Синдром цветочной тошноты

— С того момента как ты появилась на Кипящих Островах, у меня всегда из-за тебя одни проблемы!       Что ж, в этом определенно была часть правды.       Именно тогда, когда Луз ступила за порог Хексайда и попыталась завести дружеские отношения с Эмити, ведьму начали преследовать монстры, демоны и прочего рода неприятности на каждом шагу. Но это не самое страшное. Ведь от всего этого в той или иной степени всегда можно было защититься магией. Сложнее, когда опасность исходит изнутри.       Эмити не знала, что делать. Все началось с маленького семечка, зародившегося в ее сердце. Ее тело день ото дня слабело, буквально рассыпаясь на крохотные частички под гнетом ее чудного недуга. Каждое утро она в ужасе просыпалась от удушья, стремиглав неслась в ванную на первом этаже и часами отплевывалась от подступающего комом к горлу вороха лепестков гардении. Нежные цветы щекотали ребра и заполняли до отказа грудную клетку, ища любой, даже самый неприметный выход наружу. Эмити была уверенна — еще чуть-чуть и она просто разорвется на куски от цветочных стеблей и каждая клеточка ее тела разлетится по всем Кипящим Островам вместе с некогда белыми лепестками, теперь окрашенными ее багровой кровью.       Но нужно было жить дальше.       Ее семья знала о проблеме. Конечно, иллюзии близнецов Блайт помогали поддерживать осунувшееся от цветочной чахотки тело в более-менее презентабельном виде. Но даже друзья начали замечать, что с Эмити стало что-то не так. В одно мгновение она просто стала меньше говорить, казалось, лишний раз боялась открыть рот. Не дай Титан, вылетит хоть один лепесток.       Находиться рядом с человеком было до одури волнительно и невозможно одновременно. Когда Носеда ей улыбалась, ненароком касалась ее похолодевших пальцев, по-дружески, но так душевно приобнимала, сердце Эмити все быстрее разгоняло по телу кровь, прогревая его изнутри, а испещеренное шипами и побегами горло переставало болеть, позволяя Блайт хоть ненадолго вдохнуть полной грудью, сказать что-то, не боясь вновь разразиться кашлем, искренне рассмеяться…       Но когда Луз уходила, ей становилось гораздо хуже, чем было до этого. В такие вечера она не могла отойти от кашля, разрывавшего ее нутро, ее грудь, давящего на ребра. Цветы прорастали наружу, а белые лепестки отхаркивались с кровью и слизью. В те редкие моменты, когда недуг ее отпускал, она вертела в руках окрапленные багровыми пятнышками лилии. Она сидела, прислонившись к корпусу кровати спиной, и наслаждалась звенящей тишиной. Всякий раз, когда поместье Блайт наполнялось звуками ее истошных мучений, все словно прятались, оставляя Эмити в одиночестве бороться с внутренним монстром. Как ни странно, за это она была им благодарна.       Эмити думала, что хуже быть не может. Но после той злополучной ночи Грома, когда она, радостная и окрыленная таким ярким, трепетно нежным и незабываемым танцем с Луз, захлопнула дверь в свою комнату, ее пальцы онемели, охваченные мертвенным холодом, а дрожащие колени подкосились, заставив ведьму рухнуть на пол. Ей не было дела до синяков и ссадин, все мысли девушки занимал разрастающийся в груди пожар. Никогда прежде гардении так сильно не жгли ее легкие, никогда прежде бутоны лилий так не давили на ребра, никогда прежде она не чувствовала, как болят желудочки ее сердца. Ком рывком поступил к горлу, и ведьма была уже готова к худшему букету за всю ее столь короткую жизнь. Пока из ее горла не взвилась стремительно набухающая хризантема, усеянная кровавыми брызгами. Астры плелись вокруг ее стебля, своими пышными головками пресекая любое попадание кислорода в легкие. Толстые черно-зеленые ростки разрывали горло, не в силах протолкнуться, питались кровью Эмити. Она хваталась за шею, давила на грудь, чтобы выплюнуть цветы и избавить себя от страданий, но лишь тщетно расцарапывала молочную кожу, тщетно стискивала шею дрожащими пальцами, оставляя после себя набухающие синие пятна, словно стремясь расслабить невидимую удавку. Когда в и без того вечно темной комнате померк свет, Эмити услышала, как распахнулась дверь. Последнее, о чем она подумала — лучше умереть, чем продолжать существовать, как оранжерея на ножках.       Какого же было ее удивление, когда утром она проснулась вся потрепанная, изодранная и избитая своими же руками, но без удушающего стебля в горле. Как хорошо, что Эдрик любит входить без стука.       Ни одно зелье, стоящее бешенное количество улиток не помогло. Ни один гипноз матери не излечил. Даже все изобретения отца оказались бесполезны. Она уже смирилась, что умрет именно так.       Она больше не ходила в школу. Не делала ровным счетом ничего, лишь время от времени отплевываясь белоснежными гардениями и зелеными листочками, сидя в своей постели. Эмити обводила пальцами свои царапины и синяки, глядела на узоры позеленевших вен, проступивших под прозрачной кожей. Ей было страшно взглянуть в зеркало — казалось, по всему ее телу уже вовсю проросла трава, набухли робкие бутоны. Скоро она сама превратится в увитую лозой и лепестками ведьмоподобную статую. Все будут дивиться красоте и изяществу цветочной композиции и даже не догадаются, что в этом зеленом лабиринте когда-то задохнулась Эмити Блайт.       С тех пор как ведьма перестала встречаться с Луз в школе, из ее легких перестали расти убийственные хризантемы и астры. Это не могло не радовать — после всего этого, гардении казались ей детским лепетом.       В этом точно была вина Луз. Но что она сделала? У человеческой девчонки элементарно не хватило бы мастерства ее проклясть, а сама Эмити могла поклясться всем тем немногим, что она имела в свои четырнадцать, что никогда по-ошибке не съела ни одного глифа Носеды. Однако сомнений о причастности ученицы дикой ведьмы не осталось, когда вместе с тоской по озорной девчонке, пришли покрывающие всю кожу Эмити крохотные азалии. Она не знала, где они пустили корни, только смотрела, как те с колющей болью и зудом выскакивали из пор ее кожи и прятали Блайт за своими лепестками. Когда-то в этих местах ее касались слегка грубоватые смуглые подушечки пальцев. Сказать, что это было в сто, в тысячу, нет, в миллион раз приятней — ничего не сказать. У Эмити не было сил ни плакать, ни кричать, даже ровно сидеть стало проблемой. Все, что она могла делать — спать. Что же ты натворила, Луз Носеда?       В один из дней мама привела домой незнакомого старичка. Пока вся ее семья, вытянувшись по струнке вдоль темных стен комнаты Эмити, тоскливо и встревоженно провожали ее своими опухшими от бессонных ночей взглядами в последний путь, старец осматривал ее тело, изредка протяжно вздыхая и что-то бубня себе под нос. Эмити не могла не улыбнуться, когда кожей почувствовала его дыхание. Как приятно вновь что-то чувствовать, кроме истерзывающей плоть боли. — Расцвела Ваша девочка, — он протер свои мутные хрупкие очки и повернулся к родителям, — синдром крайне редкий, а в Вашем случае к тому же и запущенный, мисс Блайт.       Он замолчал, словно дав шанс кому-то вставить свое слово. Убедившись, что перебивать его обеспокоенные родственники не собираются, он продолжил: — У девочки синдром цветочной тошноты.       Эмити соврала бы, если бы сказала, что никогда не слышала эту городскую легенду. Когда-то давно, в детстве, Уиллоу рассказала ей о синдроме цветочной тошноты, проявляющейся у беспамятно, безответно влюбленных ведьм. И чем сильнее чувство и желание, чем тоскливее разлука с любимым, тем губительнее синдром. Он не проходит со временем, как легкая простуда или сезонный насморк. Цветы высасывают последние жизненные силы из тела, подобно паразитам, затуманивая разум своего еще пока живого сосуда, до тех пор, пока не съедают его вовсе. Тогда Эмити не поверила, ведь такого не бывает и быть не может. Вот же как интересно получилось. Теперь она, усеянная прекрасными, как некогда она сама, цветами, чахнет своей постели только потому, что позволила озорной девчонке с круглыми ушами украсть свое сердце.       Но нужно было жить дальше. Отныне у нее есть два пути: пройти операцию по умертвлению чувств или же получить взаимность от Луз Носеды.       Для Эмити Блайт выход был только один.       В последние дни наедине с недугом, все биологические процессы в организме Эмити словно замерли — она не ощущала боли от ссадин, оставленных собственноручно, не чувствовала удушья, кашляла исключительно рефлекторно. Физически она не чувствовала себя настолько легко уже очень, очень давно. Однако на душе все равно было невыносимо горько. Казалось, своим выбором она просто подло предала себя. В любом случае, ее это больше не тревожит. Она вобрала полную грудь воздуха, удивляясь, как легко теперь это сделать, и вошла в операционную. Когда холодный скальпель рассекал ее грудь, она в последний раз подумала о том, как ей повезло, что в ее жизни когда-то была Луз Носеда. ***       Прямые короткие волосы, обласканные ветром, сплошные пятерки, образцовый дневник посещаемости и дисциплины, идеально прямая спина и ровная осанка, гордо поднятый подбородок — такой была Эмити Блайт. После своей долгой болезни она будто бы стала еще совершеннее.       Размеренный стук невысоких сапожек разносился по коридору, лаская ее слух. День обещал быть просто восхитительным, пока умиротворенный четкий стук не нарушился босым топотом чьих-то балеток. — Эмити! Как я рада, что ты вернулась! Мы пытались навестить тебя, но Эд и Эм сказали, что к тебе лучше не приходить, и ты не можешь нас встретить… — наконец, смуглая девчонка пересеклась взглядом с ведьмой и на мгновение замялась. Проглотив подступивший к горлу ком, она прошептала, — Эмити? — Я понятия не имею кто ты такая. — Блайт поправила сумку на плече и, в последний раз пренебрежительно зыркнув на Носеду, развернулась, — Но у меня нет времени, чтобы нянчиться с каким-то человеком. — Ты не помнишь меня? — Именно это я и сказала. Мне нужно идти, — в груди Носеды что-то сломалось. Ранее она уже слышала эти слова из уст зеленовласой ведьмы, но тогда они звучали совершенно по-другому. Живее, эмоциональнее, чувственнее. Сейчас же, от прежней Эмити не осталось и следа. Перед ней была не Эмити, передней была младшая дочь семьи Блайт.       Она хотела догнать Эмити, бросится бежать за ней, хоть на другой конец вселенной. Однако все, на что Луз была способна — безвольно протянуть руку в сторону скрывающейся за поворотом ведьмы, прекрасная понимая, что не достанет уже никогда. Колени задрожали и предательски подкосились. К телу подкатил знакомый озноб, а к горлу подступил удушающий ком. Она содрогнулась от кашля, после чего заметила в своей ладони одинокую желтую хризантему. Луз усмехнулась. Похоже, для нее это конец.