Ценность мнений

Гамбит бьёт с ноги, взрывается розовой шапкой и, кажется, никогда не укладывал волосы. Росомаха ходит в жёлтом неоне, пугает одним видом и, кажется, каждый день ставит себе рога на висках. Ксавьер считает, что создать из них команду — лучшее его решение. Оба считают иначе, но их не спрашивают. Команда из них действительно получается так себе — как они и предсказывали. Для этого даже не нужна была помощь карманной Ванги или Нострадамуса. Вдвоём им на одной лодке места нет. Чарльз прекращает ментальное вещание и отказывается менять решение. Группы уже сформированы, дети со взрослыми, бывалые с новичками, девочки с женщинами и мальчики с мужчинами. И Росомаха с Гамбитом. Они специально селятся рядом, потому что не имеют право выбора — Гамбит карабкается на второй этаж, Росомаха остаётся на первом, смотреть ночами, как прогибается чужой матрас. Будто вынужденно едут в поезде. Вместе с крышей. Росомаха замечает, что Гамбиту снятся кошмары, когда с балкона не перестаёт слышать его беззучные крики. Будто нечто пережимает ему горло, давит на кадык и заставляет задыхаться в бессознательном и обездвиженном сне. И Гамбит, как послушная жертва, только издаёт беззащитные звуки. Поначалу он его будил. Потом перестал — заебался. Потом крики стали походить на ахи-охи другого жанра, никак не связанного с боевиками и приключениями. Росомаха был вынужден его пихать ногами в матрас, потому что звукоизоляция их комнаты подводила. Росомаха тоже не затыкался по ночам. Называл имена всех, кого топил в виски и забывал, как мог. Снились сны всегда сюжетные и длинные, из которых тяжело было уходить — как его прекрасная Кайла проводит урок и говорит, как любит детей; как его брат Виктор забивает в кольцо и говорит, что всегда бы так проводить досуг; как его множественные товарищи с фронта предлагают выпить за былую память, а не умирают, разрываясь на ошмётки пульсирующего мяса. Он курит и изматывает себя, лишь бы нахуй потерять сознание, а не уснуть. Когда спишь, слишком многое тебе рисует сознание через сны. А оглядываться назад — хуёво. Табак дорожает, а его зависимость растёт. Так же, как потребность в увеличении дозы — такая глупость, как иммунитет, не даёт ему ни накуриться, ни сгнить изнутри. Жаль. Он кричит, потому что больно внутри. Просыпается и, кажется, будит Гамбита. Тот свешивается со второго яруса и просто смотрит. — Кошмары, детка? — Ага, — потому что больше ему сказать нечего. Они и не разговаривают. Общаются жестами: один пенок по кровати — предупреждение, два — угроза, три и больше — обратный отсчёт. Иногда выходят на групповые тренировки, для поддержания тонуса, чем действительно образовательные, и иногда что-то делают вместе. Пропускают зарядку, ебланят на пятнадцатиминутном кардио и делают вид, что заняты отработкой ударов и разбором оружия. Будто оно им нужно — Гамбит ходячая ядерная бомба, а Росомаха — проплаченное биологическое оружие массового поражения. Иногда — всё остальное время они не вместе. Даже когда пересекаются в баре на остановках, даже когда случайно садятся недалеко друг от друга в пище-блоке, даже когда сходятся расписаниями занятий. Росомаха надевает свой жёлтый неон, рукой поправляет рога из волос на висках и выпускает когти. Учит, как защищаться и защищать — хотя сам не уверен, умеет ли. Гамбит блестит ядовитой фуксией в глазах, замахивается и оставляет за собой клубы дыма и пыли. Способный только уворачиваться и бить в спину, даже не пытается посещать его занятия — хотя, обязан. Он новенький с потока молодняка, хоть несколько их постарше. Возраст не имеет значения, поскольку задача учений — натренировать дух партнёрства. Гамбит с Росомахой получают неуды. Везде: как партнёры, как команда, как дежурная группа, как отрабатывающие наказание; как люди, которым суждено быть в команде. Им объявляют в одно утро, что рейс их задержится на пару месяцев. Может, больше, может, меньше, может, они скоро врежутся, как в своё время это сделал Титаник, и сдохнут среди необъятного космоса. Капитан Скотт Саммерс отличался позитивным настроем и мотивационными речами. Они итак больше месяца в странствии. Молодняк устал, а ещё больше — соскучился по вони естественного навоза и дождю, разнице погоды и хоть чему-то, не созданному человеком или изменённым для работы в невесомости и отсутствии доступа к чему-либо другому. Альтернатив, например. Закалённые и бывалые, как Ксавьер обещал, действительно подавали надежды и дарили кусочек новичкам, возможно, срабатывала дедовщина, но жалоб не поступало, поэтому разбираться не пытались. Общество — своеобразная куча говна, и сбежать от него не получится, и не наступать, пока бежишь, тоже. Росомаха радуется, что никто не запрещает ему курить. Так бы вечера стали скучными, а башка бы не болела. И время для подумать, и перерыв, вполне себе ощутимый и расслабляющий. Давящий на виски и эти блядские рога из-за неудобной подушки и его привычке засыпать на сердце. Гамбит очень долго сохраняет между ними строгую дистанцию, которой никто не перечит, а потом просит стрельнуть одну, Росомаха просит подкурить; и — началось. Они заговорили. Гамбит приобрёл характер и стал Реми — называй меня, как тебе удобно. Мы же команда, — говорит и сам смеётся. Они команда уже несколько, блять, месяцев, и только сейчас Джеймс узнал, что у него, типа, скучное имя. Он ожидал какого-нибудь Джейкобса или Гоарацио — Реми не уверен, существует такое имя в принципе, или это просто набор случайных букв. Джеймс смеётся, потому что Реми торкнуло, и он засмеялся первый. Тренировки стали усложняться. Именно это стало причиной появления и Росомахи, и Гамбита на поле. Им выдают оружие, но не для разбора и сбора: зарядами-пустышками их учат стрелять и попадать. Сначала на неподвижных целях, потом на двигающихся. Один из особо умных, прямиком из группы постарше, решил, что будет смешно устроить бой не по правилам, и мишени произвольной формы ему сменились пушечным мясом — группой новичков, отрабатывающих меткость на похуй. Оказалось, пульки-пустышки не игрушки и так же опасны, как, например, настоящие. Не так, конечно. Убить ими тяжело. Но пробить плечо оказалось простым. Джеймс долгое время наблюдал, как командир Саммерс останавливает тренировку, чтобы отвести Гамбита в мед-крыло. Особенно в этой картине ему понравился взгляд Анны-Марии, к которой никакие меры наказания не подходят по умолчанию. Будто пизда между ног уменьшает всё достигнутое и сделанное. Будто её существование накорню меняет реальность. Будто она выше остальных. В тот вечер Гамбита оставляют с Генри зашивать дыру в плече, а потом долгое время делать гимнастику рук. Возвращения его Джеймс не ждёт. Зато утром приятно удивляется, что не единственный встаёт с восходом солнца. Когда они ещё были на Земле, в их штабе — привычка, служащая годами из-за внутренних часов. Анна-Мария, проснувшаяся от упавшей электронной двери и угодившая в лужу разъебанной ванной комнаты, пепелила его взглядом, как мог только Скотт Саммерс. Но, к сожалению, у Росомахи иммунитет. И мстительность. Реми ковыляет к их жилому блоку ближе к концу следующего дня. Он живой, на девяносто девять процентов целый и смотрит своим самым честным взглядом. Джеймс сказал бы, что ждал его больше, чем носителя. — Закурить есть? — Самые жёсткие остались. — Пойдёт. Они действуют по старой схеме: Джеймс достаёт две, Реми поджигает. Курить вот так, в молчаливой компании самого близкого в бесконечных милях космоса, выпуская ломкую сетку дыма — то, что он ждал все эти дни. За десять минут до выключения света всех оповещают об отбое, просят закрыться в жилом корпусе и не попадаться на глаза. Примерно в это время Реми глубоко выдыхает. — Даже не подрочить. Вот так. У Реми всё просто: если даются, то бери, если берут, то отдавайся. Если хочется и чешется, значит судьбой дано, и противиться не следует. У таких, как Реми, всё поразительно просто. У таких, как Джеймс, всё сложно. Он воспитан к гордые и сексистские годы, когда такая вседозволенность могла сыграть только против тебя. Реми даже опускал шутки про панталоны под комбинацией, пока не дали пизды. Джеймс никак это не комментировал. — Мы же команда, да? Чарльз Ксавьер ошибался, когда ставил их вместе. Потому что это хрупкое «вместе» — жалкий лепет. Потому что они не созданы быть командой. Они не подходят друг другу ни капли — Джеймс более, чем уверен. Реми ночует на первом ярусе, где ранее почти давился слюной и походил на щенка, которому гладят пузо. Только у Джеймса в руке был его член, и лёжа на узком ложе первого яруса, он заставлял Реми скулить и дышать так, как он дышал во время ночных кошмаров. Будто нечто, неизбежное и максимально близкое, заставляло его задыхаться. Недалеко от правды. Он кончил. Джеймс не мастер дрочить своим партнёрам по боевым действиям — для него шок, что хоть что-то получилось. У Реми плыл взгляд, дрожали пальцы и раздвигались ноги. Был бы Джеймс геем-мудаком… Но он не мудак и не гей. Именно в таком порядке — он умеет расставлять приоритеты. На следующий день им выдали задания на ловкость. Разделили по командам, заставили преодолеть полосу препятствий и выйграть. Всё просто: искусственный пример естественного отбора, где действовать нужно по ситуации. Никому идея не понравилась, пока младшие не затеяли из соревнования игру на две команды. Росомаху поставили в жюри. Его обязанностью как раз было следить за техниками, реакциями и общей подготовкой. За которую, конечно же, был ответственен во время тренировок. Да, он смотрел на Реми. Особенно на то, как он легко справляется с — вообще-то — травмированной рукой. Из-за него команда победила. Из-за, блять, травмированного в плечо игрока. Очевидно, проходя мимо соседа по жилому блоку, Гамбит надеялся на гордость или поздравления, но холодный взгляд сказал всё за себя. Напряжение между ними ощущалось тактильно. Вечером они пересеклись в жилом блоке. Весь день Реми избегал своей комнаты — а вероятнее, соседа в ней, — но сбежать не мог. — Мы же не будем ругаться из-за этого? — Не будем, — легко соглашается Джеймс. — Враньё не смертный грех, так чего обижаться? — Я не врал. — Конечно. Больше они не разговаривали. Казалось бы: как легко откатили до заводских настроек и снова стали той самой парочкой, которая молчит. Для Джеймса это было важно. Потому что у него ничего не бывает просто так и на похуй. Реми живёт тем, что ему похуй. Поэтому из них очень плохая команда. А потом Реми умирает. Вот так. Джеймс не успел заметить, как пролетело целое сражение, как его корабль почему-то потерял бойца и его почему-то не смогли оживить, как обычно бывает у него с партнёрами. Но нет, этот умер. Чарльз подкатывается ближе и даже как-то довольно говорит: — Он знал, что так будет. Он ещё и знал, что сдохнет. Плешивая он крыса. — К гадалке ходил? — Нет. Он всегда чувствовал, когда нужно поправить равновесие, чтобы не упасть. А во время войны ему хотелось сделать так, чтобы получилось выйграть. — Но он же упал. — А мы нет. Да, они выйграли, конечно. Стоит радоваться и прыгать на месте. Хлопать самому себе и гордиться, что ты много сделал для своей планеты. Всех спас, ага. — Он знал, что наша команда станет его завершающей. И очень мечтал попасть в постель с тобой. — Поэтому мы были командой? — Да. Джеймс не знает, что сказать. Он просто смотрит на свежую могилу, смеётся с того, что впервые слышит его фамилию — Лебо; пока что ещё без памятника и даже эпитафии — его похоронили, как борца на одном кладбище с такими же умершими или пропавшими без вести в пустых гробах. Потому что Чарльзу важен каждый. И их мнение.