Последний поцелуй

POV Варя. Сегодня последний день моего пребывания в интернатуре под крылом Андрея Евгеньевича, последний день, когда я провожу время с ребятами, делюсь своими переживаниями с Любой. Завтра этого уже ничего не будет. Завтра я уже буду работать в хирургии с Давидом. Завтра начнется новая жизнь. Почему-то первое сравнение, которое приходит в голову – это вступления подростка во взрослую жизнь. Вроде, как и страшно, но до безумия любопытно, что же ждёт тебя за пределами родительского дома, как встретит тебя эта взрослая, совсем не похожая на подростковую жизнь. Вот и сейчас, придя раньше ребят, я просто прохожу по всему отделению, в последний раз запоминая каждый изгиб, каждую стенку, пациента и санитаров, оставшихся на ночное дежурство. Сейчас тут очень тихо, но совсем скоро это тихое отделение будет кипеть жизнью. Совсем скоро. Интересно, как ребята отнесутся к моему уходу? Наверно, безразлично. Пожелают удачи и отпустят раз и навсегда во взрослую жизнь, забудут и будут жить, как и раньше. Оно и верно, я же обычный интерн, ничего особенного в себе не таю. Так, что переживать, наверно, особо не стоит. Пройдя всё отделение, я вновь вернулась в ординаторскую, заварила чай и принялась ждать остальных. Минут через десять после моего прощального обхода, пришёл Быков, он немного удивился столь раннему приходу и, не изменяя своей традиции бросив в мой адрес пару колких и язвительных фраз, куда-то удалился. Даже оскорбления сегодня звучат как-то по-особенному. Нет прошлой обиды, которое всегда находила укромное место в сердце после такой встречи, наоборот, сейчас они воспринимаются как должное. После Быкова потянулись и Фил с Семеном. Ребята приветливо улыбнулись и, накинув свои белоснежные халаты, направились кто курить, а кто выпить стаканчик кофе из кофейного автомата. Последним как всегда явился Романенко. Глеб ввалился в ординаторскую и мешком плюхнулся на диван, держась за голову и что-то бессвязно бормоча. По одному его виду сразу можно было понять, что он приехал с вечеринки. - Варечка, - тихо позвал он, всё еще держась за голову. - Да, Глеб? – подала голос я. - Варь, будь человеком принеси воды, а то если я выйду, то непременно наткнусь на этого фашиста картавого, а выслушивать с утра его ехидные возгласы не самое приятное для больной головы. Я улыбнулась, всё же он прав, да и проблемы ему сейчас не особо нужны, так, что я согласилась и вышла из кабинета, чтобы принести этому страдающему стакан воды и парочку «воскрешающих» таблеток. Вернулась я совсем быстро и, протянув уже как-то пришедшему в себя Романенко воду и таблетки, присела на кресло. - Ну, что сегодня последний день? – поинтересовался Романенко, осушив стакан воды и проглотив таблетки. - Да, - как-то рассеяно произнесла я. - Если не хочешь, можешь не уходить, - обыденным тоном отозвался Глеб. - Я не могу. - Ну, да, понимаю шуры-муры, ты смотри, чтобы не пришлось жалеть об уходе. - Знаешь, Романенко, это не твое дело! Если я решила уйти, то твое мнение по этому поводу играет самую последнюю роль! – вспылила я. Как он не понимает, мне и так тяжело, а тут он со своим ехидством. Самое страшное, что я так и не смогла разобраться в себе. Меня всё ещё тянет к нему. Мне кажется, что я до сих пор люблю его, но я не могу сказать, что я не люблю Давида. Его я тоже люблю. Всё так сложно и запутанно. - Ты решила оставить на прощание негативное о себе мнение? Если так, то браво Варя, у тебя это вышло! – огрызнулся он. - Глеб, прости… Просто мне и так сложно, а тут ещё ты. - Да всё нормально, прощай, ты навещай если, что. Главное, чтобы мы тебя в роли пациентов не навещали, - усмехнулся Глеб. Вот умеет он из ссоры всё превратить в шутку. - Хорошо, - улыбнулась я, Романенко встал с дивана и подошёл ко мне. - Пока, Варь, - он сел передо мной и легко поцеловал в губы. Этого поцелуя мне было достаточно для полного понимания кого я люблю на самом деле, только отступать никуда уже нельзя. Всё-таки Давид – мне тоже очень дорог и я его люблю. А Романенко… Это просто мимолетное влечение. - Прощай, Глеб. Весь оставшийся день я больше не встречалась с Романенко. Только губы в виде своеобразного напоминания приятно покалывали, сохранив память об утреннем прощальном поцелуе.