Это то, почему

Когда Арагорн в беспокойстве оглядывал тяжёлые тучи, ему казалось, будто небо опускается всё ниже и ниже. Серый день был ветреным и холодным; остальные путники спали в овраге неподалёку: отряд останавливался на отдых утрами, а передвигался только в темноте. Что ждало их впереди? Арагорн знал лишь, что завтра они снова будут видеть перед собой всё ту же вересковую равнину, что, замерзая, они должны будут думать не об огне, не о тепле, а о том, как остаться неувиденными, как, продвигаясь вперёд, ничем не выдать этого передвижения. Иногда Арагорн испытывал страх, но он не имел права ни показывать этот страх, ни – тем более – позволять ему управлять собой. Имел ли он право хотя бы его чувствовать? От Арагорна ждали только бесстрашия и силы, ждали, что он победит любое зло, любые сомнения, любые слабости. А что, если не победит? Что будет, если он окажется слабее, чем о нём думают, если ему всё-таки недостанет того, к чему его призывают? И если эти призывы совсем не помогали ему, тогда где он должен был искать то, о чём бы с уверенностью сказал: «Это то, почему я смогу»? От подобных мыслей он бежал к другим, и эти другие мысли всегда облегчали те, мрачные и тяжёлые. Каждый внутри себя спасается чем-то, о чём мало кому рассказывает или не рассказывает никому, и Арагорн спасался тоже, и он называл волосы Леголаса лучами в сумраке, нашедшими просветы в облаках, чтобы быть распущенными до земли. Они с Леголасом давно знали друг друга, но Арагорн всё ещё не переставал хотеть разглядывать его лицо... слишком красивое, чтобы не хотеть. Иногда, встречаясь с Арагорном взглядом, эльф без слов улыбался ему. Почему он это делал? В такие моменты Арагорн сходил с ума, почти переставал соображать. Ему казалось немыслимым допустить, чтобы кто-то причинил Леголасу боль – даже едва различимую. Даже такую, на которую эльф пошёл бы сам; сильнее всего прочего, пожалуй, Арагорн желал оберегать. Даже доставляя удовольствие, – оберегать. Если Арагорн просыпался от холода, он быстро брал своё одеяло и укрывал им эльфа, несмотря на то что у того уже было одно, а сам поднимался, чтобы стать вторым часовым по собственной воле. А вчерашним утром, когда отряд в очередной раз спускался для отдыха в овраг и Боромир по нечаянности чуть не сбил Леголаса с ног, Арагорн немедленно бросился к эльфу; даже наткнувшись на кусты, он продолжал стремиться вперёд, не думая о том, что, скорее всего, ему не нужно было бежать, не нужно было показывать лишнего. И пусть ничего страшного не произошло, он всё равно сурово сказал Боромиру: «Осторожнее!» – просто потому, что не смог не сказать. Арагорн вновь оглядел небо, оглядел верхушки деревьев. Они казались ему такими беспокойными на ветру по той причине, что беспокоился он сам? Когда из оврага выбрался Леголас, даже жуткий порывистый ветер и позабытые всеми тропы, ведущие к обрывам и трясинам, стали казаться Арагорну совсем не тем, чем казались до этого. Леголас наверняка решил помочь ему нести дозор; эльф подошёл ближе, и Арагорн хотел было уже с благодарностью положить руку на его плечо, но Леголас вдруг, улыбаясь, быстро отступил на шаг. Он что-то задумал – об этом говорили его улыбка и его внимательный, неотрывный взгляд. – Сможешь поймать меня? – вдруг спросил он, и Арагорн улыбнулся, в непонимании сдвинув брови. Он рассмеялся, когда понял, что Леголас предлагал ему догнать его. Это было безумством, но Арагорн собирался участвовать. Леголас сделал ещё несколько шагов назад. И когда он, не развернувшись ещё окончательно, начал уже бежать, Арагорн подумал об овраге прямо за спиной эльфа, и он крепко обхватил Леголаса как раз в тот момент, когда тот, взмахнув руками, оказался на самом краю обрыва. Едва ли лёгкий эльф был способен не удержаться и упасть, но разве Арагорн мог так рисковать? – Поймал, – словно бы ответил Арагорн на недавно заданный ему вопрос. Несколько секунд они оба стояли, замерев. Затем Арагорн приподнял эльфа, чтобы повернуться вместе с ним и отпустить его на землю в безопасном месте; но даже когда Леголас уже стоял на земле, Арагорн всё ещё продолжал прижимать его к себе. – У меня в руках настоящая драгоценность. Леголас не попытался освободиться – он только повернулся к Арагорну лицом, оставаясь всё так же близко от него; и разве могло быть не сном, а реальностью то, что он находился так близко? Почти всегда такой сосредоточенный – ни одного лишнего движения, но это совсем не значило, что он не захотел бы получить удовольствие. Сколько раз Арагорн думал о том, что не оставил бы на Леголасе такого места, которое не исследовали бы его пальцы и губы? Арагорн мечтал услышать его стоны; о, он мог бы жить только ради того, чтобы слышать эти стоны и видеть, как эльф подрагивает от удовольствия. Рукой, на которой режущие кусты оставили немало царапин, Арагорн потянулся к волосам Леголаса, таким прямым и мягким, собрал, после чего снова распустил их. Затем он пробрался пальцами к его шее под волосами, и он мог бы сравнить это ощущение с прикосновением к только что распустившимся цветкам вереска. Всё это время Леголас смотрел на него, не отрываясь, и Арагорн знал, что будет вспоминать случившееся до конца жизни. Сильный порыв ветра заставил Арагорна выйти из забытья, опомниться и найти в себе силы остановиться. Сможет ли он найти в себе силы, когда столкнется со злом? – Что будет, если я не покажу той силы, которую от меня ждут? – вдруг спросил он эльфа. Желая обхватить ладонями его лицо, он лишь слегка дотронулся ими до этого лица. – Что будет, если я не смогу, Леголас? «Этого никогда не случится», – отвечали ему те, кому он задавал подобные вопросы прежде. – Я всё ещё буду с тобой, и я всё ещё буду чувствовать, что, пока ты рядом, мне не страшно ничего, – ответил Леголас. – И разве тот, в ком мало сил, способен признаться, что может быть и слабым тоже? Арагорн не знал, сколько в нём было сил, но он почувствовал, что их стало вдвое больше теперь. Потому что сильным становишься не тогда, когда тебя к этому призывают. Сильным становишься, когда тебя принимают даже слабым. «Я с тобой, ты победишь, и ты сможешь всё», – скажут те, кто не желает видеть твоего поражения. «Я буду с тобой, даже если ты не сможешь ничего», – скажет тот, кто не желает видеть твоего поражения, но примет тебя любым. И вот тогда ты сможешь. Ты победишь, потому что ради того, кому ты нужен со всеми своими сомнениями и слабостями, нельзя не победить. Кто из них в действительности помог другому удержаться на краю? И разве не с самого начала Арагорн подумал, что Леголас затеял всё это для них двоих? И если Арагорн удержал Леголаса на краю оврага, то Леголас не позволил упасть целому небу над головой Арагорна. Что может быть важнее того, когда о тебе знают всё, но принимают несмотря ни на что? И Арагорн был уверен, что это доверие, это ощущение абсолютной душевной близости делает невыразимо особенными ощущения физические. Вопросы перестали мучить его, но не потому, что ему было куда убежать от них, – ему больше не нужно было убегать. Теперь он знал ответ. Красота Леголаса – красота не только его лица или волос, но и его души – это ответ. Это смысл, это свет, это то, что делает небо легче, а мир – прекраснее. Это то, почему.