Рассвет

Очередной концерт проходит как в тумане. Сколько их уже было и сколько осталось – Паша не помнил. Или не хотел помнить. Сегодня наконец-то они выступали в Санкт-Петербурге. Каждый раз, ощущая на себе бесцеремонные и слишком интимные прикосновения теплых Юриных рук, он мечтал о том, чтобы эти моменты длились вечно. Чтобы реальность раз за разом выхватывала из памяти аккордеониста только что прожитое мгновение и ставила его на повтор, так же, как ставят на повтор любимый отрывок песни. Вот он крутится вокруг микрофонной стойки, а вот уже оказывается прижат к Музыченко и не спешит выпутываться из объятий. Руки на автомате играют заученную партию. Зрители снова разрезают почти электрический воздух пронзительным криком: радуются своему счастью застать такой впечатляющий момент. Паша просит время течь быстрее, чтобы концерт закончился поскорей, и можно было с первой космической скоростью собраться и уехать домой. Ни с кем не объясняясь, просто исчезнуть, словно в мире никогда не существовало некого Павла Личадеева, что так сильно любил свой аккордеон, музыку и Юрия Музыченко. Незаметно уйти не удалось. Только Паша залетел в гримерку, надеясь смотаться из этого ненавистного за собственные недавние воспоминания места, как следом за ним зашел Музыченко, тихо прикрывая за собой дверь и незаметно поворачивая маленький ключ до характерного щелчка. Личадеев все равно ничего не услышал, стоя к двери спиной и наскоро перебрасывая со стола и дивана в небольшой рюкзак личные вещи, которых, впрочем, было не так уж много. Очки, бутылка воды со смешным лицом на этикетке, сменная футболка, ключи, кошелек, в котором оставалась пара жалких бумажек, салфетки на всякий случай, и, в общем-то, ничего больше. Вещи летели в рюкзак в хаотичном порядке, казалось, что бедную тканевую вещицу хорошо помотали в центрифуге. Мысли аккордеониста в этот момент были примерно такими же, они создавали броуновское движение в голове, не давая парню ухватиться за какую-нибудь из них. -Паш, - негромко позвал Юра, все так же стоявший около закрытой двери и наблюдавший за маленькой истерикой второго фронтмена группы. -А-а-а блять! Юра! – аккордеонист подпрыгнул на месте и чуть не упал, запнувшись за ножку стола, - Ты нахера так пугаешь? Зачем пришел? -Что с тобой, Пашка? Ты с начала тура сам не свой, шарахаешься меня, как огня. Что-то случилось? Может, я тебя обидел, так ты мне скажи. Разберемся, как нормальные люди, ну? -Не хочу я с тобой объясняться, Юр. Во-первых, ты не поймешь ни черта, а во-вторых… Во-вторых просто отвали от меня. Какое тебе дело? – Личадеев отошел на два шага назад, - Иди к остальным, по-братски. -Ну уж нет, Пашунь. Я же вижу, что что-то не так. Давай просто поговорим, и все обиды и недопонимания останутся в прошлом. Я не могу смотреть, как ты после каждого концерта мрачнее тучи уезжаешь домой. Рассказывай мне все здесь и сейчас, я в любом случае тебя пойму, сколько мы уже пережили с тобой? Достаточно внушительный срок, чтобы доверять друг другу, - Музыченко подошел к парню на расстояние вытянутой руки и смотрел такими печальными глазами, что хотелось его обнять и никогда не отпускать, - Пожалуйста, Паш. -Если я тебе сейчас все расскажу, то ничего и никогда больше не будет таким же, как раньше. Ты понимаешь? Все изменится. Раз и навсегда, - Паша растягивал слова, придавая им больше значимости, - Тебе оно надо? -Надо. Ты не представляешь, насколько. Доверься мне, твои слова никогда не выйдут за пределы этой гримерки, обещаю. Юре хотелось верить. Юру хотелось слушать и слушать, до бесконечности. Ему хотелось доверять, но было слишком страшно менять их взаимоотношения. Личадеев играл наугад – вероятность победы и поражения была абсолютно одинаковой, и как же сильно ему хотелось выиграть именно в этой русской рулетке, что забирала жизнь не физически, а морально, постепенно разрушая человека изнутри. Вобрав побольше воздуха в легкие, аккордеонист произнес все, что мучало его эти годы, на одном шумном выдохе: -Юра, я люблю тебя. Только Музыченко собрался что-нибудь ответить, как Паша сразу же его перебил, не дав даже открыть рта: -Я понимаю, как это звучит для тебя. И я пойму, если ты сейчас врежешь мне, выгонишь из гримерки, из группы, да хоть из своей жизни. Я был готов к этому, а потому лучше сразу уйду. Добровольно. Только прошу – вспоминай обо мне в светлом ключе. Прощай, Юр, - Паша резво двинулся в сторону двери, с силой дернул ручку, но та не поддалась, лишь жалобно щелкнув в ответ на такое грубое движение, - Открой дверь. -Пашенька, подожди. Не делай поспешных выводов, я прошу тебя. Для меня твои слова действительно были неожиданны, но пойми, у меня семья, у меня Анечка, Лизок. Я их люблю, Паш. Как это произошло, я не понимаю... Но я не могу тебя так оставить, мы же вместе все это по кирпичикам строили, неужели ты уйдешь? – Юра засуетился, мысли и слова в голове летали с бешеной скоростью, перемешивались и никак не хотели складываться в нормальные предложения. Он просто испугался, проглатывая заветные слова, которые могли полностью перевернуть все. Травма, протянувшаяся за ним через всю жизнь, не давала ему открыть рта и произнести всего несколько слов. Он боялся их не как огня – как пожара в сухом кукурузном поле. Он подорвался с дивана, преодолел расстояние между ним и Личадеевым в несколько шагов и подошел почти вплотную, - Ты не можешь все бросить! -А как мне быть, Юрочка? Ничего уже не будет так, как было раньше. Ты все знаешь. Ты сам попросил. А вообще думай своей головой, прежде чем жаться ко мне на концертах, понял? – Паша был на взводе. Отчаяние мешалось с чистой злобой. Ну почему это все происходит с ним? Почему все сложилось именно так? В мире миллиарды людей, которых можно полюбить, так зачем Судьбе понадобилось так издеваться над ним, подсовывая старого друга? – Думай. Своей. Головой. И просто дай мне уйти, Юра. После этой фразы, произнесенной Личадеевым, мир словно заволокло густым туманом. Краски начали смешиваться в хаотичном порядке, слышались детские возгласы, смешки со всех сторон. Юра проживал этот кошмар снова, не надеясь больше никогда его вспоминать. -Так. Класс! Так как вы уже взрослые, вам всем есть по четырнадцать лет, мы организовали День Святого Валентина! Каждый из вас сейчас подходит и кладет свою валентинку в специальную коробочку, а я в конце урока вам их все раздам. У вас будет время подумать и помечтать о том, что и от кого вам достанется, - с легкой улыбкой произнесла учительница и принялась проходить между рядов с небольшой коробкой, похожей одновременно на копилку и на почтовый ящик. Музыченко сидел, балансируя на грани жизни и смерти, он боялся до такой степени, что был уверен: на вручении валентинок точно упадет в обморок. Такого подарка объект его обожания точно не ждет, и нужно будет убраться из школы раньше, чем его убьют. Над ним и так измывались в классе периодически, но так как чувства Юры были сильнее издевательств, он решился на этот отчаянный поступок, зная, что может случиться потом, но слепо надеясь на лучшее. Конец урока настал слишком неожиданно для всех: ребята были так погружены в свои мысли, что не заметили, как пролетели эти несчастные сорок минут довольно простого объяснения невероятно скучной темы про синусы и косинусы. Юра невольно поежился: сейчас наступит момент, который, возможно, перевернет всю его жизнь. -Итак, дети. Сейчас я буду раздавать вам небольшие открытки в честь Дня Святого Валентина, готовьтесь к сюрпризам! Надеюсь, для всех вас этот день станет особенным, - бодрым тоном произнесла учительница. Она была женщиной средних лет и среднего телосложения, с густыми каштановыми волосами, завязанными в небрежный пучок, и красивыми зелено-карими глазами. Ее отличительной чертой были огромные очки в толстой оправе – она ходила в них всегда. Возможно, спала тоже в них. Дети получали свои валентинки и оборачивались то назад, то вперед, то вбок – старались заглянуть в глаза отправителю. Кто-то смотрел с искрой счастья, кто-то – с негодованием. Девочки-подружки на задней парте шептались и гадали, от кого придет подарок. Внезапно раздался голос, красивый, бархатистый, но удивленно-яростные интонации можно было отследить, не прислушиваясь. -Елена Викторовна, а у вас точно не перепутались никакие валентинки? А то у меня тут интересная ситуация, - голос принадлежал Владу Нетребко, светло-русому парню чуть повыше Юры. Приятные некогда черты лица вдруг стали враждебными, глазами одноклассник отыскивал отправителя, а когда все-таки нашел, то сделал неопределенный жест рукой, не предвещающий ничего хорошего. Музыченко хотелось умереть на месте. -Нет, все правильно. А что такое, Влад? – обеспокоенно спросила женщина. -Ничего! Все в порядке, Елена Викторовна, мы уже разобрались, - парень повернулся к Юре, который сидел краснее вареного рака, и смастерил на лице такой оскал, что казалось, готов был впиться ему зубами в шею и разодрать на кусочки прямо в классе, на глазах тридцати человек. Юра понимал, что совершил, наверное, самую большую ошибку в своей жизни, но время вспять уже не вернуть. Придется идти на верную смерть, ведь ничего другого столь бурная реакция предвещать ну никак не может. -Если все получили свои валентинки, то можете собирать вещи и расходиться по домам, ребята! Желаю вам всем хорошего дня, - проговорила учительница, возвращаясь на место с пустой коробкой в руках. Ребята засобирались и вскоре кабинет опустел. Юра вышел на крыльцо школы и жадно втянул воздух легкими – настолько душно было в классе, что сейчас он никак не мог надышаться вдоволь. Вдруг он услышал за спиной неторопливые тяжелые шаги и тихий голос: -Юрка, а, Юрка? Пойдем. Поговорить нужно нам с тобой. Есть о чем, - произнес Влад таким тоном, что Музыченко захотелось исчезнуть в ту же секунду, но он послушно поплелся за парнем, в которого, по воле злодейки-Судьбы, был влюблен уже три месяца. Он понимал, что ответного признания ждать не стоит, но решил попытать удачу – вдруг мир решит сжалиться над ним? Но сейчас он прекрасно осознавал, что ничего хорошего такое предложение не предвещает. Только они зашли за небольшие гаражи, расположенные около школы, как Влад тут же больно схватил его за отросшие волосы: -Ты думал, тебе это с рук сойдет, гаденыш? Ты серьезно надеялся, что твои сопливые признания мне нужны? Ты вообще будешь когда-нибудь думать своей головой, сука? – кричал парень, таская Юру за волосы и больно прижимая лицом к грязной стенке, - Безмозглый, да кому ты нужен, жалкий ты пидорок? Мне теперь даже касаться тебя противно, тварь. Влад разжал пальцы и Музыченко упал на грязный асфальт. Он надеялся отделаться парочкой ссадин и разбитым сердцем, но не успел даже сдвинуться с места, как получил ощутимый удар ботинком в живот. А потом еще один, и еще. Нетребко бил безжалостно, не давая порой даже вдохнуть. В последний раз пнув бедного одноклассника в бок, перевел дыхание и с победным видом уставился на скрюченную фигуру на земле. -Не смей даже подходить ко мне, мразь. Ты понял меня, Музыченко? Думай своей головой, - буквально выплюнув эти слова, Влад круто развернулся на пятках и пошел прочь от гаража, оставляя содрогающегося в беззвучных рыданиях Юру на земле. Когда Юра пришел в себя, Паши рядом уже не было, как и ключа от двери в кармане. Через открытую дверь гулял воздух, но, несмотря на это, в гримерке было невыносимо душно. Музыченко растерянно выглянул в коридор – всюду сновал рабочий персонал, пару раз пробегал Мустаев, кого-то ища глазами. Вдруг он заметил Анечку, что стояла около соседней гримерки и разговаривала с Кикиром, довольно улыбаясь. -Анют, солнце мое, ты Пашку не видела сейчас? – Юра в два прыжка очутился перед ними, отвлекая своим вопросом слишком неожиданно, заставляя басиста замолчать на полуслове. -Только что здесь проходил, вроде… Скорее пробегал. Такой угрюмый вид был, я подумала, что вы поругались, - спустя несколько секунд ответила Аня, - А что? -Ничего, спасибо, - Юра наклонился, быстро поцеловав жену в щеку, - Я, наверное, поеду домой уже, замотался сегодня сильно. Пока, Кикирон! Ань, напиши мне, когда поедешь, хорошо? Не дождавшись ответа, скрипач вернулся в свою гримерку, схватил сумку с вещами и выскочил в коридор, чуть не забыв мобильник на столе. Начало казаться, что ему срочно нужно догнать Личадеева и объясниться, иначе он может натворить что угодно. Непредсказуемый ведь человек. Однажды, после их довольно крупной ссоры из-за какой-то ерунды Паша неделю не выходил на связь. Благо в то время не было гастролей и сильной загруженности по части репетиций, иначе все обернулось бы крайне плачевно. Аккордеонист обнаружился Юрой спустя неделю на крыше собственного дома в очень нетрезвом состоянии. Музыченко думал, что в тот день он поседел если не полностью, то наполовину уж точно. Ни разу эту тему больше никто в группе не поднимал. Сейчас Юра действительно ехал домой, как и обещал, по дороге обдумывая их с Пашкой взаимоотношения, искренне ненавидя те жалкие секунды, когда он просто испугался. Попросил остановиться, начал нести какую-то чушь, даже не понимая, что он делает. Ведь мог же он сразу объясниться, и все было бы в полном порядке, если бы не фраза, произнесенная Пашей. Он действительно не знал, что ему делать и что говорить любимой жене. А правда ли он любил ее так, как раньше? Да, они выступали и жили вместе, да, у них была прекрасная дочь. Но Юра чувствовал, что что-то не так. Ему уже не хотелось той романтики, что была у них в юности, скорее, он воспринимал Анечку как что-то само собой разумеющееся – семью завел, дерево посадил, ребенок есть. Все как по шаблону, но нет той искры в их отношениях, когда понимаешь друг друга с полуслова и чувствуешь себя с любимым человеком по-настоящему дома. В последнее время их отношения сильно изменились, и, хотя Аня пыталась делать вид, что все в порядке, Музыченко знал – в порядке уже ничего не будет. Не было любви, сердце не билось учащенно при виде жены, не хотелось, как раньше, с порога целовать ее и увлеченно слушать о том, как прошел ее день. Юра не понимал, в какой момент их любовная гармония стала рушиться, и некогда прекрасный союз превратился в рутину. Зато Юра прекрасно понимал, что в его сердце зарождается что-то новое, неизведанное. Он часто задавался тысячами вопросов: а почему ему так комфортно с Пашкой? Почему они понимают друг друга с полуслова и заканчивают предложения друг за другом? Почему рядом с Пашей хочется просто быть? Когда это все началось? Когда их крепкая дружба стала перерастать в нечто большее? Ответов на эти вопросы он не находил. Зато Личадеев, видимо, уже все для себя уяснил, раз не хотел брать трубку, по ощущениям, минут двадцать. Юра всю дорогу до дома пытался дозвониться до аккордеониста, но все было тщетно – сначала шли долгие гудки, разрушающие все надежды, потом Паша написал одно-единственное сообщение, попросив не беспокоить и сказав, что все в порядке. Юра не стал навязываться – в конце концов, они уже взрослые люди. Побесится немного, а к утру соизволит взять трубку и объяснит, почему ушел вчера. Музыченко очень надеялся, что Личадеев ничего не учудит, потому что воспоминания никак не выходили из головы. Утонув в мыслях, скрипач не заметил, как оказался уже у дверей с ключом в руках. Квартира встретила темнотой в углах и слегка затхлым воздухом – Аня забыла открыть окна перед уходом. Быстро переодевшись и сходив в душ, о котором Юра мечтал еще с окончания концерта, он прошел на кухню в надежде найти что-нибудь пожевать и хоть на секунду отвлечься от всего произошедшего за один вечер, от всего, что буквально заставляло трещать голову по швам. Еды в доме почти не было – музыканты в основном закупались в пит-стопах и различных недорогих столовках. Быстро приготовив себе растворимый кофе, Юра сел за стол и стал гипнотизировать взглядом пространство вокруг. Голова неожиданно резко очистилась ото всех мыслей, словно их там никогда и не было. Словно вокруг был просто вакуум, не дававший даже дышать, давящий, как на глубине океана. Резко накатила непонятная сонливость, вызванная то ли усталостью после концерта, то ли желанием сбежать от этой ужасной тишины и просто забыться во сне. Музыченко решил все-таки лечь в кровать, зная, что этой ночью он точно не уснёт, даже если очень захочет, и, скорее всего, заставит Анечку волноваться, но другого выхода он не находил. Ночь предстояла долгая и тяжелая. *** Паша не помнил, как он стащил ключ и пулей вылетел на улицу под непонимающие взгляды приятелей. Не помнил, как доехал до дома и зашел в квартиру. Произнесенные Юрой слова вертелись в голове по кругу, звучали практически везде, заслоняя собой весь окружающий мир. Он любит их. Не его. Юра любит свою жену, к этому ответу сходились все варианты развития событий, в конечном итоге выдавая его снова и снова, как сломанный граммофон проигрывает одну и ту же песню на пластинке. На что он надеялся? Что сейчас Музыченко бросит свою семью ради него? Что признается ему в ответ и будут они жить долго и счастливо, как рассказывали в каждой сказке? Личадеев сам в это не верил, и, честно говоря, даже не собирался признаваться Юре в своих чувствах. А сейчас что получается? Скорее всего, тот уже возненавидел его за это жалкое признание, завтра на репетиции скажет: «Пока-пока, Пашенька, без тебя будет гораздо лучше и легче, мы тебя заменим, собирайся и уматывай из группы и моей жизни». Этот вариант казался самым правдоподобным, потому что Паша не в сказке со счастливым концом, а в суровой реальности, и еще нужно сказать спасибо, что ему в рожу не дали прямо в гримерке, а спокойно выслушали и даже попытались остановить. Скорее всего, просто для вида, а под этой напускной встревоженностью уже металась ярость и презрение. Паше хотелось сбежать от реальности и просто раствориться в воздухе, да хоть что-нибудь сделать, чтобы не чувствовать этой ужасной боли, раздирающей грудную клетку. Умереть уже, наконец, и все его страдания и ненависть Юры уйдут вместе с ним. Глотку раздирало от слез, и Личадеев решил их не сдерживать – пусть льются, сколько угодно. Может быть, он плачет в последний раз в своей не очень-то долгой жизни. В голове пронеслась мысль, что эта ночь может стать последней для него, а утром все может закончиться. Несчастный случай – как легко было это представить! Вот есть человек, а на следующий день уже его нет. Спустя время его забудут так же, как забывают других. Незаменимых людей не бывает – Паша это понимал. Зачем ему оставаться, если все и так уже ясно? Он не нужен Юре, у него семья, и аккордеонист не собирался ее разрушать только ради того, чтобы заполучить собственную любовь. А могла ли она вообще появиться со стороны Юры в его ситуации? Конечно, нет, даже думать об этом уже было глупо. А работать дальше в группе, словно ничего не произошло, он просто не мог. Его любовь была слишком сильной, хоть и сдавливала все тело нестерпимой болью, от которой невозможно было нигде скрыться, той болью, которую не получалось заглушить абсолютно ничем. Паша просто очень устал от этого. Никаких сил уже не осталось, и он просто медленно сполз с кровати на пол, заходясь в беззвучных рыданиях от осознания всей ситуации. Возможно решение, принятое им сейчас, было слишком поспешным и немного необдуманным, но для затуманенного мозга оно казалось единственно правильным. Избавиться от душевной боли, разрезающей все тело, чувства собственной ничтожности и черного, как бездна, отчаяния – значит избавиться от самого себя. Схватив с рабочего стола какой-то листочек и ручку, Паша сел на стул с немного расшатанной спинкой, и принялся писать дрожащей рукой, утирая ненужные, обжигающие щеки слезы: «Привет. Нет, не так. Здравствуй, Юра. Если ты сейчас это читаешь, значит, мое тело уже нашли. Банальное начало, правда? Мне тоже так кажется, но сейчас я не собираюсь придумывать что-то оригинальное. Это уже будет ни к чему. Да и слишком много писать я тоже не хочу, если ты захочешь, то и сам все поймешь, не первый год уже знакомы. Прости меня. Правда, пожалуйста, прости меня, если сможешь. Я не хотел рушить тебе жизнь своими глупыми чувствами, но, знаешь, сердцу не прикажешь. Может, если бы мне дали второй шанс, я бы тебя никогда не любил, но сам в это не особо верю. По моим скромным расчетам, в каждой из миллионов параллельных вселенных я все равно полюбил бы тебя, Юра Музыченко. Но эта реальность, кажется, не в том расположении духа, чтобы дать нам шанс, поэтому я сам его предоставлю нам обоим – просто уйду. Ты продолжишь жить в любви и согласии со своей семьей, а аккордеонистов в нашей стране немало. Вы сможете меня заменить. Наверное, так действительно будет лучше для всех нас. Прости меня еще раз за это. Я люблю тебя, Юра, и потому ухожу, чтобы не мешать тебе нормально и счастливо жить. Поцелуй от меня Аню и Лизку, скажи им, как они тебе дороги. Передай Димке и Кикирону, что они охренительные друзья и музыканты. Иногда это действительно может быть важно. Иногда мгновение может изменить всю жизнь. Я желаю тебе только лучшего. Немного жаль, что я прожил так мало. Прости меня, Юра. Прощай». Отложив ручку, Паша немигающим взглядом уставился на кривые буквы. Все выглядело как-то скомканно и сумбурно, мысли как были комком в голове – так и перенеслись на бумагу. Время на часах показывало четыре часа утра. Личадеев совершенно не следил за временем, а потому и не уловил момент, когда вечер вдруг оказался ранним утром. Наверное, следовало меньше сидеть на кровати и рассуждать над своей жизнью. На негнущихся ногах Паша встал со стула и подошел к телефону, сиротливо лежащему на кровати. После его сообщения Юра перестал звонить. Наверное, так было нужно и так было правильней. Он решил забрать его с собой, может, захочет написать кому-нибудь перед задуманным. Этот загадочный «кто-нибудь» с вероятностью в 99% был Юрой, но мало ли, что может случиться. В последний раз обогнув квартиру по периметру, аккордеонист взял два небольших ключа и вышел на лестничную клетку, тихо прикрыв дверь, словно боялся кого-нибудь разбудить. Трясущимися пальцами закрыв квартиру, он развернулся и неспешно начал подниматься вверх по этажам. На подоконнике возле окошка между лестничными пролетами жалобно мяукнул кот, словно пытаясь заставить несуразного высокого парня передумать. -Ну что ты? Не бойся, дай, я тебя поглажу. Мой ты хороший, какая у тебя шерстка мягкая, - тихо говорил Паша, а по щеке катилась крошечная слеза, - Ну-ну, мне нужно идти. Может быть, мы еще когда-нибудь увидимся. Поцеловав кота в лоб, Личадеев продолжил подниматься по ступеням и вскоре оказался на пятнадцатом этаже около ржавой, но невероятно прочной для своих лет лестницы, ведущей к тяжелому металлическому люку. Воздух резко стал слишком сильно разрезать легкие, и каждый вдох давался все труднее. Кончики пальцев рук похолодели стремительно быстро, дрожь стала чуть слабей, но от этого было не легче. На душе не то, что камень – целая гора, казалось, лежала. Но отступать было уже поздно – менять решения в последний момент было не в его стиле. Аккуратно поставив ногу на первую ступеньку, пробуя ее на прочность, Паша удостоверился в том, что она выдержит, и полез наверх. Руки не слушались, и примерно с пятого раза ему удалось вставить маленький ключик в замок, висевший на люке и не дававший каждому встречному выход на крышу. Как этот ключ попал к нему, аккордеонист помнил смутно. Кажется, он был нужен, чтобы кому-то помочь что-то починить еще два года назад. Иногда случайности могут быть очень полезны. Люк поддался, хоть и с большим трудом, и Паша вылез на крышу, вдыхая слегка морозный утренний воздух. Разом в голову ударили старые воспоминания, как только его нога коснулась твердой холодной поверхности. В тот раз он действительно не хотел умирать – просто напился и сидел, надеясь надышаться вдоволь и забыть все свои чувства. Не получилось. Стало только хуже, и потому Личадеев сейчас медленно подходил к краю, обнесенному низким забором. Хотя забором это назвать было крайне трудно – просто тонкие перекладины высотой не более метра, перекрытые горизонтально такими же перекладинами. В целом они были бесполезны для тех, кто уже решился на что-нибудь серьезное, но от несчастных случаев в большинстве своем спасали. Сев на самом краю, свесив ноги вниз и положив руки на одну из горизонтальных перекладин, Паша достал телефон. Часы показывали половину пятого. Откинув подальше сомнения, он решил написать Юре. Что именно можно написать человеку перед собственной смертью, Паша не знал, но твердо верил, что это действие было необходимым. Открыв чат, он внимательно принялся изучать их недавнюю переписку, словно видел ее в первый раз. Юрец, 22:54 Пашка, ебать тебя за ногу, что там у тебя такое?? Ты живой вообще? Ответь мне быстро блять, или я тебя найду и поколочу за то, что заставил переживать, ты понял? Ответь!! Пашка, 23:07 Все в порядке, Юр. Не переживай. Не нужно звонить Юрец, 23:07 Смотри мне! Завтра поговорим. Нужно было что-нибудь написать, точно. Последнее слово, хоть какое-нибудь. Пусть даже нелепое и не имеющее особого значения, но оно было необходимо. Пашка, 4:34 Прости меня, Юра. Вот и все. Сообщение отправлено в свой последний путь, так же, как и Пашина душа. Было немного страшно, но у кого в такой момент в душе может быть спокойствие? Переведя взгляд на экран телефона, Личадеев изумился – сообщение уже было прочитано, и Музыченко что-то печатал. Он что, тоже не спал? Но почему? Юрец, 4:35 Паша, блять. Что у тебя там происходит? Пашка. Ответь мне. Что ты задумал?? Ты где? Хочешь, я приеду? Только пожалуйста, не молчи!! Я прошу тебя Да чтоб тебя Видеть, как Юра беспокоится, было немного приятно, хоть Паша понимал, что это слишком эгоистично с его стороны. Он же буквально играет его чувствами. Волна презрения и отвращения к себе резко нахлынула, захлестывая с головой. Умереть захотелось в два раза сильнее. Поставив телефон на режим полета, чтобы никто не смог дозвониться, Личадеев решил в последний раз просмотреть все их общие фотографии, на которых он еще был счастливым человеком. В самом начале музыкальной карьеры в его сердце горела искра жизни, которая подталкивала к новым свершениям. Сейчас была только боль и какое-то опустошение, словно из него высосали душу вместе с желанием жить. Он решил снять блокировку с телефона на всякий случай. Лучше предоставить открытый доступ ко всем файлам, если вдруг на него начнут копать какую-нибудь информацию. Паша знал, что никто, кроме Юры, ничего не поймет, даже если очень захочет. Открыв приложение с музыкой, аккордеонист захотел переслушать все свои любимые песни – все равно потом уже не сможет. Любовь к вещам с карманами спасла его – в заднем кармане джинс нашлись проводные наушники, запутавшиеся так сильно, что распутать этот клубок было бы невозможно для кого-нибудь, но не для Паши. Справившись с тысячей узлов в рекордные сроки, он воткнул наушники в уши и нажал на «плей», наслаждаясь последним в его жизни рассветом. *** Наверное, Юра никогда в жизни не одевался и не выбегал из квартиры так тихо и быстро. Убедившись, что Анечка не проснулась от его возни, Музыченко буквально вылетел из дома и побежал к своей машине. В голове на повторе крутилась мысль: «Только бы успеть, только бы успеть». Нащупав в кармане мастерки дубликат ключей от Пашкиной квартиры, который он когда-то вручил ему «на всякий случай», скрипач завел мотор и рванул к дому, в котором он бывал так часто, что мог найти дорогу даже с закрытыми глазами. Бросив машину возле какой-то клумбы – потом, если что, извинится перед всеми, кто этих извинений попросит, - Юра открыл тяжелую дверь подъезда и побежал по ступенькам наверх, перепрыгивая через две, а то и через три. Быстро отыскав нужную квартиру, запыхавшись, он трясущимися руками пытался воткнуть ключ в замок. Только бы успеть, пожалуйста, Господи, только бы успеть. Наконец замок поддался. Музыченко толкнул дверь и влетел в квартиру, ожидая застать там Пашу. Он уже напридумывал себе ужасных картин – вот он аккуратно проходит по коридору, открывает дверь в ванную, а там он, от рук нет живого места, все залито густой кровью, в воздухе стоит невыносимый запах железа, а в ванной – обескровленное серое тело. Или вот так: заходит в спальню, а вместо приятной для глаза комнаты на потолке, на крючке от люстры висит самый дорогой в его жизни человек. Но в квартире никого не было. Растерянно оглядевшись, Юра заметил какой-то листок, лежащий на столе. Сердце пропустило удар. Он не мог опоздать. Схватив бумажку со стола, Музыченко начал читать. Глаза наполнялись горячими слезами, а сердце болезненно сжалось. Так вот оно что. Как вообще в этой вечно растрепанной голове могли появиться такие ужасные мысли? Юра не хотел верить написанным словам. Мир вокруг резко закружился, стал каким-то неестественным, и скрипач неуклюже приземлился на пол. Слезы текли по щекам и падали на листок с кривыми буквами. Каждый вдох давался с трудом и вместо него выходил какой-то жалобный хрип. Было невыносимо больно осознавать, что переживал все это время его… друг? Лучший друг? Возлюбленный? Музыченко не знал ответа. -Пашенька… Господи, Паша. Как я мог тебя оставить? Боже, - вдруг Юру осенило. Такая простая мысль доходила до него непозволительно долго. Может, еще не поздно? Вскочив с пола, скрипач откинул лист в сторону и выбежал из квартиры, не забывая наскоро ее закрыть. Он вспомнил их старую ссору и догадался, где можно искать этого двухметрового придурка с необдуманными и слишком импульсивными решениями. Хоть в чем-то Пашка был предсказуем. По пути Юра встретил какого-то пушистого кота и невольно провел аналогию с Личадеевым. А ведь они действительно были чем-то похожи. Очаровательные оба, как ни крути. Наконец-то, пятнадцатый этаж. Музыченко думал, что сейчас уже выплюнет легкие – настолько было больно от бега наверх. Немного переведя дыхание, он на пробу ступил на лестницу сомнительного вида, надавливая всем весом. Выдерживает, это хорошо. Взобравшись по ржавым ступенькам, Юра толкнул люк, - тот нехотя поддался, открывая выход на холодную бетонную крышу, - придерживая его рукой, чтобы не создавать лишнего шума. Выбравшись примерно наполовину, как раз до пряжки нового ремня, скрипач повернул голову вправо, и дышать резко стало нечем, несмотря на утренний еще чистый воздух. Паша стоял на самом краю с обратной стороны ограждения, придерживая себя одной рукой. Ветер тихонько развевал его волосы. -Пашенька, - дрожащим голосом прошептал Музыченко, словно опасаясь, что его услышат. Выйдя на крышу полностью, Юра случайно отпустил люк и тот захлопнулся. Личадеев обернулся испуганно, чуть не разжав пальцы на металлическом заборчике. Смотрел загнанно, со слепой надеждой, ненавистью и безграничной любовью. -Паша, стой! – крикнул Юра, подходя ближе, - Не делай этого, прошу тебя. Давай поговорим, прошу! Пожалуйста! -О чем нам с тобой говорить? – голос аккордеониста звучал чересчур обреченно, но он схватился за ограждение уже двумя руками. -Все не так, как ты думаешь. Честно. Пожалуйста, уйди с края. Иди сюда, ко мне. Пожалуйста, - Музыченко не сильно задумывался о том, что он говорил. Эмоции перебивали все. -Мы уже все решили еще вчера. Что ты от меня хочешь? Дай мне уйти. Или поиздеваться напоследок пришел? -Паша. Я тоже люблю тебя. Сначала Личадеев подумал, что ему показалось. Потом – что он сошел с ума или уже умер, и это все ему привиделось в ином мире. Но все факты указывали на то, что Паша еще жив. Юра стоял в трех шагах от него и смотрел так, что хотелось заплакать и прижать его к себе. Столько отчаяния и надежды в глазах одного человека он еще не видел. -Повтори. -Я люблю тебя, Павел Личадеев, - четко и практически бесстрастно произнес Музыченко, смотря аккордеонисту прямо в глаза, хотя внутри бушевал ураган, - А теперь слезай, пожалуйста. Иди ко мне. Слезы счастья невольно мутной пеленой заволокли глаза, но Паша быстро их смахнул. Перешагнув через ограждение, он быстро преодолел расстояние между ними и прижался к Юре, обнимая крепко, как в последний раз. Юра мягко поглаживал его по спине, водя носом по шее. Вот он, его Пашка, стоит живой, теплый, только руки немного холодные, но это ерунда. Все закончилось. Теперь начинается их собственная история. Он все-таки успел.