодушна, и, лишь услышав просьбу, подошла к нему сзади и обвила руками за шею. Она не видела, что по его лицу катились слезы. Никто не видел.***
Она не кукла. Фауст победил в битве с Йо слишком дорогой ценой. Элайза, его дорогая Элайза, она не должна была пострадать, она не должна была… Она — дух. Ей уже не больно. Но тому, кто сказал бы это, Иоганн бы вскрыл живот. Ей не больно, но ее тело — кости — неприкосновенны. Нарушать их целостность нельзя, а если уже нарушены… Сначала Фауст не знал, что делать, но выход нашел быстро. Его ноги. Кто угодно назвал бы это безумием. Возможно, это и было безумием. Наплевать. Всего-то необходимая доза морфия для анестезии, а передвигаться он сможет и на коляске, ничто не помешает ему продолжать участвовать в турнире без ног, чтобы поднимать мертвых, ноги не нужны. Рука со скальпелем не дрожала. Совсем не больно.***
— Ты… можешь? Фауст неверяще смотрел на маленькую угрожающего вида девушку. На вид она была пугающей, но он не предполагал, что она способна на… такое. — Могу. Но не просто так. — Я продал бы душу дьяволу, будь такая возможность, — ответил Фауст. — Считай, что я согласен. — Возможно, ты продаешь душу дьяволу, — хмыкнула итако Анна. — Договорились.***
— Иоганн… — Элайза не ожидала увидеть его таким. Она была все это время здесь и одновременно будто не здесь, она ощущала многое, но так же и почти ничего, то ли мертвая, то ли живая, на грани. Но, вернувшись благодаря вмешательству итако, Элайза вспомнила и поняла все. Лицо мужа изменилось — он не постарел, не так много времени прошло, но он стал выглядеть больным, еще хуже, чем болеющая в детстве Элайза. Круги под глазами, изможденный вид, и боль во взгляде такая, что у нее самой болело что-то, чего она уже не могла почувствовать физически. — Дорогая… Элайза взяла его лицо в ладони и оба ощутили это прикосновение. Фауст вскрикнул как-то болезненно и опустился на колени — то ли обессилев, то ли прося прощения. Элайза опустилась рядом с ним. Они молчали — слишком много слов хотели сказать друг другу. Слишком много, но суть была только одна, поэтому никто не знал, с чего начать. — Я помню, — сказала Элайза, прикоснувшись ладонью к бедру Фауста. — Я… не знаю, как ты это выдержал. Она имела в виду не только то, что он отдал ей тогда свои ноги. Она имела в виду все. Всю его жизнь без нее, полную страданий. Ей было легче… А теперь Элайза переживала не меньшую боль. — Неважно, — Иоганн поцеловал ее ладонь так же, как в ту ночь, когда сообщил о изобретении лекарства. — Все неважно. Важна только ты. И ты теперь со мной. — А ты теперь должник итако, — сказала Элайза. — У них неплохие цели, — Фауст пожал плечами. — Единственное, что меня волнует — я впутал в это тебя. И ты мой дух… — Я твоя жена, — она улыбнулась совсем как раньше. Как улыбалась та девочка-по-соседству, когда он еще не знал ее имени. — И я твой дух. Меня все устраивает. И пусть мне не быть первой леди в мире шаманов, зато я — фрау Элайза Фауст и горжусь этим. Они говорили о многом. Вспоминали, плакали, смеялись, признавались в любви, целовались, и выглядели сумасшедшими — их никто не видел, но любой, кто лицезрел бы картину мужчины в белом халате и женщины в форме медсестры, сидящих на полу и целующихся с безумно сияющими глазами, решил бы, что они чокнутые. Возможно, так оно и было. У них еще будет своя больница. Будет собака. Будет все, чего они захотят. Элайза целовала Фауста и думала, что книги, которые она когда-то считала излишне романтизированными, были правы — есть любовь, которая побеждает смерть. Буквально. Их любовь это сделала.