Тонкие материи

Мягкий шорох карандаша по бумаге успокаивал. Лёгкие штрихи, нанесённые уверенной рукой, принимали узнаваемые формы. Вот высокое, в полстены, окно, и на его фоне едва намеченные силуэты троих студенток. А вот долговязый парень в хвосте очереди, который замер в чудно́й позе. Моблит хмыкнул себе под нос — парень до смешного похож на цаплю. О, а вон та рыжая девчушка с хвостиками, которая бодро подписывает стаканчики за стойкой — ну вылитый воробушек. «А это вообще… — Моблит задумчиво потёр переносицу и тут же поймал за хвост ассоциацию, — Точно!» И принялся выводить в углу листа хмурую галку. Парень, который что-то втолковывал девчушке с хвостиками, с подозрением покосился на Моблита через весь зал полупустого кафе. Как будто он аж оттуда разглядел шутливые птичьи карикатуры, которые Моблит черкал шустро, для разминки. — Леви! Этот голос как залп фейерверка. Моблит вскинул голову, заозирался. Хмурый парень из-за стойки невнятно огрызнулся на зов, но всё-таки развернулся. В дверном проёме замерла девушка — высокая, видная, волосы небрежно стянуты в высокий хвост, на носу очки, а голос у неё что твой набат. — Тащи свою задницу к Шадису! Конец фразы потонул в ворчаньи того, кого назвали Леви, и задорных переливах девичьего веселья — рыжему воробушку вторил смех девушки в очках — громкий, яркий и очень честный. Моблит замер, не донеся карандаш до бумаги — по коже метнулись щекотные мурашки. Парень скрылся в подсобке, а его место заняла громкая девушка. Моблит поёрзал на стуле, устраиваясь так, чтобы обзор на барную зону стал лучше. Взгляд так и магнитился к новенькой, Моблит ещё ни разу не попадал на её смену. Она смеялась так громко, то и дело беззлобно подначивая воробушка и второго кассира — худощавого парнишку с лисьими глазами, встречала утренних посетителей радушной и совершенно солнечной улыбкой, как будто ей действительно каждый входящий был в радость. Рыженькая юрко скользнула к ней, что-то шепнула на ухо, стрельнув взглядом по углам кафешки. Та заулыбалась, покивала и выудила из неровной стопки одно меню. Моблит тут же скосил глаза в свой скетчбук («И вовсе не на неё я пялился!»), делая вид, что пристально изучает текстуру бумаги. Пульс шустрой птичкой забился в висках, в горле противно пересохло: свой латте он допил минут двадцать назад. Только дело бы не в жажде, а… — Доброго утречка! Вот и она. Сияет, как новая монетка, на тонкой оправе больших очков бликует солнце, отчего она щурится и улыбается. Заправляет каштановую прядь за ухо, достаёт ручку из кармашка фартука. — Вам повторить? До полудня всем студентам скидка. А хотите наш авторский? Вы не смотрите, что Леви такой, — девушка усмехнулась и салютнула в сторону стойки, где уже стоял её товарищ и угрожающе тряс питчером, — мрачный. Кофе он варит божественный. На том и держимся. Припечатала девушка бодро и подмигнула Моблиту. Он перестал сверлить взглядом несчастный скетчбук — тот уже грозил вспыхнуть от столь въедливого внимания — и, незаметно сделав глубокий вдох, выдал: — К-конечно. Полностью доверюсь вашему вкусу. — Ну, вот и славненько! — заявила девушка, размашисто черкая в своём блокнотике, а затем, одарив Моблита лучезарной улыбкой, развернулась и гаркнула: — Эй, Леви! Мути свой фирменный! Зашумела кофемашина. А откуда-то из недр кафешки, из служебных каморок, грохоча и выплёскиваясь, словно цунами, раздалось громогласное, явно от начальства: — Ханджи! Долго я накладные ждать буду?! Девушка всплеснула руками и, раскланявшись как заправская актриса, скрылась из виду. Моблит со странным чувством пялился на свои руки, которые продолжали теребить скетчбук.

***

На смену весне явилось лето, и пёстрые туристы вытеснили шумные стайки студентов. Кофейня имела шикарное расположение: почти самый центр, в шаговой доступности от метро, до университета и музучилища рукой подать, а по соседству — парк с фонтанами и колесом обозрения. Потому с сентября по июнь там ошивались студенты всех мастей, молодые преподаватели и аспиранты, которым приелся «Старбакс». Летом же тут в основном царили хипстоватые туристы. Нифа очень точно окрестила кофейню «ламповой»; Моблит, всегда неуютно ощущавший себя во всяких едальнях, выдохнул с облегчением, едва оказавшись внутри. Тёплый свет филаментных ламп, светлое дерево и шершавый кирпич, широкие подоконники, пластинки и книги, густой аромат кофейных зёрен… И, конечно, веранда. Июльскую жару выносить можно было только там, укрывшись в спасительной тени навеса. Моблит даже и не заметил, как в этой кофейне у него появилось своё место: укромный уголок, диван и полукруглый столик, сбоку притулился пышный сингониум. Ему нравилось неспешно потягивать латте или какой-нибудь из тех замудрёных напитков, которые виртуозно готовил Леви. Нужно было отдать ему должное — Моблит до этого лета понятия не имел, что на основе кофе можно приготовить столько непохожих друг на друга вкусностей. Но трижды в неделю он просиживал в этом кафе почти до закрытия вовсе не из-за кофе. Отец в упор не понимал, с какой стати Моблиту вступило в голову становиться живописцем. Он, именитый элдийский архитектор, считал живописцев не более чем бумагомарателями. «Опять эти твои тонкие материи, — ворчал отец, не отрывая взгляд от айпада, в ответ на кроткое Моблитово решение поступать в Либерио. — От матери понахватался». Моблит всю сознательную жизнь диву давался, как настолько непохожим, даже полярным, людям удалось создать семью. И ведь вроде получилось, и весьма неплохо. Отец с матерью друг друга любили; разумеется, не так, как в слащавых фильмах, которые пачками крутили в кинотеатрах. А взвешенно, спокойно и по-взрослому. Мать — дипломированный психолог — собаку съела в этих пресловутых тонких материях, от которых отфыркивался отец. Она-то и научила сына видеть прекрасное даже в самых заурядных на первый взгляд чёрточках будней. У Моблита просто не было выхода, он видел себя лишь в одной ипостаси, и цель её — ухватить суть вещей, поймав мгновение. Моблита очаровывал мир вокруг, но люди — особенно. Ему нравилось быстро и небрежно скетчить в метро, задумчиво и неспешно — в университетском парке под раскидистым дубом, и немного смущённо — тут, в кафе. Перед ним то и дело мелькали непохожие друг на друга персоны, каждая со своим неповторимым характером, задерживаясь ровно настолько, чтобы он мог запечатлеть тот или иной выразительный облик. А чего только стоили ребята-работники! Все ребята были ещё студентами и с энтузиазмом, который свойствен только учащейся и вечно нуждающейся молодёжи, вкалывали на каникулах. Вот угрюмый ворчун Леви, который вихрем сновал вокруг кофемашины, играючи управляясь с уймой заказов в часы-пик, то и дело огрызался на безобидные подколки товарищей, и совершенно расцветал, стоило в кафе зайти высокому статному блондину в светло-голубой рубашке. Моблиту ужасно хотелось поймать эту хрупкую нежность, которой пропитывался даже воздух между ними двумя: Леви и его парень Эрвин были чарующе контрастной парой. Когда ему удалось сделать пару быстрых скетчей чуть ли не из-под полы, он был невероятно воодушевлён — нечасто увидишь такую обезоруживающую в своей искренности любовь. А вот Изабель и Фарлана, однокурсников Леви, было приятно рисовать в динамике: оба шустрые, гибкие, юркие, они производили неизгладимое впечатление. Моблит, заворожённо поглядывая на хохотушку Изабель, всерьёз подумывал предложить ей попозировать для нескольких портретов. Петра с Нанабой прекрасно ладили с гостями; у Моблита скопилась небольшая подборка трогательных зарисовок, на которых Петра воркует с детьми. Но особняком стояла, конечно же, Ханджи. Отчего-то совсем не хотелось, чтобы Ханджи заметила, как Моблит её рисует. Ему чудилось в этом действе что-то очень личное, почти сакральное… Он ощущал себя охотником за торнадо, не меньше. Вот она, живая и кипучая стихия, прямо перед ним. Но как её ухватить? Как отобразить? И не пропасть в этом вихре, не сгинуть в глубоких глазах цвета арабики. По пятницам кафе работало до одиннадцати, Ханджи обычно оставалась до последнего клиента: закрывала смену, считала кассу, не забывая про чаевые («Эй, Петра, спорим, в этом месяце я тебя обскачу?»), потом они с Леви на пару убирали в зале, пока Нанаба помогала на кухне. Она привычно запирала тяжёлую дубовую дверь на два оборота и бодро догоняла шагавших к метро друзей. Нанабу всегда встречал Майк на машине, и она откалывалась от компании, не доходя квартал до станции, Леви с Эрвином — на метро, с пересадкой на третью линию, а Ханджи… Ханджи лихо взбиралась на ярко-жёлтый самокат с чёрным рулём — один из тех, что раскиданы по городу там и сям — и удлиняла вечернюю прогулку, уже в одиночестве. Но она никогда не чувствовала себя одинокой, ведь с ней были ровная лента дороги и ласковый ветер, на полном ходу лохматящий её непослушные волосы. Моблит по пятницам уходил чуть ли не последним и до дрожи в кончиках пальцев каждый раз хотел бы осмелиться и попросить у Ханджи разрешения проводить её. Но снова и снова изнутри поднималась волна жгучего смущения: Моблиту казалось, что его не гонят только из вежливости (и за щедрые чаевые за посиделки допоздна), а так все давно уже знают, что он сидит тут как сталкер какой-то в поисках удачного момента, чтобы нарисовать Её. А Ханджи, лёгкая как ветер, неизменно ускользает от его внимательного взгляда на острие карандаша. Перед ним на столешницу опустился высокий стакан с металлической соломинкой. Моблит вообще уважал заведения, которые бережно относились к экологии и даже вводили бонусы для гостей, приходящих с многоразовой посудой. Он слышал, что здесь эту инициативу с первых дней работы насаждала именно Ханджи — она доучивалась на инженера-эколога и слыла видной активисткой в кампусе (или «знатной занозой в жопе», как именовал её Леви во всеуслышание). Стенки стакана запотели от контакта с крупными ломтиками льда, закатный свет мягко подсвечивал содержимое, отчего кофе приглушённо золотился. Моблит недоумённо поднял глаза от альбома (сегодня он захватил с собой масляную пастель) и наткнулся на внимательно-заинтересованный взгляд Ханджи. — Эм-м… — замялся он поначалу, но быстро взял себя в руки, — Я не заказывал. Вы ошиблись, наверное. — Не-а, — провозгласила Ханджи, придвигая к нему стакан. Льдинки звонко ударились друг о друга. — Никакой ошибки. Считай, подарок от шефа. — Не стоило, ну что вы, — Моблит засмущался ещё пуще, а взгляд Ханджи стал пристальнее, словно она собиралась просверлить в нём дырку. — Вот уж нетушки, — упёрла она руки в бока и широко заулыбалась. — Пей давай. Это крутая штука! Её нет в меню, готовим только своим. Попробуй, ну же, не кусается. И не сдвинулась с места, продолжая обжигать Моблита искристым взглядом. Он сглотнул с усилием, кивнул чему-то своему и взял стакан вспотевшей рукой. Тяжесть гранёного стекла приятно легла в ладонь, льдинки покачнулись, и Моблит поймал губами холодную соломинку. С первого глотка он ничего не понял — напиток только по цвету напоминал кофе, а на деле язык кольнула шипучая сладость свежего лимонада, а следом по горлу прокатилась знакомая терпкая горчинка, только всё же какая-то другая. Как будто… — Что, угадать пытаешься? — подмигнула ему Ханджи. Моблит поспешно проглотил напиток и кратко кивнул, — Это чисто наша фишка. Колд-брю с лимонадом. Леви экспериментировал с зерном, а лимонад — домашний, лимоны из сада деда моего. Эстрагон и мяту девчонки на подоконнике вырастили. Моблит сделал ещё несколько задумчивых глотков, слушая Ханджи: её речь неслась бурливым потоком, она скакала с пятого на десятое, не поймёшь уже, где кофе, а где какая-то байка из жизни их компании. Моблит прижал языком соломинку и вдруг понял — Ханджи общалась с ним, с одним из сотни ежедневных посетителей, словно он был её давним приятелем, а не случайным прохожим, который почему-то выбрал коротать жаркие дни именно в этом кафе. — Четырёхглазая! Эй! Боковым зрением Моблит заметил Леви: тот закончил протирать и без того безупречную стойку бара и теперь застёгивал олимпийку, недовольно поглядывая на разошедшуюся Ханджи. — Ты закругляться собираешься вообще? Я тут ночевать не собираюсь. Закрою вас, и дело с концом. Он цыкнул и развернулся, подошвы кед шаркнули по начищенному полу. Как по команде звякнул колокольчик, и в полутёмную кофейню вошёл Эрвин. Они с Леви бегло обнялись и, кивнув Ханджи, вышли на веранду. Моблит заметил, что вокруг наступила тишина, и только спустя безумно долгую минуту заметил, что Ханджи листает… — Вот же блин. «Да уж, Бернер, красноречия хоть отбавляй!» — Ух ты! Ну даёшь! — Ханджи уставилась на него, на её открытом лице был написан чистейший восторг. — Да ты просто… Нечто! — Э-э, — невпопад протянул Моблит, уже и не чая получить обратно свой изрядно потрёпанный альбом, — С-спасибо, наверное… — А можешь… — на секунду Ханджи замешкалась, словно решаясь на что-то, карие глаза опустились и забегали, — Можешь мой портрет нарисовать, а? — Серьёзно? «Прекрасно, остроумнее ничего не придумал?» Ханджи с хлопко́м закрыла альбом, вернула его на столик и оперлась обеими ладонями о столешницу, подаваясь Моблиту навстречу: — Шутишь что ли? Да я с восьмого класса мечтаю! — Поймав неверящий взгляд Моблита, Ханджи стукнула кулаком себя в грудь. — Клянусь, чистая правда! — Хорошо… — робко начал Моблит, с затаённым удовольствием отмечая, как порозовели щёки Ханджи, — только для начала я бы хотел… — О, да проси что хочешь! «Прямо-таки всё?..» Моблит мысленно сделал два глубоких вдоха и выдоха и выпалил, глядя прямо в глаза Ханджи, сияющие за стёклами очков: — Разреши, я тебя провожу! И… нет ответа. Ханджи замерла, её рот приоткрылся в вежливом замешательстве. Моблит похолодел. «Болван Бернер, что за чушь…» — То есть, я не… — он торопливо попытался реабилитироваться, а потом решил, раз уж позориться, так на всю катушку. — Можно угостить тебя кофе? «Зачётный подкат, Бернер… Лучше ничего не придумал?» У Ханджи словно ключик где-то повернулся: она отмерла и… громко, по-детски расхохоталась. Нет, Моблит, конечно знал, что девушки на него не заглядываются особо, но и не сторонятся… Но чтобы вот так вот… Он растерянно уставился на свои сцепленные в замок руки, камнем лежавшие на коленях. Смех прекратился так же быстро, как и начался. И тёплый, как миндальный латте, голос Ханджи произнёс: — У меня этот кофе скоро через уши польётся. Моблит замер на миг. Но Ханджи как ни в чём не бывало продолжила: — Давай лучше по пиву, а?