индивидуальные паттерны асоциального нытика хан джисона

«Пожалуйста, скажи, что он где-то рядом с вами», — это не просьба, а мольба. Что глупо: от собеседника не зависело ровным счётом ничего, он всего лишь должен был передать Джисону достоверную информацию, чтобы он решил — продолжить ссаться или с облегчением вздохнуть. Джисон любит чувство азарта, но то назначает ему свидания довольно редко. В основном тогда, когда он лежит в своём гнезде (— десять лет тебя знаю, ни разу твою постель собранной не видел!) и гладит ноутбук по корпусу. И под этим задором, болезненным возбуждением, Джисон пишет треки, за двоих по полкам раскладывает завалившие почту задания, сортирует в сотый раз папки на рабочем столе (— лучше бы в шкафу так прибирался, придурочный!); мечтает хоть разок пересилить ленивые тюленьи валяния и выйти на улицу, чтобы прогуляться, сделать что-нибудь дикое, но к этому моменту запал кончается и Джисон снова Джисон. Джисон не любит чувство азарта, которое приходит к нему в подобных ситуациях. Ему похую на то, что думают о нём окружающие — пока они не нарушают границ его личного пространства, — да и огромный ключ он клал на университетские правила, басовый такой, с двумя точками. Первая «Что они сделают, матери позвонят?», а вторая — «Мне уже сейчас аспирантуру предлагают, им невыгодно от меня отказываться». И Джисон не самомнящее чсвшное чмо, Джисон по фактам раскладывает. Он представитель новой субкультуры, он — трезвомысленник, и лучше, чем он сам, Джисона никто не оценит. Быть может, один шваброголовый предатель, который отвечать не спешит, пока Джисон по груди напротив сердца кулаком постукивает, чтобы стучало помедленнее — не, ну а чего оно вообще? Наконец Джисону ответили: «Нет, кажется, он вышел, пока мы разбирали темы проектов», — последовала многозначительная пауза. — «Я спросил, видели ли его, оказалось, он подошёл к профессору одним из первых». «Вот чёрт!» — не сдержался Джисон и схватился за голову, пялясь в размытое из-за поднятых им же брызг отражение в зеркале. — «А ты сам-то тему забил?» «Да, только что. Абы какую, потому что спешу спасать твою задницу. Развитие ментальности в азиатских странах в пост-Ирритативную эпоху. Профессор Чоль на меня так смотрел, как будто точно не возьмёт меня на дипломку». «Джинерет, сейчас абсолютно точно не время рассуждать о том, какое дерьмо эта пост-ирати… что-то там!» У Хёнджина на первом месте в приоритетах значился Джисон. На словах. На деле же, вместо того, чтобы бежать и вырывать тушку Джисона из когтистых лап, он перед профессором Чолем оправдывался наверняка, хотя с тем же успехом мог взять любую другую дерьмовую тему (а остаются только такие) чуть-чуть позже. От ассоциаций с когтистыми лапами Джисон избавиться не мог давненько. Со студенческой вечеринки в третьем общажном блоке. И он туда не явился бы, если бы не Хёнджин и его нытьё. — Так, ладненько, не раскисать, — хлопнул себя по щекам Джисон, — долбоящер уже в пути. И, чтобы приблизиться к спасительной соломинке, Джисон на всякий случай приник ухом к двери (лодка брезгливости пошла на дно, её пробило градом нервозности, метеостанции менталочки объявили штормовое предупреждение на 20 мм и 35 м/с). «…но это самая бесполезная тема для моего специалитета! Я выглядел, как последний придурок, выхватывая что под руку пришлось! Всё из-за тебя и этого…» — продолжил жаловаться Хёнджин нудно, иногда его голос словно затирался помехами, из-за чего в голове у Джисона звенело. Ах этот Хёнджин и его специалитет! Джисону эта клятая социология не сдалась: какую бы тему он ни взял, результаты итогового проекта не окажут влияния на его портфолио и выпускной лист. Хёнджину, так-то, тоже — возьми он не «ментальность», а «архитектурность» какую, так что бы это изменило? В отличие от ирритативки, пост-ирритативка в развитие цивилизации вложила целых полпизды. Потому что, очевидно, — за Эпохой Раздражений, когда люди громили всё подряд, жгли собственные государства и устраивали чернющие оргии, выражая протест собственной природе, шёл период затишья. Всё вернулось на круги своя: полстолетия люди с этой природой знакомились и принять её пытались, и лишь после того, как стихли последние тотальные разбои, началось для человечества что-то новое. Эпоха Возрождения — венец творчества. Тогда эту природу и стали восхвалять, созидать в оглядке на неё, исследовать её, благодаря чему наука испытала небывалый подъём… Вот про это Джисону было бы интересно статейку-другую подготовить, но, увы, уже не в этом семестре. И, занимаясь классической нетленкой («кто составляет эти учебные планы вообще», «устал учиться», «хочу кофе и в кровать»), Джисон чуть не пропустил момент, когда в коридоре за дверью послышались неторопливые, можно сказать вальяжные, шаги. И приближались они к туалету для ОВЗ, где прятался Джисон. Хёнджин, спешащий к Джисону, звучал бы не так. Именно поэтому Джисон в панике затараторил: «Блядь, быстрее, пожалуйста, мне кажется, это он! Джинерет, поторопись! Если он найдёт меня быстрее, чем ты, я до конца семестра буду вынужден…» «Хан? Ханджи, ответь», — безуспешно позвал Хёнджин. Джисон медленно сглотнул и криво улыбнулся вошедшему. «Ты опоздал». — Здравствуй, Хани.

***

Джисон взял за правило не принимать людей за константу собственной жизни. Люди недолговечны — это понял Джисон задолго до того, как в комнату, где стоял гроб, вереницей поползли пришлые разной степени знакомости; до того, как папа поставил там стол и все три дня вставал спозаранку, чтобы на нём стояли закуски и свежеприготовленный рис, а брат с обескровленным, но серьёзным лицом ходил и протирал мамину фотографию в рамке. Поэтому Джисон выбрал залогом стабильности музыку. Закачал в старенький, доставшийся от брата, iPod целую уйму разной — от хрустящего костьми дроблёного реггетона до меланхоличного и космически-далёкого пост-рока. Музыка понимала его настроение и нередко навязывала своё, отчего жить — дышать — стало проще. В какой-то момент (после того, как приходил дедушка папе помогать чинить телевизор) Джисон осознал, что хочет понять, как музыка устроена. Пришлось одалживать у брата гитару, пока тот гулял с друзьями и пытался закадрить девчонку: Хаюн, кажется, рыжую такую, с длинным носом. Джисон взваливал на себя гитару: обечайка впивалась ему в подмышку, до колок тянуться было далековато, да и вообще, отчего-то полая внутри гитара ощущалась слишком тяжёлой, и после терзаний струн у Джисона на ляжках оставались красные вмятины. Не дорос, посмеивался папа. И вот, Джисон, вооружившись абстрактной отвёрткой и не менее абстрактным паяльником, принялся музыку разбирать по составляющим. Эти составляющие — соединять разными порядками, полутонами и аккордами, струнами и клавишами, вокализом и слогами. В характере заложено было так, что ему нужно было собственное место. Обитель, крепость, цитадель — что угодно, лишь бы не мешал никто, не врывался, очертя голову, не прерывал Джисоновы изыскания. Джисон запирался в своей комнате, где устроил целую исследовательскую лабораторию, никого туда не пускал («Нет, хён, я не дрочу на журналы, убирайся» — «Да как можно столько времени сливать на рутину? Брешешь!» — «Если бы это была рутина, я бы давно заскучал, но…» Но ещё столько комбинаций не испробовано, столько саунд-эффектов не скачано!). Так что два года после смерти мамы Джисон был вполне себе в порядке. Пока Хёнджин не ворвался в его жизнь. Резкий, то ли как пуля, то ли как понос, Хёнджин. Весь из себя пухлощёкий, толстогубый, сладенький такой — ну конфетка-мальчик. Который отфутболил мяч через всю парковую зону так, что у Джисона перед глазами всё периодически меркло и тряслось весь день. Конечно, весь из себя сострадательный Хёнджин тогда побежал извиняться, и прилип почему-то. Не то что репей — как стружка стальная к неодимовому магниту. Не стрясти, не отодрать, если не желаешь пальцы раздербанить да пересытить свою кровь железом. Они вот вообще ни капли не были похожи. Хёнджин — деятельный, всегда в поисках себя, любит в своей душе поворошить и в чужую пытаться подглядеть. Джисону, может, не хотелось, чтобы в его душу глядели. Хёнджин тогда ещё матом не ругался, но уже тогда ему было похуй. Джисон любил заканчивать начатое, пусть и растянулось бы это на дни или даже годы (музыку исследовать и трёх жизней не хватит), а Хёнджин, раз в поисках себя, то брался за всё подряд. Плавать пытался, в футбол вот играл, по субботам в клубный день посещал чуть ли не каждый клуб, и на фотокружок, и на художественную студию, и на скульптуру зарился. Всё это нехотя Джисон узнал уже в первый день знакомства, что отвратило его от Хёнджина надолго. Собрав все свои тщедушные силы в кулачок, Джисон заявил Хёнджину утром следующего дня, когда тот подкараулил его на том же месте (а Джисон просто из школы возвращался, ну не выбирать же другой маршрут из-за какого-то чудика?): «Мне не нужны новые друзья, прости». Хёнджин тупым не был. А Джисон его, сам того не подозревая, на слабо взял. И после Хёнджин следовал за Джисоном везде хвостиком, вознамерившись сделаться Джисону другом. Со своих уроков пораньше сбегал, чтобы к концу чужих успевать и домой вместе идти (жили они на соседних улицах, как оказалось), один раз до самого дома дотащился. Но, когда за Джисоном входная дверь закрылась, а в ушах Хёнджина всё ещё стояло звонкое «Домой не приглашаю», к себе не ушёл, а решил под окнами выжидать. Так и услышал, как Джисон… жаловался своей гитаре, наигрывая на ней классические совокупности минорных аккордов. А на следующий день все уши прожужжал про то, что в музыке ещё не пробовал себя, и вдруг Джисон хочет ему с этим помочь — ну, основы там пояснить. Джисон не хотел. Он хотел шумоподавляющие беруши, потому что даже через наушники трескотня Хёнджина вонзалась в его маленький детский мозг отравленными иглами. Но Хёнджина, который по натуре был ведомым скорее, то, что в «дружбу» вкладывается лишь он один (а их двое — надо же поровну!) быстро достало. Быстрее, чем он сам достал Джисона и тот проломил ему черепушку любимой гитарой. Так что каким-то образом Хёнджин ухитрился додуматься вот до чего: он соврал, якобы самостоятельно начал учиться нотной грамоте, а ребята со двора ему помогали (вроде как упрёк, что они, а не ты, Сон-а), и начал сыпать откровенно невежественными фактами. Мол, скрипичный ключ — потому что все ноты скрипят, а аккорды — ряды клавиш на аккордеоне, и уже вот этого вот Джисону хватило, чтобы он попался в ловушку по глупости и начал Хёнджина поправлять. Автоматически. Так и до споров дошло, и тогда-то Джисон и перестал Хёнджина от себя всячески отталкивать. Потому что про скрипичные ключи и аккорды говорить ему не с кем было (до форумов в интернете он в свои двенадцать благоразумно не дорос). Приятным удивлением для Джисона стало то, что Хёнджин ему навязывался, но сам и целиком, а не конкретными правилами и какими-то внедрёнными взрослыми установками. Что Хёнджину не нравилось, так он говорил прямо (мне не нравится, что ты так делаешь), а не переучивал (делай по-другому), вследствие чего Джисон перестал портить лавочки жвачкой, давить жуков в парке, сминать жестяные банки из-под газировки и запинывать их в искусственный пруд. Джисон сам понимал, что это — тупо, и бунтарство вообще последняя вещь, достойная его внимания, но как-то хотелось миру подгадить за то, что тот подгадил ему (отнял сначала ма, потом деда, потом их большой просторный дом и привычную школу, где к Джисону никто не лез). А где-то лет в четырнадцать Хёнджин, дорвавшийся до совместных пяляний в потолок на одной кровати, пизданул: — Как круто было бы, если бы мы до старости были вместе. Ну, прикинь, ты становишься известным композитором и тебя кличут неоклассиком, а я под твою музыку танцую или короткометражки снимаю. Лет в четырнадцать Джисон знал слово «долбоёб». Им и окрестил Хёнджина, потому что единственные материальные слова в этом мире мигом хомуты им на шеи натянули. В прямом смысле: на целых полминуты их горла стянуло невидимой верёвкой, и не было как в фильмах спецэффектов этих с золотой пыльцой, свечением и переливами арфы, — было больно, душно, они с красными отёкшими лицами и мокрыми щеками пытались отдышаться. — Долбоёб, — вот слово Джисону и пригодилось. Вышло оно хриплым, оборванным как современная каллиграфия, сиплым как дедушкина трубка. — Ты чё наделал? — Да оно само! Я ж не знал, что оно… так… Мы же не подходим друг другу! И в дёсна долбиться с тобой я не хочу! — А в дёсна долбиться и не обязательно… — застонал Джисон мученически, пытаясь смириться с мыслью, что место родственной души подле него заняла не какая-нибудь семейная девушка с приличествующими манерами и нежным голоском, а вот это недоразумение нескладное, вытянувшееся за лето на полголовы. И не в качестве любви всей жизни, а в качестве братана. Потому что в четырнадцать Джисон, хоть и был воспитан с максимальной толерантностью к меньшинствам, мужиков трахать не хотел. Девчонки ему нравились, дев-чон-ки! Как Хаюн, подружка брата (у неё просто громадные сиськи), как глазастая Бора из Sistar, да хоть та же Аврил Лавин (и что, что белая, плюсов-то гораздо больше), и Джисон вообще в этом возрасте задумываться о всяких там самоидентификациях и непространственно-ориентационных вопросах не собирался, если уж на то пошло! В общем, на злостях Джисон вытолкнул Хёнджина из своего логова, куда и пускать-то стал не так давно, хотя верёвочную лестницу уже давно с окна второго этажа свесил. Вытолкнул и прокричал перед тем, как захлопнуть дверь: — Впредь за языком следи, говорящий кусок плюша! Джисон не то чтобы строил из себя пай-мальчика и тихоню — тихоней он на самом деле был, но иногда вспышки агрессии вырывались из него мерцающими искрами и ссыпались с его лица обжигающим, горячим. В основном случалось это в те моменты, когда кто-то пытался в него забраться, как в спальный мешок. Да, Хёнджин часто лез в его личное пространство, не ощущая никаких границ. Часто упрекал Джисона, что тот делал то же самое, но не замечал, а вот стоило к нему самому полезть — так полученный отпор его в ступор вводил. Джисон за собой такого не помнил, думал, Хёнджин лжёт, чтобы оправдать свою нелепую тактильность. Потом прикинул, что и правда мог навалиться на Хёнджина, закинуть ему руку на плечо или съесть с его палочек кимпаб (нечего клювом щёлкать). Но если с тактильностью Джисон мог смириться, то с тем, что Хёнджин вот так вот факнул их жизни — не очень. А Хёнджин сначала в дверь стучал, чем однозначно привлекал внимание к инциденту (брат так и не выглянул в коридор, а папа научился на Хёнджиновы драмы не реагировать — раньше-то с кресла вскакивал, газету ронял и на второй этаж нёсся, как угорелый). И, когда ему надоело, ушёл домой, принявшись за другую тактику. Названивать стал. На юбилейный пятидесятый звонок (никогда раньше Хёнджину не хватало терпения на столько) Джисон соизволил ответить: — Чего тебе? — и сам себя поругал, что в голосе обида сквозила в каждой щели — что меж зубов, что меж губ, ещё и из ноздрей повалила насупленным вздохом. — Да брось тебе, это же классно. Теперь мы сможем… чувствовать друг друга? Круто ведь! Только я ещё не знаю как, я тут в Naver полез… — защебетал Хёнджин, восторженно взлетая интонациями, как пьяный косяк, налакавшийся забродившей рябины. Джисон щёлкал по кнопкам на выключенном синтезаторе и совсем не слушал. Связь с родственной душой — действительно крутая, имеющая сверхъестественное происхождение, из-за которого средневековые тюрки чуть половину Азии не сожгли, а европейские государства исчезали так же быстро, как появлялись, — она даже в двадцать первом веке до конца исследована не была. И всегда она представляла нечто особенное, проявляясь у разных людей по-разному. Самый редкий и самый отвратительный, на взгляд Джисона, вид связи — слияние душ, как будто вы один человек в двух разных телах. У них было точно не это: Джисон в перерыве между тридцать вторым и тридцать третьим звонками спустился на кухню и нарочито съел баклажан. Не почувствовав особого отвращения — баклажан как баклажан, — перестал пугаться, ведь самого опасного они избежали, смогут и дальше быть Хёнджином и Джисоном, а не каким-нибудь Хёнсоном или Джиджином. Странных мыслишек о том, чтобы пойти мяч попинать, также подмечено не было. Их противоположные характеры в одно ни за что не соединились бы, вышла бы ядрёная смесь и сошли с ума они быстрее, чем крякнули. — …у него есть три подтипа: физический, ментальный и сомнический… Джисон сбросил звонок и закинул телефон под подушку. «…с какого начнём проверять?» «Да почему ты даже в моей голове заткнуться не можешь!» — возмутился Джисон, адресовав страдания непосредственно Хёнджину. Он не сразу понял, что, во-первых, звонок точно завершился (вместо увлечённого вычитывания статей о родственных душах у Джисона вновь заиграл случайный инструментал, зажатый подушкой и матрацем). Во-вторых — Хёнджина в его комнате давным-давно след простыл. В-третьих, довольно чёткие слова в голове разительно отличались от расплывчатых воспоминаний, где Хёнджин ворчит на Джисона или просто ворчит сам с собой. «А почему ты в моей голове такой противный? Я всегда представляю тебя лохматой булкой, которая бесконечно меня люби… ой», — Хёнджин понял чуть раньше него. Джисон и сам бы понял, поменяйся они репликами. А ещё он досадливо поглядел на зеркало с дверцы шкафа-купе. По бокам волосы уже касались плеч, а кончики чёлки всё наползали на оправу очков. Действительно, нужно бы лохматость подровнять. Джисона не парило, как он выглядит, но удобства с такими патлами было меньше, так что завтра после школы он зайдёт в салон тёти Мэй и обкромсает всё под корень. «А-а-а, Сон-а, Сон-а-а-а!» — визжал Хёнджин так, что уши закладывало. «Регулируй громкость», — не растерялся Джисон, сам понадеявшись на то, что он неудобств не вызывает. Кто знает, можно ли убавить громкость самому, как пультом? «Прости, прости, но это бесконечно круто! Между нами пятьсот метров почти, но я слышу тебя так же хорошо, как если бы сидел рядом!» «То есть, теперь у меня нет выхода, кроме как слушать тебя двадцать четыре на семь?!» — ужаснулся Джисон. В игнор контакт не кинешь, дверь не запрёшь, голову в песок не спрячешь. Натуральный кошмар. — «Знал бы ты, как я мечтаю о машине времени». «Случайности не случайны, раз мы оказались родственными душами, то надо извлекать из этого пользу. Давай пойдём в одну старшую школу в следующем году и…» «Упаси боже, за что ты так со мной?» «И поступим в один универ, мы будем самыми лучшими по всем предметам!» «Это читерство, я не хочу иметь с тобой ничего общего, прощай», — и мысленно во все мочи Джисон возжелал закрыть «канал связи» на сто лет. …Ах, если бы всё было так просто. Всё сложно стало в первую же секунду установления связи. Когда Джисон не знал, что Хёнджин станет в его жизни такой же постоянной величиной, как музыка. Грёбанной, мать его, константой — потому что мир продолжал вертеться, и только Хёнджин с годами не менялся.

***

Приглушать связь действительно оказалось можно, для этого Джисон прошарил целую кучу статей на вырвиглазном форуме с дизайном из конца девяностых, — наилучшим выходом оказалась медитация. Погружаясь в себя ещё сильнее и отсекая всё лишнее с помощью визуализации (для Джисона это были горизонтальные струны рояля, каждой присвоен свой символ, и каждую он кусачками пережимал), он не слышал Хёнджина иногда вообще, иногда, как через плотную толщу воды, когда кроме несвязного мычания ничего и не разобрать. Хёнджин и сам постарался не злоупотреблять, понимая, что доёбывать единственного человека, могущего тебя терпеть, не самая лучшая затея. И всё равно Джисон оказался не застрахован от мерзкого шепчущего «спишь?» по ночам, от переполошенного «какой артикль тут, ну пожалуйста, я куплю тебе кофе!» во время уроков, от «хватит сычевать, погнали на реку, сегодня фестиваль!» с воскресного утра. Всё было… нормально. Относительно. Они жили своими жизнями: Джисон залипал на девчонок и стеснялся к ним подходить, а Хёнджин (да, они всё же поступили в одну старшую школу) приводил их к нему сам. На Хёнджина все велись по непонятной Джисону причине (может, потому что он не отвык видеть его нескладным тощим уродцем с громадными губёхами), Хёнджин ведь за собой следил; а потом, обмужав, стал и за Джисоном глаз держать: то велел сопли утереть, то волосы в носу сбрить, то сходить подстричься. Уломал брекеты поставить, не без сговора с папой (сучья морда, издевательства над прикусом — так по-детски), к линзам приучал. А Джисону перед кем красоваться? Он, конечно, представлял себе иногда свиданки, ещё реже — семейную жизнь в далё-ёком будущем, но неужели на него без ровных зубов никто не клюнет? Очки, вон, в моду начали входить (— да не такие, как у тебя, дебил, ты зрение себе посадишь и будешь с лупами вместо стёкол ходить!), а к неровной улыбке и привыкнуть можно, главное найти ту единственную. После школы и самого тяжёлого периода — вхождения в юношество, — который включал в себя самоидентификацию, загоны о вечном, комплексы, прыщи и потницу (а ещё терзания «подаваться ли в реестр родственных душ для протокола или пошли на хуй, отправят ещё в разведку», где победил новый девиз Джисона «нахуй»), они с Хёнджином решили никому официально о родстве душ не объявлять, семьи знали и хватит на этом. Целый год они пинали хуи, потому что узнали — в один универ не поступить, Джисона берут, а Хёнджина не очень, ждали следующего Сунына под клеймом чэсусэнов, срались насчёт того, правильные ли специальности избрали. Потом вместо Сунына в армию пошли, порознь, в порыве злости друг на друга. Если они госорганам засветили бы свою связь, их реально отправили бы в одно подразделение и постарались выгодно натаскать для пользы родины: не каждый тысячный даже обладал связью в виде мысленного общения. А они — мужики оба: никакой моральной дилеммы о недопустимости женщин в поле, не пидоры, так что от суицидов на почве потери возлюбленного в бою тоже страховочка, если бы ещё согласились на военку, вообще вошли бы в список довольно редких особей. Но Джисон страдал антимилитаризмом, служить и вовсе пришлось из-за воинской обязанности, которая настигла бы его рано или поздно — непоправимых проблем со здоровьем у него не было, денег для откупа тоже. А раз случилось так, что второй Сунын они проебали, то что бы не отмучиться побыстрее? Да, первая по-настоящему крупная ссора с Хёнджином произошла из-за того, что они пропустили экзамен. Точнее, по какой причине. Хёнджин начитался каких-то городских баек про то, что если совершить какую-то хуйню, то сдашь без проблем, все варианты попадутся знакомые и простые, а на аудировании и говорении за тебя духи ответят, ага. Долбоёб (как часто Джисону пригождалось это слово, надо же). Вот Хёнджин за полчаса до запланированного выхода из дома и попёр через фонтан сальтуху крутить. Поскользнулся и затылок расшиб — кровищи было до жопы, Джисон первый прибежал, разбуженный адскими криками боли в голове, принадлежащие его личному кошмару. Трясущимися руками скорую вызвал, весь в крови вымазался — от новых белых кроссов на удачу (вот где правильные талисманы, долбоёб) до вышитого белой нитью логотипа на бейсболке. Какой там Сунын через полчаса, ни за что Джисон не смог бы бросить этого засранца в больнице одного, на расстоянии, где связь себя изживала, без возможности справляться о нём хоть раз в час-другой. Джисон сидел в коридоре больницы или в кафе напротив сутками, ожидая, пока Хёнджин сам его позовёт. Для того, чтобы прийти и накричать по-дурному. Не раз после этого Джисон называл долбоёбом уже себя, за то, что из-за ерунды чуть не потерял единственного друга — больше, душу родную. Ну, подумаешь, чуть башку не расшиб напополам, выжил же, что такого-то? Их ненависть друг к другу не выдержала расставания в год и пять месяцев, из которых два месяца были посвящены реабилитации. Вернувшись, они, оба лысые, с нестираемым загаром и зазря распрямлённым позвоночником, кинулись друг на друга с соплями, слезами и поросячьими визгами. Вслух — рыдали, мысленно — рыдали, четырёхкратный вой, окруживший Джисона, вовсе оглушил, воспринимать четыре этих потока не представлялось возможным. — Прости, Ханджи, — у Хёнджина на губах пузырились сопли, — я больше не буду хуйню вытворять. — Тупое прозвище, мне не нравится, не зови меня так, — в миллионный раз попросил Джисон, на деле уже смирившийся. С тупым прозвищем, с прилипалой-Хёнджином, с самой пустоголовой родственной душой в мире, с самой ранимой драма-квин Сондона, с самым… невероятным… — Your behaviour is so… — рыдал Хёнджин Джисону в плечо, — ugh-h-h!.. — и кулаком под лопатку всадил. — Sor’bro, — искренне произнёс прожёванные слова Джисон. — Я не брошу тебя больше, дебила кусок. Только не помирай у меня на руках. Неправы были оба. Хорошо, что духу хватило признать. Так, на порог университета Хан Джисон заявился, когда ему стукнуло двадцать два. Но — с рукой Хёнджина в своей.

***

Над Джисоном повис злой рок. Чтобы от него избавиться, недостаточно махать пластиковой поделкой Кларента, легендарного меча Короля Артура, недостаточно дать взятку пиксельному Янусу, чтобы получить возможность из любой двери создать потусторонний портал в любую точку мира, недостаточно просить об этом красноухую черепаху, заведённую вместо кошки или собаки (на кошек у Хёнджина была аллергия, а собак домовладелица заводить запрещала). А на этом возможности Джисона, так сказать, всё. Наверное, этот злой рок над Джисоном заклубился в то мгновение, когда он вошёл в кампус впервые. Или чуть позже — во время приветственной речи руководства университета. Или ещё через немножко, когда сонбэ пошли своих мелких встречать и по-свойски всё тут показывать-рассказывать. Точно неясно, но это был именно тот день. Джисон-то думал, что всё прекрасное впереди. Они сразу после успешно сданных экзаменов нашли крутую студию на двоих в двух кварталах от университета (ещё и наполовину оплачивали её сами, на свои кровно заработанные), два угла из четырёх устроили под своё, творческое, разгородив пространство ширмами. Джисон намутил себе небольшую студию, на широком подоконнике устроив синтезатор и аудиосистему, на стол между стеной с этим окном и ширмой водрузил ноутбук, MIDI-клаву, новенький Behringer в акустическом экране, органайзер с запасными колками, струнами и медиаторами, подключил безопасный сетевой фильтр с равномерным распределением мощности, куда воткнул почти все свои зарядники (от ноута, от наушников, от телефона, от пауэрбэнка), вкатил туда удобное компьютерное кресло с мягким подголовником и регулируемым наклоном спинки. Хёнджин тоже студию намутил. С его стороны окна не было, но так даже лучше. Он радовался, что какой же кайф — некрашенные, чистые ещё белые стены, повесил кучу светодиодных ламп, крепящихся к пластмассовой складной конструкции из одних углов и палок. Джисон собрал её в два счёта, но уже после того, как своевольный дебил, отказавшийся от помощи, два часа хныкал над инструкцией. В уголке Хёнджина большую часть места занимала тумбочка со всяческими художественными материалами и ящиком, забитым альбомами и папками с бумагой разной степени плотности и шершавости. Угловой стол для компьютера Хёнджина был втиснут наполовину на общую территорию, но Джисон на это только закатил глаза. Тем более, этим компьютером и графическим планшетом они пользовались на пару. Иногда Джисону от музыки нужна была разгрузка. И полгода назад, наладив разорванные связи, они додумались рисовать общий комикс. Джисон в основном скетчил, а поверху оставлял лайн, Хёнджину же больше нравилось работать с цветом, с пространственным и перспективным у него были проблемы, так что такое распределение ролей им было в кайф. Рисовали они по очереди, понимая друг друга с полускетча, а если не понимая, то обращаясь к связи. Связь помогала им достучаться до друг друга, чтобы прям сразу выяснить, «нахуя тут эта штриховка» и «куда делся мой пак кистей». Этот комикс не имел сюжета, простой ситком — комедия обстоятельств, в которой персонажи уже к концу выпуска разбирались со всплывшим внезапно дерьмом. Иногда получились йонкома, иногда — прям выпуски страниц по десять в формате вебок, но, объединённый общими персонажами и номерной серией, комикс был всё-таки одним целым. Они загрузили его сначала туда, потом сюда, вот уже кто-то запилил анимацию, здесь спамят гифки, тут спрашивают, куда донаты кидать, — такой популярности Джисон не ожидал. Нет, их персонажи не стали культовыми и большую нишу в поп-культуре не заняли, но своих почитателей нашли. На это и жить было можно вкупе с роялти и заказами Хёнджина на традишку. После поступления в университет и, соответственно, начала учёбы, само собой вышло так, что в комиксы волей-неволей полились душеизлияния Хёнджина и раздражения Джисона. Новая жизнь, ага. Больше свободы, ага. Ёбнутый график с паранормальными окнами и обязательной клубной деятельностью желаете? Что насчёт обязательного выбора минимум трёх дополнительных предметов, которые к специальности подходят как гаечный ключ шурупу? Или столовки, в которой не хватало места на всех и жрать приходилось втридорога в кафешках? Ну, вот это всё бесило каждого студента. Ну, и вот это всё быстро заставило нетизенов сопоставить факты и по очевиднейшим намёкам догадаться о новом статусе «автора». Это — первая проблема Джисона, но не самая важная. Подумаешь, твои фанаты вдруг начали посмеиваться над тобой, мол, так ты вчерашняя школота, а так красиво заливаешь про заёбывающий быт, что, мамка карманные давать перестала?.. Самая важная проблема Джисона — чудовище с допобразования. Оно ввалилось в клубную комнату, где Чан пытался настроить для Джисона доступ к общему облаку, закричал с порога: — Чан-а-а, хули ты с собой пожрать не взял, я на чьё рыло порцию рассчитывал? — и если в этом наигранно-надменном тоне и была толика неподдельной заботы, Джисоном она не была услышана. Или была, но осталась непонята. Джисон рефлекторно на громкий звук голову повернул. Он звуков был ценитель, а обладатель такого голоса не мог не вызвать интереса. Интерес пропал сразу же, когда взгляд Джисона столкнулся с чужим. Нахальный прищур, не менее нахальная ухмылка и дерзкая рыжина. Взбесило больше, что Чан — его Чанни-хён, благодетель всех сирых и убогих, самый внимательный сонбэ и лучший наставник из всех, что когда-либо у Джисона имелись, — начал тут же оправдываться: — Минхо-я-я, — виноватую морду состроил, затылок принялся теребить, — я позабыл совсем, прости за беспокойство. — А это что за хмырь? Первак? — обозначенный как Минхо нарушитель проник в клубную комнату уже целиком, а не только половиной тела. — Ли Минхо, — кивнул коротко. — Чего мутите? Отвечать желания не было. Джисон напрягся внутренне, отчего-то подумалось ему, что этот Ли Минхо — крайне неприятный тип, хотя нельзя было составлять столь категоричное мнение под впечатлением от первой встречи. — Да, это первокурсник, — покорно отчитался Чан, — наше очень ценное пополнение! Пытаюсь через университетскую систему идентификации добавить его в наш клубный реестр, — и локтем Джисона аккуратненько пихнул, вроде как невербально попросил представиться. — Хан Джисон, — пришлось буркнуть. Неосознанно Джисон затянул завязки капюшона толстовки так, что сожрало половину лица. Это Минхо, видимо, пришлось не по душе. «Джинерет, ты тут уже со всеми скорешился. Кто такой Ли Минхо», — сразу же отправил мысленный запрос Джисон, подмечая, что это гораздо удобнее, чем лезть в Naver. «Ли Минхо с актёрского, который лысый и ресницы красит, или Ли Минхо с допобраза, с плоской задницей при офигенно смачных ляхах?» — деловито поинтересовался Хёнджин. — «Есть ещё Минхо с архитектурного, но я без понятия, Ли он или wholee». Джисон грязно хрюкнул, чуть не подавившись засевшей в носоглотке слизью. Какого хуя? Вот это выборка, великолепно просто! «Не лысый, и оставь свои замашки себе, я не умею оценивать мужские жопы, тем более — её я не вижу», — вывалил своё страдальческое эго Джисон, краем уха подслушивая разговор Чана с Минхо. По всему выходило, что делили они одну комнату в общаге, и Минхо готовил для Чана жрачку, чтобы тот с голодухи не отъехал. Тут Джисон подумал: Чана он знал не так уж хорошо, всего одну жалкую неделю, но судя по его бесконечному альтруизму, вполне выходило так, что в попытке осчастливить и поддержать благополучие другого, о себе он мог забыть напрочь. Но это Минхо не обеляло ни разу — хоть каплю такта и мозгов нужно иметь. «Рыженький или бабл-гам?» — прилетело от Хёнджина спустя минуту. «Рыженький», — ответил Джисон в том же духе, смиренно опуская плечи и поджимая губы. — «Красивый, в твоём вкусе». «О, тебе повезло, это общажная мамочка-тиран. Весь третий блок по стойке смирно ставит. Никакого алкоголя, отбой строго в одиннадцать, если кто шумит — на утро получает предупреждение в виде салфетки, приколотой к двери. И после этого уже не шумит. Хуже коменды в плане дисциплины, но при этом заботливее самой гиперопекающей матери. Жрать готовит на всех, только ингредиенты принеси, своё чё даст, если голодае… вот это красавчик! У-у, блин, знакомое лицо… и не только лицо, где же я его…» «Джинерет», — с убийственным спокойствием. «Да ты и сам всё понял», — он там что, слюной захлёбывается? — «В общем, к Чану идут плакаться, к Минхо — с реальными проблемами. Но я к такому не полезу, одной внешности недостаточно, чтобы терпеть кучу загонов». Тем временем Минхо попрощался с Чаном и уже у двери обернулся, чтобы по Джисону скользнуть взглядом, полным… оценки? В каком это смысле он Джисона оценивал? Как нового птенчика под своё крыло? Как недокормыша? Как… очередного младшего братца Чана? Или как парня? Что угодно, лишь бы не после… — А ты ничего так, — и подмигнул, вышагивая за порог. — Э, — Джисон подвис. Перезапустите систему. Кодовая фраза: «Он шутит». Чан, пожалуйста! — О, ну… придётся тебе привыкнуть, — посмеялся Чан. — Минхо довольно своеобразный. Но не переживай, ты ему понравился, вы обязательно поладите. Хотя… не мог бы ты вернуться в режим милого хубэ? Мне страшновато как-то. «А что у тебя с ним?» «С кем?» «Ну, с этим Минхо». «Ничего. Не подпускай его ко мне. Кажется, он из ваших». «Фу, как некультурно. Ханджи, в жизни нужно попробовать всё…» «Под этим подразумевают радости жизни, а не давать в жопу всяким там красавчикам». «Ну, ты не отрицаешь, что он хорош собой — шаг на пути к успеху». «Я объективен, только и всего. Признание чужой красоты — адекватность». «Ладно, ка-ак скажешь». — Хан-а?.. Джисон непонимающе моргнул. Чан склонился над ним и заинтересованно глядел как на диковинную зверушку. — А, прости, хён, я задумался, — пришлось кланяться. — Так что там с системой?..

***

Минхо от Джисона что-то нужно. Именно поэтому он стал появляться во всех облюбованных Джисоном местах — в галерее на этаже художников, в закутке через три прохода от студии, на втором этаже библиотеки, где стояли стеллажи с журналами о путешествиях. Появлялся вроде как случайно — то своих младших искал, то сокурсникам информацию от преподавателей передавал, то просто прогуливался вразвалочку расхлябанной походкой. И, завидев Джисона, не забывал о приветствиях (в этот раз). Начиналось всё с «Хан-а-а-а, как поживаешь?», а заканчивалось «Ты случайно… м… м-м… ну, знаешь», что Джисона привело к пониманию: Минхо не хватало прямолинейности в деликатных вопросах. Почему-то именно по отношению к Джисону — заорать, что кто-то обосрал туалет на третьем этаже, ему совести хватало. Или ходить по аудиториям и выпрашивать у девушек прокладки, потому что его знакомая, цитата: «Дура крашенная, вместе с пигментом на голове все мозги выжгла». У Джисона прямолинейности с лихвой, чуть ли не до грубости, бывало, доходило, но прямо спросить «чего тебе надо?» он… просто боялся почему-то. Скорее всего он боялся ответа. Одно дело подозревать, что очень неоднозначный тип хочет до тебя домогаться на законных обстоятельствах, другое — услышать вот прямо по-настоящему. И если на «давай перепихнёмся» Джисон знает, что сказать, то если Минхо заведёт что-то вроде «т-ты… мне очень нравишься, п-прими мои чувства, Хан-а», то каким мудаком он окажется, жёстко отказав? В пользу того, что у Минхо насчёт него были грязные мыслишки, говорила Хёнджинова чуйка, та двусмысленная фраза про «ничего так», а ещё сводка о любовных похождениях Минхо (тот на две стороны стрелять умел). Этого было недостаточно, но раз настоящих мотивов Джисон слышать не желал, то принял охуеть какое «трезвое» решение: сбегать и прятаться. Ах, адреналин, тот самый. Джисон с Хёнджином устроили целую шпионскую сеть и слишком уж заигрались. Вроде взрослые уже люди, а шкодничать не переставали, и эти дурацкие игры в «Атас! Минхо на горизонте» им доставляли не хуже походов в музеи с роботизированными чучелами динозавров, хоррорных квест-румов и гик-фестов. В общем и целом выглядело так: перед тем, как из лекционной выйти в коридор, Джисон вставал на носочки рядом с узким окном под самым потолком и вглядывался, нет ли рядом Минхо. В столовой, когда удавалось забить себе места, Джисон садился спиной ко входу, чтобы лишний раз не нервничать, а Хёнджин — лицом, и, чтобы окружающие ничего не заподозрили, Хёнджин докладывал обстановку через связь. Ещё через связь Хёнджин, знающий расписание Джисона так же хорошо, как и своё, кидал алерты: «Только что прошёл в продюсерское крыло, будь осторожен», «Поднимается к клубным комнатам, не задерживайся в студии», «Не оборачивайся, он стоит прямо напротив нашей аудитории и зырит на тебя». А ещё, когда Джисону из общей компании, где присутствовал и Минхо, надобно было смыться, звонил типа «по делу» и «срочно». Полностью избегать Минхо, конечно, не получалось. Хёнджин позвонить мог не всегда, и куда сбежать, когда вы с Чаном, Чанбином и иногда милашкой Феликсом стоите, обсуждая клубную деятельность и подготовку ко дню открытых дверей, а к вам беззаботно подходит Минхо, ведь он — свой, лучший друг Чана, Чанбину как братец, а для Феликса — мама-цыпа. И все нахваливают его, все его до одури обожают, превозносят как божество какое-то, случайно в грешный мир свалившееся. Шутки шутят вместе, с темы на тему перескакивают, обсуждают важное и не очень, а Джисону уйти бы, да невежливо, покуда предыдущий разговор ещё не закончен и никаких выводов по нему не представлено, а нынешний тянется слишком уж томно и слащаво. Феликс всё хотел их — Джисона и Минхо — друг с другом поближе свести, но он не был гейской свахой или что-то вроде того. Просто Феликсу Джисон первым признался, что друзей заводить не умеет, что слегка асоциальный, что кроме Хёнджина у него особо нет никого. Феликс удивился: ты же так хорошо со всеми подружился! Чан, мол, в тебе души не чает, Чанбин уже планирует тебя взять на рэп-тусу, чтобы вместе зафристайлить в баттле против заклятых друзей. Сам Феликс вовсе с Джисоном болтал больше всех, откровенно заявив, что к его любвеобильному скиншипу редко кто так быстро привыкает (а у Джисона опыт в виде Хёнджина, и хотя остальным тот заявлял, что скиншип ненавидит, Джисон знал, что пиздит — просто возбуждался говнюк легко, из-за чего могли возникнуть некоторые неловкости). — Да и Минхо-хён тебя хорошим парнем считает, просто расслабься, Джей, — мурлыкал Феликс, придумавший в копилку прозвищ Джисона ещё одно, но оно и понятно — сколько лет в англоязычной стране прожил, там свой менталитет и такие прозвища чем-то странным не были. У самого Феликса тоже было безобидное «Ликси», у половины университета было. Глупости, но Джисону и с этим смириться пришлось. — Почему ты так его не любишь? — Что? С чего ты взял? — вскинул лохматые брови Джисон и тут же пожалел. Его аляповатое возмущение выглядело неестественно, отчего Феликс с укором посмотрел на него и головой разочарованно покачал. — Ну… Не люблю — немного не то. Он какой-то странный и мне неловко в его присутствии, ничего необычного. И вот зря он это завёл. Потому что в попытке найти у этих двоих общий знаменатель, Феликс решил — надо действовать. Подговорил Хёнджина, чтобы тот Джисона притащил на вечеринку в честь окончания семестра. Джисон поначалу сопротивлялся, все уговоры ему были нипочём. Да, там будут его сонбэ, с которыми он так-то мог поболтать в любой момент, которых каждый день видел в студии, которые каждое воскресенье и так вырывали его на всяческие попойки. И? А ещё там будет целая необъятная толпа незнакомцев: допобразы с подспецальностями художников, хореографов и вокалистов, целый этаж чуваков из архитектурного, искусствоведы во главе с самой нудной девушкой, что Джисон видел за всю жизнь, литературоведы — подопечные профессора Чоля. Всех их Джисон не знал, не знал и десятой части, и одно лишь смутное представление гигантского инъецированного алкоголем стада делало ему плохо, Джисон уходил в печаль и начинал тосковать по своей кровати, даже если в тот момент в ней был. Хёнджин не сдавался: — Я без тебя не хочу, представь, как одиноко и грустно мне будет, если ты останешься дома! — Да ты там с каждым шапочно знаком, найдёшь, с кем поболтать. А если так уж сильно отлипать от меня не хочешь, так давай устроим свою вечеринку. Ты, я, философские подкасты и двухлитровый пакет апельсинового сока. Можешь даже соджу туда подлить — но так, чтобы я не видел, — шёл на уступки Джисон. — Или не философские, тебе понравились те ролики про современные биохимические исследования, да?.. — Зануда и фрик, — состроил грустные глазки Хёнджин, обнимая себя за плечики. Джисон понял: начнёт канючить. Так и случилось: — Ты же мо-ой дру-уг, моя вселе-е-енная, — и это ещё одна подлость. Использовать написанную Джисоном песню против него же? А Джисон-то по доброте душевной чувства к Хёнджину проявил как умел, чтобы тот не обижался, будто он совсем уж бесчувственный кулёк какашек. Не бесчувственный Джисон, просто закрытый и сложно ему из себя по крупицам тёплые слова выдирать. — Там будет Минхо, — выдвинул Джисон последний аргумент. — Ну конечно он будет там! Это значит, что мы не только нажрёмся, но и поедим. Он как-то угостил меня кисло-сладкой свининкой… — Твоя мама лучше готовит, — в этом, конечно, Джисон уверен не был, но рыбный суп госпожи Хван был выше всяких похвал, а ещё она никогда на угощения не скупилась и всегда для гостей такую поляну накрывала, словно желала целую роту накормить. — Ну, раз слова на тебя не действуют… Тогда я пойду один и буду передавать тебе каждую чёртову мелочь, а чтобы ты не мог от меня отвертеться — буду названивать и выдёргивать из сосредоточения, — и сам понимая, что это не свойственно ему жестоко, Хёнджин отвернулся. Тихо попросил: — Ты с ним не столкнёшься, я буду тебя оберегать. — Не только в нём дело… — хотел было объяснить Джисон то, что Хёнджин прекрасно знал, но сдался. — Окей, бро, погнали. Много не пей. Алкоголь на Хёнджина влиял так себе. То есть, как и на любого другого среднестатистического человека, но из-за связи вылезали нежелательные побочные эффекты. В виде непрерывного потока мыслеизлияний Хёнджина, с затуманенным разумом он не всегда допирал, что шлёт все свои мало-мальски значимые мыслишки Джисону. А для того, чтобы связь работала нормально, нужно делать две вещи: полностью осознавать, что ты обращаешься к родственной душе, как будто подписывая его имя в строчке адресата, и не просто думать, а именно мысленно проговаривать это обращение. Связь не передавала картинки, образы и абстракции. Только чёткую связь звуков, как во время телефонного разговора. Выпившему Хёнджину эти два правила были незнакомы. Он по привычке просто в своей голове устраивал с воображаемым Джисоном сеанс психотерапии, отчего настоящий Джисон изнывал, пытаясь отыскать где-нибудь холодную воду, чтобы окунуть туда маленькую алкашулю. Хёнджин пил не слишком часто. Но всегда это совпадало с какими-то значимыми событиями в его жизни. Первый поцелуй (бокал шампанского, выпускной средней школы), первый секс (бутылка вина, летние каникулы третьего года старшей школы), первый секс с мужчиной (три стопки соджу, бездельное лето после первого Сунына, за пару месяцев до ссоры), первый секс с мужчиной, где кто-то в кого-то что-то засовывал (за две недели до поступления в университет, после осеннего фестиваля). Если Джисон ещё стерпел что-то вроде «фу, мокро и скользко, как будто свою щёку вылизываешь, что все находят в этих поцелуях», то от «как туго, он вроде входит, а у меня ощущение, как будто я срать хочу… я точно не обгажу ему тут всё?..» блевал над толчком половину ночи. А наутро с Хёнджином демонстративно не разговаривал, когда тот вернулся в их квартиру еле-еле ковыляя, хватаясь за поясницу при малейшей смене положения корпуса. Хёнджин ноги всё свести не мог, ещё три дня потом ходил и жаловался, что жопе несладко пришлось и она отказалась с ним сотрудничать. Но к этому привыкнуть нужно, это Хёнджин на форумах вычитал и в принципе готов был к некоторым лишениям и неудобствам поначалу, всё — ради хорошего траха, коим наслаждаться горазд был чуть ли не еженощно (лишь наличие Джисона в родственных душах и соседях его останавливало). Джисон всё вышеописанное стёр бы из памяти, отдал бы за этого левую руку и аккаунт в Overwatch. К его сожалению, волшебного нейтрализатора из Людей в чёрном ещё не изобрели, да и кроме связей в этом мире вообще ничего волшебного не существовало. А Хёнджин зарёкся пить во время похождений, и на том спасибо. У Джисона не было убеждённости, что на общажной «тусовке» Хёнджин выпьет меньше, чем требовалось для «развязывания языка», и что не подастся во все тяжкие, окучивая любых доступных девчонок и парней. Так что Джисон рассматривал поход на «тусовку» как миссию: не дать Хёнджину выпить и во что-то вляпаться. — Ну чисто свэг, — заценил Хёнджин куриным покачиванием головы и поднятыми «викториями». — Что-что, а «на стиле» ты благодаря мне. — Благодарю за наставничество, лаоши, — фыркнул Джисон, натягивая поверх водолазки безразмерную джинсовку «под рубашку». Поправил нахлобученную на голову панамку, в шлёвки брюк ремень с минималистичной стальной пряжкой продел, застегнул в два щелчка — хитровыебанно, если поссать захочется, придётся через ширинку, а этого Джисон не любил. На что только не пойдёшь, лишь бы вечного ребёнка порадовать, тому только дай повод собой возгордиться. Ну да, ну да, чувство «стиля» же именно он Джисону привил, а не сам Джисон. А Джисон ориентировался на своих кумиров, модные журналы и тренды в этих ваших инстаграмах, и уже проанализировав всю собранную информацию пришёл к выводу, каким бы он хотел видеть себя со стороны. Включил пару пунктов в исследования: немаркое (определённые виды тканей и цветов), удобное (никакого латекса и стрингов, нет, Джинерет!), по размеру и себе, и Хёнджину (так что почти всё ушло в оверсайз, либо было из тянущейся синтетики). Так и пополнял гардероб с шестнадцати. К двадцати двум ничего не изменилось. Джисон лицом может и не был worldwide handsome, зато мог похвастаться фигурой (но не ростом, увы, не ростом…), и если найти девчонку помельче, а самому лицо прикрывать за очками или бейсболками, то и смотреться вместе они могли бы вполне себе… …но с девчонками было… непродуктивно. В окружении Джисона всегда были те, что нравились не настолько сильно, чтобы подойти первым и хотя бы завязать диалог. И наоборот — сам он никогда никому не нравился настолько так, чтобы к нему подходили. Считывать эмоции окружающих Джисон тем более не умел, чтобы хоть как-то понимать, нравился ли он кому-то или нет. Опираться на мнение Хёнджина — всегда себе дороже. Хёнджин и сам никогда никого не любил, испытывал лишь мимолётные привязанности и симпатии на горизонтальной основе. Джисон пробовал переписываться в сети, но общение быстро затухало, потому что с первого сообщения он не открывался, а до тысяча первого нужно было дотерпеть. Терпения хватало не у всех, а те, у кого хватало — оказывались такими же недееспособными, как и Джисон, задротками и гиками. Целовался Джисон только с Хёнджином, и то, не пахло там романтикой и высокими отношениями — чисто механическая последовательность действий, несколько видов поцелуев (отличавшихся по глубине и смыслу), которые были больше иллюстрациями к пособию, «материалом для закрепления». Джисон не понимал, что с ним было не так. Нет, он не надеялся, что в университете его жизнь резко изменится, изменится он сам (вроде станет общительным и популярным), ему и одному было нормально. И умереть девственником не так уж и плохо. По мнению Джисона, секс часто переоценивают. Он бы стремался засовывать член куда-нибудь в незнакомое место даже при условии, что когда-нибудь оно станет ему знакомым. Может, дело в члене? Да, маловат, но если верить интернету, то у четверти страны такой же, и ничего, живут же как-то, занимаются сексом, семьи заводят, детей делают… Да и будь прям совсем корнишончиком, Хёнджин сказал бы. У них не то что ванная, одна квартира на двоих, что они там друг у друга не видели (Джисон научился не завидовать), и Хёнджин ему больше, чем друг — ну точно сказал бы, обо многом же говорил. Ну, член наверное всё же ни при чём (ни с кем до такой стадии у Джисона не доходило, его максимум — по берегу реки Хан прогуляться, держась за руки). Характер в поиске партнёра играл большую роль — ключевую даже, а уже потом шла совместимость половых органов и постельных предпочтений. К тому же Джисону Хёнджина хватало, у них было прям всё, кроме клятого romantic. Общий быт, одна кровать, один холодильник, один толчок, ещё и ребёнок совместный имелся в виде их детища с какаопэйдж. «Ты чего так долго?» — вопрос риторический, Хёнджин много видов деятельности в ванной мог исполнять, сейчас по-любому марафет наводил. — «Я уже вышел, спускаюсь». «Ещё мину-уточку», — попросил Хёнджин. — «Мне, в отличие от неких голодранцев, не хочется чучелом на люди выходить». «Брови чешешь?» «Брови чешу». Джисон прикинул, что это ещё минуты на две, в уши эйрподсы воткнул, включил хип-хоп местного производства (от приятелей Чанбина), поёжился слегка. Холодный какой-то август, да и ближе к ночи погодка не ласково шептала. Скрестив руки, Джисон растёр плечи сначала, потом предплечья, на месте потоптался, с ноги на ногу переминаясь. А Хёнджин всё не спускался, хотя две минуты прошли. «Я сейчас поднимусь обратно, разденусь и завалюсь спать, Джинерет». «Кажется, меня разнесло! Штаны еле застегнулись!» «Когда я уходил, ты уже был в штанах! И какого хуя тебе приспичило переодеваться перед самым выходом? Такси уже приехало, третье общежитие у черта на куличках! Пока доедем, всё без нас закончится». — Да тут я, не кипешуй, — сзади навалилось горячее тело и сдавило в объятиях под рёбрами. — Говнючка. — От кого я это слышу?.. — вникуда спросил Джисон.

***

Джисон — непроходимый идиот. Такое бывает. У Джисона довольно высокий интеллект, он был подкован во многих областях и мог блеснуть эрудицией в разговоре, открываясь с неожиданной для собеседника стороны. Но сам Джисон просто не обладал достаточной образованностью, чтобы этот интеллект использовать по назначению. Этот интеллект — как мощный игровой ПК, используемый клерком в качестве калькулятора. Печально, но правда. Всю свою жизнь Джисон что-то высчитывал, анализировал, систематизировал, да только ни разу так и не сподобился просто сесть и подумать. Как человек, социальное существо. Прикинуть: а не лучше ли подойти и спросить, чем додумывать, опираясь на цепочки из фактов? Не лучше ли улыбнуться в ответ, чем сравнивать чужую улыбку с множеством других, запечатлённых в памяти, маркированных датами, обстоятельствами и контекстом? В общем, Джисон — непроходимый идиот, и раз он спокойно дожил до своих двадцати двух, то это его вполне устраивало. Он тысячу раз размышлял о Минхо — непонятном феномене, придурковатом чуваке с допобразования (как с таким характером можно ладить с детьми и учить их чему-то?), по какой-то собственной формуле вывел: Минхо хочет его. Избегал Минхо, ненавидел Минхо, злился на Минхо. Зациклился на Минхо. А тот без зазрений совести шептал что-то длинноногой красотке в очках с круглой золочёной оправой. Такой красотке, что ей самое место в актрисах или айдолах — треугольное личико, фарфоровая кожа, большие глаза, подчёркнутые накладными ресницами. И юбка, едва скрывающая задницу. Кожаная, с цепочками. Дикая, мол, страстно-стервозная. Или просто выскочка — да какая разница. Эта красотка мяла Минхо за плоскую задницу (что ж, Джисон готов был признать, что плоскость ничего не портила в общем-то, наоборот — была чуть ли не единственным недостатком в этом блядски богичном мужике), а тот и не против. «Смотри куда смотрю. Это что за девка?» — обратился к Хёнджину мигом Джисон. О-о, нет, нет. Он не чувствовал никакой конкуренции — такие девушки ему не светили, а Минхо как «своего» хоть кого он совершенно не рассматривал. Джисон всё ещё не был никем из радужной братии, и если бы ему сказали: «Почему тогда твоя голова сплошь забита мыслями о нём, почему ты следишь за его расписанием, даже местоположение примерное представляешь — сталкер, что ли?», то Джисон бы ответил: «Врага надо знать в лицо». Минхо не подкупил его переданным через Чана рисовым пирогом, не обманул фальшивым мягкосердием (Джисон знал, каким Минхо мог быть, и все эти муси-пуси были уже аля-улю), Джисон всё ждал подвоха, по-прежнему сбегая от Минхо под надуманными предлогами стабильно два-три раза в неделю. Ему пришлось к тому же покинуть общий чат с сонбэ, потому что там был и Минхо. Минхо словно не понимал, что Джисон пытается его игнорировать. И спустя целых полгода всё так же мял в губах, неправдоподобно идеальных, свои вопросы, никак не в силах их задать. «Им с Минхо роман приписывают, но они встречались ещё на первом курсе — лет пять назад, что ли, теперь зовутся друзьями, хотя кто их знает…» Джисон благодарно повернул голову в сторону Хёнджина, чтобы кивнуть типа «спасибо», а тот самозабвенно, прикрыв глаза, лизался с… Стоп, что? Джисон понадеялся, что в толкотне и под гремящими басами никто не заметит, что он влепил себе пощечину, то ли чтобы в себя прийти, то ли чтобы забыть нахер это. Вот же гадство, ну какая это вечеринка, какая тусовка, какой отдых? Лучше бы дома остался, посмотрел вышедшую вчера серию «Легенды о двух кораблях», додумал бы лирику для задания по основам стихосложения, на крайний случай позалипал бы в мобильный лол. Всё лучше, чем находиться в вакуумном хаосе. Чан бегал по общежитию, на улицу высовывался, пытаясь словить какого-то покемона, о Чанбине и Хёнджине можно вообще забыть, Минхо так и стоял рядом со своей бывшей, они потягивали коктейли из трубочки и всем проходящим мимо пытались навязать еду со стола. Креветки, мясо, кимпаб, йогурты и щербет, да чего там только не было (Джисон старался не смотреть, он решил следить за питанием и физической формой после службы), и всё — наверняка Минхо готовил. Он же это любит, так вот и шёл бы в кулинарную академию какую, а не здесь глаза мозолил. Вот же! Джисон отчего-то чувствовал разочарование. Раздался голос Феликса, провозглашая второй этап вечеринки — костюмированное шоу, все желающие могли стащить что-нибудь из коробок в кладовках и подсобных помещениях на любом этаже (вот настолько организаторы хорошо всё продумали, ага), а потом спуститься на первый этаж и как-нибудь себя представить за рандомные призы и коллекционный соджу. «Па-ашли уча-асывать», — зачесалось в голове у Джисона. — «Хочу чем-нибудь развлечься». Хёнджин не любил скиншип, тесные тусовки и публичные выступления. Да, Джинерет, держи в курсе. «Отвали, я домой», — решение взвешено, если уж и перестать быть мощной машиной и начать вливаться в социалочку, то не сегодня. Пытаясь пробиться сквозь толпу веселящихся придурков (на самом деле всё происходило достаточно цивильно, никто не бычил, не хлестал сорок градусов в три глотки, не орал и не падал в бессознанку — ничего стереотипного о студенческих вечеринках из американских фильмов на этой вечеринке не присутствовало, может, так влияло присутствие надзирателей и полулегальность «мероприятия»), Джисон несколько раз вписался в кого-то плечом, один раз ему наступили на ногу, а уже у самого выхода его перехватил Хёнджин. — Хватит игнорировать, — довольно громко произнёс он, едва шевеля истерзанными губами. — Пойдём перекурим. Они не курили, но это просто повод для остальных законно выйти из блока на улицу, не вызывая подозрений. Джисон и так не был на хорошем счету — в основном из-за своей замкнутости и нудятины в списке интересов — а если прослывёт ещё и трусливой истеричкой, сваливающей лишь потому, что на неё, бедненькую, никто не обращает внимания, то позором покроется как стояк в ванной плесенью. Джисон опустил руки в карманы, посмотрел на зелёные насаждения вокруг блока, не нашёл в них ничего особенного, но смотреть вниз или на Хёнджина было уже чересчур. Хёнджин и правда достал из поясной сумки пачку сигарет и зажигалку. Одну сигарету вынул, щёлкнул пальцами где-то в районе фильтра — треснула, по всей видимости, кнопка — и меж губ всунул. «Давно куришь?» «Не курю, сам же знаешь. Утащил у одной девчонки, думал, пригодится». «Я бы обиделся, если бы тайком паропыхал и не сказал». «Знаю. Поэтому я говорю тебе обо всём, кроме тех, с кем сплю — потому что ты сам попросил», — Хёнджин выбил колёсиком зажигалки пару искр, крохотная белая точка огонька головкой коснулась кончика сигареты. Чтобы зашлось, нужно затянуться, — Хёнджин затянулся, посмаковал дым, выдохнул почти не кривясь и заблеял: — «Гадость». «Ну и выброси. Джинерет». «А?» «Джинерет». Хёнджин сделал вторую и последнюю затяжку и смял сигарету о пустую пластиковую бутылку, оставленную кем-то на ограждении, перед которым они стояли, и на которые Хёнджин ещё и опирался грудью и рукой. В образовавшуюся в пластике круглую дыру бросил бычок. Потом повернулся и посмотрел на Джисона исподлобья. Как на идиотов и психически больных смотрят. «У меня маленький член?» — поинтересовался Джисон. У Хёнджина напудренные брови поползли вверх, потом дёрнулся левый глаз. Он сначала скрыл своё лицо в плече, а потом вскинул голову, дьявольски захохотав. Зубоскалил Хёнджин добрых полминуты, скрючиваясь и хватаясь за живот, потом выступившиеся слёзы утирал. Джисон молчал и там, и тут. Хёнджин сквозь смех по связи пытался ему что-то передать, но выходило только «ха, ой, не могу, а-а-а-ахаха», поэтому попытки бросил до тех пор, пока не отсмеялся. «Почему тебя это… пф-ф-ф… волнует?» — спросил, щуря блестящие глаза. Джисон опустил подбородок. «Может, я такой закомплексованный и никого найти себе не могу, потому что он маленький?» — предположил. «Да обычный», — пожал плечом Хёнджин. — «Поменьше встречал — и ничего. Компенсировать в постели можно по-разному. А насколько это влияет на голову — да хер его, не проверял. У тебя тараканов много, конечно, но вряд ли это из-за члена». «А из-за чего тогда?» «Да банально из-за того, что ты вместо того, чтобы определиться с тем, чего ты по-настоящему хочешь, убегаешь от всего на свете. Я ни на что не намекаю — но взять даже ситуацию с Минхо-сонбэ. Он тебе ничего не сделал даже, а ты от него как от огня. Не сожрёт же он тебя, на насильника не похож, на маньяка тоже, если что пошло не так бы — мог бы меня позвать, я б на стрёме постоял. Но ты бегаешь и бегаешь, а стоило-то один раз остаться и поболтать. И вообще…» Джисон благоразумно уточнять не стал, что крылось под «вообще», потому что Хёнджину этого не нужно было, он взял себе и передышку (потому что связь каким-то образом накладывала усталость, и чем больше — тем сильнее напрягалась голова, болела, словно давление повышалось), и время, чтобы сформулировать получше (и нагнать интриги). «…ну, на твоём месте я бы даже попробовал. Это я с ним точно не полажу, а вот у тебя есть все шансы замутить с красавчиком. Да подожди, не перебивай, дело не только во внешности. Он подходит тебе — взрослый, умный, самодостаточный, общительный и с каждым находит общий язык. И с тобой нашёл бы, да ты не позволяешь. А ещё он жёсткий — сдерживал бы твои панички и истерики, но жёсткий в меру, потому что в глубине души он булка. Прикинь — именно он второй человек в моем сознании, подходящий под категорию хлебобулочных!» «Я не хочу…» «Да тебя в койку к нему никто не кладёт, ёбань! Мы с Ликси по-твоему уроды какие моральные? Ну, он — возможно, я не так хорошо его знаю, за милым личиком чего только не скрывается по моему опыту. А я-то? Я, Ханджи? Чанбинни сказал, что Минхо — объебаться какой семейный человек и пару ищет далеко и надолго, у вас была бы целая вечность, чтобы узнать друг друга, потому что он подошёл бы к тебе со всем тщанием. Типа сначала любимое время года, любимый рисунок на пенке латте, вот это всё, а потом уже…» «И типа он бы терпел мои загоны? А если бы я не захотел секса с ним, что, в кулачок бы спускал?» «А вдруг и спускал бы. А вдруг — нашёл бы для тебя тот самый приемлемый вид секса. Ты же, моя ебанинка, сам не знаешь ещё, как тебе нравится, а как — нет. Ну и вот, терпеливый и опытный Минхо — классный кандидат для того, чтобы узнать. Да и к тому же, до этого дойти надо, вы ещё на любом из предыдущих этапов могли бы понять, надо оно вам или нет, подходите или нет, вот это вот всё. А ты заладил со своим «не пидор я». Хватит смотреть на наличие сосиски между ног, не это делает человека человеком. Парень, девушка, да хоть бобёр — лишь бы сошлись в интересах и мнениях, были готовы страдать и радоваться вместе». «С бобром было бы однозначно проще, чем с человеком», — пыхнул смешинкой Джисон, слегка расслабляясь. «Да, но бобёр тебе пожрать не приготовит и, возможно, сожрёт твою гитару». «Ради любви и всей этой хуйни-муйни надо чем-то жертвовать», — и этой философской мыслью, пожалуй, и стоило закончить разговор. Но Джисон сомневался: — «И что, мне подойти к нему?» «Для начала просто спроси, что ему от тебя надо». Джисон кивнул сам себе, почесал подбородок. Хёнджин дело говорил — начинать надо с малого. Нет, Джисон не принял наставления Хёнджина как призыв к действию, просто в них было здравое зерно. И правда, что ему стоило по-нормальному с Минхо поговорить? Это его ни к чему не обязывало, а вот узнать новую информацию, доселе надуманную, всё же нужно. А если неловкость между ними исчезнет будет здорово же. Они могли бы стать друзьями, полноценно обсуждать что-нибудь в кругу друзей на равных, ходить вместе по магазинам или закусочным. Единственное, что искренне Джисона в Минхо интересовало до жути — так его пристрастие к еде. Джисон сам был заядлым едоком и ценителем вкусной жрачки, вряд ли тот, кто умел по-настоящему готовить, а не просто заказывал доставку или разогревал полуфабрикаты, не разделял бы этой его черты. Поэтому, после того как Хёнджин поправил на нём панамку, а одну полу рубашки-джинсовки ему под ремень затолкнул, Джисон вернулся в корпус. Там уже скакали вовсю одичавшие до развлекухи студенты, кто-то над головой тряс черлидерскими помпонами, мишуру додумались обвязать вокруг какого-то мяча и пулять друг другу так, чтобы блестящий пушистый хвост следом красивенько развевался. На Феликсе был ободок с цветочками на пружинах, Чану первокурсница (кажется, она ходила с Джисоном на пары по литмастерству) плащ супергеройский повязывала, Чанбин раздобыл водные пистолеты и целился ими в воздушные шары под потолком (где-то прозвучала фраза, что на спор — мол, сумеет лопнуть). Минхо… у Минхо тоже был ободок — с жирафьими рожками. Прямо посреди коридора его бывшая ему на носу что-то коричневое размазывала. Если бы Джисону не транслировали безостановочное «смелее, смелее, смелее», он дождался бы, пока бывшая Минхо не свинтит куда-нибудь (по-любому когда-нибудь ей потребуется припудрить носик), подошёл бы после этого. Существовал шанс, что ждать пришлось бы долго, но Джисон понимал: вечеринка только-только началась, судя по красочным описаниям Хёнджина у них был целый план на всю ночь. Групповые игры, настолки, Just Dance, караоке-челлендж, киномарафон, всякое такое, где Джисон мог бы хоть номинально поприсутствовать. Всё это с сомнениями на сердце Джисон не пережил бы. «Я сейчас предложу Чанбинни сменить мишень: думается мне, ты лопнешь быстрее», — зловеще пообещал Хёнджин. «Я. Не. Тяну. Время», — процедил Джисон незамедлительно и наконец оторвал спину от стены, это была его точка наблюдения. А ещё рядом с ней стоял стол, откуда Джисон умыкнул мясной пирожок. Бывшая Минхо над чем-то посмеялась, кокетливо прикрыв рот ладонью (Хёнджин тоже так делал, но в основном чтобы спрятать бессовестное ржание), сам Минхо беседовал уже не только с ней, к ним прибился ещё какой-то дылда с квадратной башкой. Первый шаг Джисон сделал случайно — его толкнул Чанбин, идущий спиной назад и стреляющий из пистолета в визжащую толпу, прикрывающуюся коробками от пиццы и пластиковыми тарелками. «Давай, не дрейфь, ссыкло», — подбодрил своеманерно Хёнджин. А что Джисону оставалось? На негнущихся ногах он всё же перебрался из общей залы в коридор, ведущий к жилым комнатам. Минхо специально там стоял? Мониторил входящих-выходящих? Комнаты наверняка закрыли, но кто-то мог бы и уединиться в собственной. — Минхо-хён, — позвал. Вышло не слишком громко, зато уверенно и Минхо его услышал. — На пару слов? — О, Хан-а, — Минхо действительно изумился — но приятно, улыбнулся сразу расслабленно и немедленно передал свой бокал бывшей. — Конечно, давай. Отчего-то Минхо сразу понял, что разговор не особо Джисоном планировался, так что места для него не нашлось. И про приватность разговора понял, поэтому повёл сам, пригласив последовать за ним в сторону уходящего вдаль коридора. «Джинерет, хэй. Я тут кое-что вспомнил». «Если что, я за углом, будут насиловать — кричи, по моим прикидкам у меня получится поднять этот огнетушитель». «Я не про это. Почему ты сказал, что ты уж точно с ним не поладишь?» Минхо уже свернул за угол, остановился у второй двери справа и стал общупывать себя на предмет наличия ключей в одном из карманов. Что-то хлопнуло, отчего Джисон весь вздрогнул и испуганно пошатнулся назад. Пустые коридоры хорошо разносили по этажу звук. — Я урою этих недоумков за петарды, — прошипел Минхо, вонзая в замок под ручкой ключ с красной биркой. Дверь нехотя поддалась, пришлось пару раз налечь плечом на неё, поворачивая ключ. — Стоит за порог шагнуть, как… — Прости, что отвлёк, — Джисон порадовался мельком, что его мимолётного испуга не заметили. — Я понял, что ты там вроде надзирателя. — За ними есть, кому присмотреть. Все старшие курсы с головой дружат и сегодня на дежурстве, — Минхо рукой жест галантный воспроизвёл, мол, добро пожаловать, господин, милости просим. — Ну, кроме Чанбина. И Чана. Вот уж у кого детство в жопе играет без перерыва на сон и обед. Да, это была комната Чана (очевидно). На стене над левой кроватью фотографии в рамках и плакаты, над столом белая доска с подставкой под маркеры. Правая половина комнаты была… милой? Две подушки в виде кошачьих лапок, тоже фотографии, которых явно было не меньше, чем у Чана, из общего платяного шкафа с приоткрытой дверцей виднелись цветастые шарфы, шапки и какие-то тренажёры. — Неловко, конечно, — Минхо и сам своё жилище оглядел. — Но на кухнях Сола устроила кулинарную битву, а все комнаты отдыха распределили под караоке и кинозалы. Ничего же, что здесь? — Всё нормально. Ин-нтересно даже, — сглотнул Джисон. — Ну, посмотреть на комнату хёнов. — Я бы тоже не отказался на твою комнату посмотреть, — склонил голову Минхо и как-то странно улыбнулся. — Надеюсь, у тебя получше со звукоизоляцией. «Блядь, Джинерет, он заливает мне, что хочет посмотреть мою спальню и проверить в ней звукоизоляцию — а мы только одну минуту наедине!» — по загривку Джисона поползли мурашки. А Хёнджин ему не отвечал. — «Ты меня подставить решил? Джинерет!» — Ну, присаживайся, — кивнул Минхо на кровать, заправленную лёгким пледом с белыми кисточками. — Или вот, стул, — засуетился, видимо, посчитав, что с кроватью поспешил, начал снимать со спинки стула сумки и с вязаной сидушки перекладывать мелочёвку на стол. — Прости, я не думал, что ты… что кто-то, в общем, ко мне сегодня заглянет. Джисон покорно сел на стул, скрестив лодыжки, между колен сцепленные руки опустил. Поднимать взгляд было боязно, перед глазами его мелькали ступни в белых носках и зелёных шлёпках. Из заднего кармана свободных домашних штанов у Минхо торчал жирафий хвост. Джисон не сдержал смешка. — А? — тут же отреагировал Минхо, а потом и сам понял, случайно наткнувшись на своё отражение в зеркале. — Вот же… Так о чём ты хотел поговорить? Или я тороплю и тебе нужно собраться с мыслями? — Вау, ты такой внимательный, хён, — Джисон язвить не хотел, эта фраза в его понимании и вовсе была похвалой, но почему-то Минхо задела. Тот лицом закаменел. — Прости, ты вообще прав. Но спрашивать тут нужно тебя? — предположил робко. — Ты целый семестр меня… не донимаешь, нет. Волнуешь? Тоже не то, — почему слов-то подобрать не мог? Ерунда какая-то, словарный запас-то у Джисона поболее многих будет. — Ты явно хотел у меня что-то узнать, что-то спросить. Ты… вот я и подумал, что давай не мучить друг друга. — О, да это ерунда… — отмахнулся Минхо и плюхнулся на кровать, сразу под себя ноги подтянул и чуть ссутулился. — Тем более, я, кажется, и сам всё понял. — Что именно? — Джисон чуточку взгляд поднял. Минхо смотрел на него, подперев щёку ладонью с поджатыми пальцами. И в таком виде выглядел очаровательно, Джисон представил его сразу на обложке какого-нибудь софт-комфорт журнала. — Ты и Хван… — на последнем слове скатился в некоторое пренебрежение, потом быстро поправился: — Ты и Хёнджин, вы же… родственные души, да? Видишь, тебе вопрос не понравился — я и сам в личное не хотел лезть… — Да, — признался Джисон. — Это никакой не секрет. Мы давно вместе — знаю его с двенадцати. О, нет, вместе не так… Мы не встречаемся, и меня не волнует, что он любит секс, — Джисон поспешил оправдаться, заметив, как вытянулось лицо Минхо. Потом понял, что сморозил, запунцовел и сделал ещё хуже: — То есть… секс — это… Просто не слушай меня, он спит с кем хочет, я ему не мешаю, и если вдруг ты к нему подкатишь — я не буду против… эм. Не то говорю, да? — ещё больше смутился Джисон, проклиная про себя всё на свете. Хёнджин ему так и не ответил. А Минхо засмеялся вдруг, будто услышал хорошую шутку. — Хани, ты такой забавный, — Минхо аж распрямился, прижатую к щеке ладонь раскрыл веером и обхватил ею лицо. Чёрная точка жирафьего носа показалась между маленькими указательным и средним пальцами. — Нет, если уж начистоту, ты нравишься мне на порядок больше Хёнджина. «Он назвал меня «Хани», тревога! Что это значит? Что я его сладенький?!» — мысли пульсировали с такой же частотой, с какой билось лихорадкой схваченное сердечко. — «Джи-и-инни, ты смог поднять огнетушитель?» «Пусть всё идёт своим чередом», — загадочно оформился Хёнджин в голове Джисона и вновь исчез. А Джисон не знал, что ответить Минхо. — То есть ты… — спотыкаясь на каждой согласной начал Джисон. — Я? — Я тебе… — Ты мне? — Ну, это всё! — широко махнул руками Джисон, чуть не свалившись со стула. Еле удержался и до белоты в пальцах вцепился в спинку под мышкой. — Понимаешь? — Слабо, — признался Минхо, спускаясь с кровати на пол и на коленях доползая до Джисона. Это что, психологический трюк из журналов для домохозяек? Типа чтобы внушить собеседнику больше уверенности окажитесь ниже уровня его глаз? Папа читал такое, когда не в силах был совладать с двумя мальчишками в пубертате. Минхо сел в сэйдза как смиренный самурай. Не слишком близко — не нарушая границ личного пространства Джисона. Сказал: — Тебе, видимо, тоже есть, что мне сказать. Не нервничай, я не разозлюсь. — Ты что, кошатник? — поморщился Джисон. — Таким тоном кошатники со своими деточками сюсюкают. — А ты — нет? — вдруг ощерился Минхо, и что-то в нём неуловимо изменилось. Пассивная агрессия, что ли, вскрылась. — Я всех животных люблю, — состорожничал Джисон. Что, если Минхо не любит тех, кто не любит кошек? Тогда всё же к чертям полетит тут же — если у человека есть какой-то заскок, то он до смерти может невзлюбить за ерунду. Джисон не знал, как устроен Минхо и что его по-настоящему задевает. — Кошки — милые. — У меня их три, — удивил Джисона Минхо. — Дома, в Кимпхо. Я взял бы их с собой, но, — губы поджал, — негде. Там у них места больше, чем в моей комнате. — А как их зовут? — проявить интерес к разговору тоже нужно, чтобы показать лояльность. Да, Джисон тоже читал эти журнальчики. — Суни, Дуни, Дори, — перечислил Минхо. Палец возвёл и ткнул на одну из фотографий на рабочем столе. — Вон туда смотри. Джисон и посмотрел. Семейное фото: видимо, родители Минхо (как же он похож на маму!), он сам, стоящий за ними с двумя котами на руках. Третьего, крохотного ещё, держал папа, и тёмный комочек на сложенных широких ладонях казался просто невероятно милым. — Это — Суни, это — Дуни, а это — Дори, так? — попробовал угадать Джисон, положившись на крайне странную смесь логики и интуиции. И, видимо, угадал, потому что Минхо поражённо захлопал ресницами и выдохнул: — Как? — потом улыбнулся очень широко и довольно. — Жалею даже, что мне достался не ты, а этот щенячий ублюдок… Видимо, Минхо хотел поделиться своей личной жизнью — с каким-то намёком, что ли? Джисон насторожился, пока Минхо говорил. — Ким Сынмин с вокального, он — моя родственная душа. Два года он не мог запомнить их количество, не то что имена, — Минхо состроил брезгливую морду и передразнил Сынмина скрипучим голосом: — «Э-э-э, Дуни это который, полосатый?», — и, не дожидаясь ответа от Джисона, усмехнулся. — Мы не очень ладим. Говорят, что слишком похожи. Человек он хороший, но не мой, — поёрзал задницей, наверное, не очень удобно ему было так сидеть. — А я — что, твой? — тупо спросил Джисон и закрыл лицо руками, из-под них выстанывая: — Господи, что я несу, пожалуйста, не слушай. — Эм? Хани, что ты имеешь в виду? — похоже, Минхо старательно обесцветил интонации, чтобы лишнего не выдать. Джисон услышал копошение и шаркающие рывки — как джинсой по ковру. На его колено легла ладонь — тёплая, даже через брюки ощущалось, — а второй рукой Минхо коснулся его запястий. — Я не совсем… въезжаю. Дышал Джисон под ладонями тяжело и в панике; загорячело. Он чуть отвёл их, чтобы говорить было проще, и затараторил: — Не знаю, что ты во мне нашёл, хён, но ты, наверное, хороший человек — ты тоже всем помогаешь, заботливый, животных любишь, и все вокруг только и делают, что восхваляют твои достоинства, у тебя их немало, а мне просто стыдно, что я всё это время принимал за какого-то извращенца, и теперь я понял слова Чанни-хёна, и… и если даже после этого ты хочешь попробовать — я не против, — и на пробу чуть опустил ладони — те смыком лежали на переносице, а вот глаза оказались открыты. Джисон понимал, отчего Минхо выглядел таким огорошенным — вряд ли ему таким частоколом высаживали правду-матку, ещё и на такие темы. Хёнджин, видимо не ошибся, — иначе Минхо, наверное, отрицать начал бы, а не глаза округлил молчком. Джисон, решив испытать собственные стремления и заодно проверить собственные границы насчёт — ну, физического контакта, — наклонился вперёд и на плечи Минхо руки положил. Зажмурился от страха и клюнул Минхо куда-то в уголок губ. Ничего страшного не произошло. Ну, земля из-под ног не ушла, гром не взгремел, отвращения не было, просто сухой контакт кожи с кожей, Джисон черепашку увереннее и крепче целует. И в момент — короткий, пока наливался силой «чмок», — Джисону вообще не представилось на месте Минхо кого-то другого, что, возможно, означало — ему и впрямь неважно, мужчина или женщина. Довольный собой Джисон уже собирался отстраниться, отодвинулся на пару сантиметров и зачем-то глаза открыл. Зря. Плечи под руками стали твёрже камня, а глаза у Минхо стали стеклянными какими-то, чуть ли не безжизненными. Крылья красивого благородного носа раздулись, словно от злости. И Джисона словно озарило — бля, да он проебался. Минхо явно этого от него не ждал. И не хотел похоже. А потом тело Джисона подвело — он отпрянул назад резко, но забыл пальцы от плеч отцепить, а потому его рвануло обратно, как будто Минхо был столбом; Джисон потерял равновесие вовсе и завалился на него. — Оя, — выдал Минхо, приложившись затылком о пол. — Хани, ты… — Отпусти! — взвизгнул Джисон, собираясь немедленно слезть с плотного, местами очень даже мягкого Минхо. А тот резко ноги, до этого согнутые в коленях и прижатые голенями к полу (конечно, он же танцор — гибкий до бескостности), разогнул и развёл так, что те по бокам бёдер Джисона оградой стали. На затылок Джисона легла ладонь и мягко подтолкнула вниз. А внизу под Джисоновым лицом лицо Минхо вообще-то находилось. И губы его — приоткрылись и губы Джисона обволокли. Ненастойчиво, спокойно — Минхо словно показывал, что Джисон вправе ему не отвечать, но это не означало, что Минхо ласку свою прекратит. Как минимум потому, что обе руки Минхо прижимали к нему Джисона, зафиксировали, и… поглаживали?.. Джисон хотел было возмутиться и открыл для этого рот — а затем вместо этого зачем-то чуть вскинул голову и верхнюю губу Минхо в рот взял. Хёнджин учил, что надо… надо по очереди, помогая изнутри языком, так… так будет хорошо, да, вот так вот, спасибо, Минхо. Изначально Джисон лишь следовал механической последовательности по Фибоначчи, где чётное — верхняя, нечётное — нижняя, и какое-то время это работало, пока голова вовсе не опустела, и Минхо не взял всё в свои руки — у него-то явно не было каких-то последовательностей, он делал, как чувствовал — если чувствовал, Джисон не уверен, — и самозабвенно целовал его с такой долей трепета, будто боялся сломать. Джисону нужно ведь наслаждаться, да? А не думать, что маленькая ладонь Минхо не покрывает всю его ягодицу, что это первый его поцелуй не с Хёнджином, что целоваться на полу в принципе не очень хорошая идея. Что не помнит, закрыл Минхо дверь или нет. Вот он и попытался насладиться, сосредотачиваясь лишь на ощущениях и чувствах, что они вызывают. Минхо тёплый и какой-то монументальный, что ли; у него крепкая шея, плотное тело с мощными руками и ногами, но находиться близко к нему, будучи прижатым самим Минхо — интересно..? У Джисона нет неприятных ассоциаций, где он выступал бы слабым, на фоне Минхо — невыгодным. Иначе даже, внутри ворочалось то ленивое, жидкое и липкое, как тесто, — довольно лопалось пузырями; и этому нужен был хороший сосуд, как мясному фаршу — доспехи, как костям — плоть, а плоти — кожа. Значило ли это, что маленький эгоист внутри Джисона принимает Минхо на роль своего рыцаря? Минхо не делает больно, удерживая Джисона, хоть и не позволяет сбежать. Минхо принимает удар на себя, терпит неудобство — из-за чего порой привстаёт на лопатках, поправляет Джисона на себе, подтягивая за задницу повыше, и Джисон неосознанно протискивает одну из ладоней под затылок Минхо, чтобы о пол стучал не затылок, а костяшки — почему то этот поцелуй превращался в нечто неутолимое, всё более энергичное и наполненное неясным покалыванием за ушами, под грудью и во впадине живота. Джисон так чувствовал подстрекающее возбуждение — колотою под кожей и спирающим дыханием, поднимающейся температурой и немотою в кончиках пальцев. Если дошло до этого — значит, Джисону… поцелуй нравился? С Хёнджином Джисон не чувствовал ничего, здесь же, пусть и не сразу, всё, как по учебнику. Из-за чего? Что влияет — амплитуда, атмосфера, напористость, объятия, поза, человек?.. Джисон едва понял, что нужно остановиться — когда Минхо, до этого цепляющийся за ремень, вдруг вздумал водолазку из-под него выдёргивать, и получилось даже, отчего обнажённая кожа поясницы наверняка стала похожа на ощипанную курицу. Джисон крупно вздрогнул от незаметной прохлады комнаты — или в ней было нормально, просто Джисон чересчур разогрелся — и в пояснице прогнулся, отрываясь от распухших размазанных по краям губ. Вторым признаком, что нужно остановиться, было шевеление в штанах — как чужих, так и собственных, до настоящих стояков далековато было (по крайней мере именно Джисону), но это уже было чересчур. Он пришёл говорить, он не хотел так целовать, он не хотел знать, что нормальные мужчины от поцелуев могут возбудиться так сильно (по сравнению с тем, как возбуждался Джисон от Хёнджина). Третий признак — как совокупность даже, — возрастающее распутство. Они едва не перешли на глубокие поцелуи с языком, чего Джисон не заметил поначалу, хотя сам усердно пытался язык в глотку Минхо протолкнуть. — Хён, отпусти, — у Джисона голос пропал по неясной причине, — хватит. Минхо взмахнул своими ненастоящими (таких не бывает!) ресницами, полуоткрыв глаза. Он дышал ртом — медленно, пропуская воздух по блестящим кроличьим зубам, внутрь — в слюнявую (не без вмешательства Джисона) полость; по носу его размазалось чёрное пятно, теперь походило не на нос, а угольные разводы, на детский рисунок чёрной дыры. Снизу вверх Минхо был таким же красивым, его не портила ни жирная кожа с едва заметной рубцовой рябью, ни излишняя резкость скуловых костей, ни слегка задвинутая назад нижняя челюсть, делающая его профиль стилизованным под сёдзе-мангу девяностых. Джисон запутался: почему его не волновали недостатки Минхо в угоду его собственной мужской гордости? Обычно самцы — особенно человечьи — в конкурентах если за что цепляются, то находят это за повод считать себя лучше и представлять, будто бы они выгоднее смотрятся. У Джисона было такое частенько — когда он лучше всех прошёл комбинированный марафон, когда удержал рекорд на планку, когда знакомился с новыми одногруппниками и сравнивал свои достижения с их. А тут не было почему-то. И вот смотрел на него Минхо с пола, руку на поясницу положил так, как будто это в порядке вещей, легонько вниз-вверх водить начал. — Хён очень… смелый и открытый, — выжал из себя Джисон. Он хотел выпутаться из неудобной позы, перестать ластиться к ласковой ладони и выгибаться вслед за ней, когда она готова была оторваться от кожи — что за животные повадки, Хан Джисон? — Так почему у него не хватило сил нормально признаться, что я ему нравлюсь? Минхо приподнял брови и чуть нахмурился. — В смысле? Разве… разве не наоборот? Разве это не я тебе нравлю… ай!.. — завыл, когда Джисон, мгновенно охлаждённый до состояния мороженой рыбы, изошёл паром и грубым рывком бросился вбок, сваливаясь с Минхо и ненароком втыкаясь своими костями в какие-то части его тела. Джисон мигом поднялся на ноги, немного пошатываясь — ватные ослабшие ноги почти не держали, но злость — лучшее топливо, — с отчаянием застенал: — Так чего ты меня целовал тогда?! — перенёс центр тяжести на правую ногу, чтобы левой пяткой яростно пнуть Минхо в бедро. — Целовать нужно тех, кто тебе нравится! Несмотря на всё, что пытался вытворить Джисон, Минхо не оказался дезориентированным и потерявшим трезвость. Он довольно резво — можно сказать бодрячком — тоже поднялся, ни на секунду не упуская контроль над собственным телом, но Джисон уже хлопнул дверью. И всё равно услышал громогласный крик с теми самыми будоражащими интонациями: — К тебе то же самое относится, Хан Джисон! Если Джисон знал, что такое «как холодной водой окатило», то сейчас его будто под ледяной водопад затолкали. «Джинни», — отчаянно позвал он, выбегая из коридора в общую комнату, где за время его отсутствия ничего ровным счётом не изменилось. — «Джинни, Джинни, Джинни». «Ханджи, что случилось? Где ты? Почему ты не отвечал мне?» — посыпались вопросы один за другим. Хёнджин вложил всё своё волнение в них — и стало стыдно трижды. — «Я пойду к выходу, Ханджи, милый, солнце! Я убью его, что за хуйню он сделал? Я убью его!» — Чанбин-а! — грозный окрик Хёнджина раздался где-то позади Джисона, уже добравшегося до пропускного пункта и перелезшего через отключенный турникет. — Вломи Минхо! Я сваливаю! А Джисон внутри смеялся: ну что за глупости. Он не в силах сам за себя постоять, и даже не акцентируй Хёнджин внимание на том, что его, такой трепетный цветочек, обидел Ли Минхо, все всё равно бы заметили — видели, как они уходили вместе, как Джисон потом выбежал оттуда, закрывая рот одной рукой — чтобы не стошнило, — а второй пытаясь запахнуть расстёгнутую рубашку. Свежий воздух. Свежий воздух. Ему просто нужен свежий воздух. Дышать — раз, два, три. Глубоко вдохнуть, задержать дыхание, выдохнуть. Разбить на такты — четыре четверти, первая доля — сильная, все вдохи, выдохи и паузы на ней. Три такта в кавычках репризы. Повтор, повтор, ещё один. Ровнять дыхание на бегу сложно, но Джисон не может — не при всех этих людях, нет, нужно место. Его место, чтобы он был один, чтобы никто не слышал, никаких хлопушек, петард и лопнувших шариков, никакого громкого смеха — трезвоном в пересобранном неправильным порядком ксилофоне. К чёрту это всё, Джисон не хочет ронять попкорн перед проектором с супергеройским фильмом, не хочет drop the mic на караоке MIC drop, не хочет ёбаной социализации. Джисон понимает, что не один, когда его на руки берут, а потом вместе с ним садятся на лавочку, мимо которой сам Джисон промахнулся минутой ранее. — Ну ты и шустрый, — запыханно пробубнил Хёнджин, устраивая Джисона на коленях поудобнее и вытирая его лицо бумажной салфеткой — захватил с общего стола, что ли. — Я, знаешь ли, тебе не мамочка. Не реви, милый. Когда ты ревёшь, то мне самому хочется. — Мне всё равно, что они подумают, — Джисон зарылся лицом в нежнейший изгиб шеи в плечо. Приятно пахнет — всегда нежно, но не цветами. Тут где-то рядом родинка, на щеке у уха ещё одна, они оба все в родинках — соревновались даже когда-то, у кого их больше. — Конечно тебе всё равно, — согласился Хёнджин. — Я звал тебя. Ты не слышал. Я подумал, что у вас всё хорошо, раз ты не отвечал. — Было. Я его поцеловал, потому что он тысячу раз дал понять, что я ему нравлюсь. А он поцеловал в ответ — сильнее, обнял, не отпускал, я думал… я думал я ему нравлюсь, Джинни. — Не нравишься? — Не нравлюсь. Он думал, что это он мне нравится, поэтому… джентльмен ебливый, решил пообхаживать фанаточку. Поцелуй подарил, блядь, это же дар свыше — оказаться удостоенным его поцелуя. На, блядь, будешь одинокими ночами потом от воспоминаний все жидкости выдавливать в салфеточку, — в Джисоне говорили и злость, и обида, и он сам. — Ты скажешь, что я не прав. Но как понять по-другому? С чего он вообще решил, что я… в него… фу! — Но я тоже так решил… твоё поведение указывало на то, что он тебе небезразличен как минимум. Просто ты вёл себя как… как ребёнок, ну, вот с этими прятками, с этим «он такой дурак!», и я решил — для первой влюблённости отставшего в эмоциональном развитии идиота это нормально, — признался Хёнджин. — Да не нравится он мне! — Но ты сам сказал, что первым его поцеловал! Джисон демонстративно расстегнул пуговицы пиджака Хёнджина, которые были удобно расположены у него под носом и рядом с рукой. Во внутреннем кармане нашёлся леденец. Лимонный, фу. — Ненавижу, когда ты здраво рассуждаешь, — булькнул Джисон недовольно. — Я удивлён, что это ты перестаёшь здраво рассуждать, когда дело доходит до эмоциональных привязанностей. Сколько лет ты отрицал, что любишь меня? — И сейчас отрицаю. Проваливай. — Ты сидишь на мне, слюнявишь и сопливишь мой брендовый пиджак, а ещё жрёшь мою конфетку. Посмеялись. Не очень весело — скорее горько. Горше концентрированного кофе без сахара, листьев одуванчика, перезрелых баклажанов. Почти полночь — они чуть меньше двух часов там пробыли, так называемый аперитив ещё не закончился. Другие только-только настраивались, а они уже закончились. Сыты по горло. Хёнджин заметил очевидное: — У тебя давно не было их. Но эта прошла быстро. — Потому что ты рядом, — Джисон проморгался, почесал согнутым указательным раздражённое веко, понял, что линза выпала. — Вытащи вторую, а. — Чего? Оу, запрокинь голову, — понятливый, по-своему заботливый. Почему Джисон не мог влюбиться в него? А? Всем было бы проще, легче, ведь Хёнджин… — Готово. Домой пошли, плакса. Хёнджин — родная его душа.

***

Всегда, когда надо было сбежать от проблем, Джисон надевал наушники. Это помогало и успокоиться, если он не в себе, и сосредоточиться, если мысли гуляли сами по себе, будто беспризорные. А в наушниках играла музыка по случаю. У Джисона было много плей-листов с разными оттенками настроения, в разных жанрах, на разных языках. Последнюю неделю каникул Джисон подгонял настроение мягкими инструментальными композициями, но нет-нет да и срывался на жёсткий хип-хоп, под который обычно тренировался (держал данное самому себе обещание и почти не ленился, неслабо подстёгивали и наставления Чанбина), был не особо адекватен — его адекватность находилась там же, где адекватность толстяка на диете. Джисон испытал потрясение. Нет, не так. Это было потрясение из потрясений. По масштабам сравнимое с двумя другими — образованию связи с Хёнджином и размолвка с ним же — но не превосходящее их. Тем более, в прошлые разы Джисон справлялся один, здесь же у него было надёжное плечо. Хёнджин устраивал для них приватные вечеринки, на которых не было никого кроме, они твёркали под примадонн поп и хип-хоп сцены — Джесси, CL, Кристину Агилеру и Леди Гагу, придумывали безвкусные и глупые названия для коктейлей, которые мешал Джисон из всего, что находил в холодильнике, яро сражались друг против друга на аренах своих любимых мобилок (от файтингов до MOBA), а в Hearthstone за победу прибавлялось ещё и право выбирать, что будут смотреть и кто пойдёт в магазин (последнее не имело смысла, ведь при любом раскладе в 7-eleven они пёрлись вместе). Но у Хёнджина были и свои дела: он несколько раз ездил к родителям (проведать старичка Кками и набрать гостинцев от мамы, вечно возмущавшейся, что они всю молодость на голодном желудке проведут), выбирался по зову мобильника к тем, кого мог назвать приятелями и потенциальными партнёрами; Джисон не злился на это, нет, ни капли — так было всегда, у Хёнджина была своя, отдельная от него, жизнь. Активная, интересная, в которой можно чем-то похвастаться. Более того, Джисон и сам быть Хёнджину обузой не хотел, выталкивал его освежить голову, мол, нечего тут со мной тухнуть. Тогда-то музыка и становилась Джисону приятной спутницей вновь. Он мог заниматься чем угодно, слушая её, но при этом одновременно и исследовать — разбирать минусовку, например, шинковать на компоненты, обращать внимание на интересные решения в бриджах, улавливать разницу в лирике между припевами, представлять, как звучало бы в другой тональности. Откладывать на потом, до мелочей запоминая. Параллельно Джисон или кое-как прибирался (сбор мусора в мешок и уборка высохшей посуды в шкаф тоже считается) или разбирал университетскую программу на следующий семестр. Или рисовал: их с Хёнджином аватары нуждались в новых приключениях. Джисону ещё о многом хотелось рассказать. Сам собой нарисовался и вторичный антагонист — жираф-притворщик в красном шарфике. Тот втёрся к братцам-воителям в доверие, а потом выкрал самое дорогое. У персонажа Джисона, например, сон. И у самого Джисона тоже. Стоило ему сомкнуть глаза, как темнота под веками растворялась в блаженное марево и возникал этот самый вор. То целующий его руки, то обнимающий под тяжёлым пуховым одеялом, то кормящий из своего контейнера, то просто улыбающийся. И стоило обмануться этими уютными прекрасными образами, как они превращались в гротескные кляксы, сквозь которые прорывались когтистые руки с острыми, словно кошачьими, коготками. Громко резонировал смех Минхо, искажался как под фильтрами, кто-то манипулировал ползунками эквалайзера в случайном порядке, звук становился грязным, неестественным, жутким. Это были даже не сны; это были ожившие кошмары, просто перед сном Джисон был уязвимее всего из-за того, что ничем себя не занимал. Он мог не останавливать мыслительные процессы и воображать себе всякое сам, но тогда и обрекал себя на бессонницу. Джисон любил сны, любил свою кровать (за целый год он привык к ней сильнее, чем к той, что стояла в родительском доме), не помогали ни объятия Хёнджина, ни фоновая музыка, ни снотворные, к которым доступ Джисон сам себе ограничил. Хёнджин ведь как мог старался, чтобы Джисон пришёл в себя. Просто… не стоило спешить. Есть ведь какие-то правила для таких случаев, Хёнджин и порядок действий озвучил, и про этапы упоминал, спешить не советовал — притритесь для начала друг к другу, поверхностно хотя бы изучите, пообщайтесь на какие-нибудь близкие обоим темы. Вот Джисон и расплачивался за собственную ошибку. Торопыжка, во всем терпения всегда хватает (ну, если это не касается еды), а тут как выкрали — ну потому-то Джисон и придумал для Минхо роль разбойника-воришки. Потому что Минхо украл у него всё: сон, покой, первый поцелуй не с Хёнджином, первый стояк не на девушку. Разум Джисона играл с ним по-плохому, и надо было сопротивляться тревогам, бороться, а не в сторонке отсиживаться и ждать, что придут Герой с подручным, срубят злые языки и прижгут их, чтобы не вырастали новые. Хёнджин, увидев излияния Джисона в SAI, не посмеялся, не сказал обидного, пошутил только: «А давай ему бесовской хвост пририсуем». И пририсовал же, хотя Джисон внятного согласия не давал (он заваривал рамён и пересчитывал пирожные). Сон вернулся, когда начался семестр. Потому что Джисон заёбывался настолько, что ближе к полуночи его вырубало так, что никакие посторонние мысли и кусачие страхи вылезть не успевали. Они с Хёнджином вставали рано утром, разогревали то, что со вчера осталось (обычно это была доставка или из рыбного ресторана, или из китайского, или из макдака), едва продевали ноги в штанины, чистили зубы после завтрака и кофе, облепив раковину с двух сторон. И поглядывали на часы, сверяясь с расписанием. Почти каждый день недели пары были прямо с девяти, но иногда случалось чудо и Джисону нужно было к половине одиннадцатого, а у Хёнджина два дня в неделю пары начинались с половины второго. Если свободное время и было, оно тоже уходило на учёбу, отчего-то все преподы вдруг решили, что за месяц каникул студенты позабудут не то что их предметы, а двух слогов хангылем не свяжут. Только профессор Лим, преподающая английский, отнеслась к своим студентам снисходительно, не устроив тестов и не обязав к середине модуля подготавливать проекты, рефераты и доклады. А в конце первой недели Джисон и Хёнджин сидели на первой их социологии. Джисон бы лучше пошёл на статистику или традиционную поэзию, но, увы, Хёнджину позарез как нужно было выслужиться перед человеком, которого хотел бы видеть своим научруком (— ты не понимаешь, Сон-а, он гений, взрастивший новое поколение гениев! у него научных степеней больше, чем цацок на Пак Чимине!), поэтому из трёх предметов на выбор Джисону пришлось идти именно на социологию. Для специальности Хёнджина это был обязательный предмет, а Джисон не хотел выслушивать бубнёж до самого нового года. Когда все уже заняли себе места, подключились к университетской системе, чтобы отметиться, а Джисон разглядывал новую для себя аудиторию, вошёл профессор Чоль. А за ним шёл Ли Минхо с целой стопкой учебных пособий — бумажных, блядь. В век цифровых технологий профессор Чоль собрался пичкать их макулатурой, которую давно можно было отсканировать (раз уж она не существовала в электронном формате). Видеть Минхо было… снова странно. Он измениться не успел, в отличие от Джисона (в порыве он запросил, чтобы Хёнджин покрасил его во что-нибудь необычное, а Хёнджин в ответ ткнул пальцем в единственное своё проколотое ухо и сказал «только если тоже проколешь, у меня есть крутые парные серьги»), виноватым себя явно не чувствовал (хотя вряд ли должен был, это Джисон мастер по накручиванию лапши на палочки). — Спасибо, студент Ли, — у профессора Чоля был каркающий старческий смех, которым он сопровождал чуть ли не каждую реплику. Джисон мысленно попросил его, чтобы он сказал: «Вы свободны, студент Ли, ваша помощь вам непременно когда-нибудь зачтётся», но тот разрушил все его мечты. — Присаживайтесь, присаживайтесь. — Позвольте я раздам, — настоял Минхо. «Если ты нырнёшь под парту, я сделаю то же самое», — оповестил Хёнджин. — «Взгляни страху в глаза». «Я его не боюсь, мне стыдно!» — возмутился Джисон и опустил взгляд в стол, опуская кепку на лицо пониже. Профессор Чоль продолжил в крах обращать вклады Джисона в ментальное благополучие: — Давно я ждал вас, студент Ли, у себя. Так поздно заглянули, потому что выпускаться в этом году планируете? — Хотелось бы, — вежливо согласился Минхо, раздавая чёртовы пособия и медленно приближаясь к месту, где засели Хёнджин и Джисон, сдвинув парты. — Что ж, давайте проверим посещения… — снова закаркал профессор Чоль и уселся за кафедру. Включил пультом проектор, на экране позади него открылась система. — Заодно и познакомимся немного. Нас ждут крайне увлекательные занятия. У Джисона остаться незамеченным не осталось ни шанса.

***

— Давай всё проясним, Хани, — Минхо встал в дверном проёме и скрестил руки на груди. Бежать некуда, отсюда нет выхода — не прыгать же в окно с третьего этажа. Да и то, пока Джисон вытащит оконную ручку из шкафа под раковиной, пока заберётся на подоконник и откроет окно, пройдёт слишком много времени. Минхо сцапает его быстрее. — Что тут прояснять? Мы друг друга неправильно поняли, — если бы Джисон видел себя в зеркале, он решил бы, что у него инсульт. — На этом можно и закончить. — Ты против помочь своему хёну с проектом? — деланно огорчился Минхо, а потом усмехнулся по-злобному. — Надо же, не со всеми сонбэ Хан Джисон такой приветливый и услужливый. Кажется, я зря записал нас в чек-лист профессора Чоля. — Нам необязательно делать вместе один проект, чтобы ты мог меня мучить. У тебя и так неплохо получается. Я так сильно тебя задел? — истерично фыркнул Джисон. — Ни за что не поверю. Как месяц назад не поверил бы и в то, что ты можешь быть… таким гадким. — Я не мучу тебя, а привлекаю твоё внимание. А что мне оставалось делать? Я ненавижу оставлять дела неразрешёнными. — Всё разрешилось, очнись, хён! — попытался образумить Минхо Джисон, отступая на шаг назад. — Нечего разрешать уже. — Ты же даже не можешь поговорить со мной! Не подпускаешь меня к себе, не поднимаешь трубку, убегаешь, как только увидишь — мы вернулись к тому, с чего начали. Я уже устал прорываться через твоего цепного пса — и сейчас он не даст нам лишней минуты, прибежит как миленький, потому что я хуй знает, как работает ваша связь, но он словно ищейка чует, где ты. Хани, неужели, боже… — Минхо закрыл вдруг лицо рукой. — Что и кому я пытаюсь объяснить, какой смысл пытаться налаживать отношения, если одна из сторон в перманентной осаде. Ладно, я попрошу профессора Чоля вычеркнуть твоё имя. Извини, зря я вообще пытаюсь. — Т-ты, — голос непреднамеренно сорвался в самый неподходящий момент, — ты помнишь, что сказал? После того как целовал меня д-добрых пятнадцать минут, лапал меня за задницу и пытался р-раздеть? — Ах, ты так это увидел? — нарочито благодушный тон и хлопок в ладоши. — А мне показалось, что это ты был инициатором, который «добрых пятнадцать минут» тёрся своей промежностью о мою. Или это было случайностью? Надо же как бывает. Дверь распахнулась вновь, Хёнджин торопливо спросил: — Всё в порядке, Ханджи? — Вы меня дьяволизируете? — Минхо тяжело вздохнул, а Джисон подумал — да ведь именно это они и делали. Этот хвост чертячий пририсовали, хищные клыки, каких у жирафов не бывает. Ведь комикс как-никак отчасти был проекцией их жизни. — Я с самого начала видел, что у Хани что-то вроде психастении или ТРЛ, я и не собирался его доводить. Но пока он избегает выхода на откровенности, чем больше копит тревог, тем хуже. Почему я — гад? Потому что хочу сделать как лучше? Хёнджин протиснулся между Минхо и перегородкой к Джисону, тыльной стороной ладони лба коснулся, бегло осмотрел, щёку оттянул зачем-то. Произнёс, не поворачиваясь: — Твоя карательная терапия работает только на таких же, как ты, — и только после того, как Джисон кивнул, перестал загораживать ему обзор. Джисон сумеет справиться с видом Минхо, он ведь и вправду никакой не дьявол. — Минхо-я, ты не подумай, что я тебя в чём-то виню. Я, скорее, себя виню — увидев, какой ты на самом деле, я счёл, что могу доверить тебе Ханджи, правда позабыл о том, что считаться надо с обеими сторонами. — Во-первых, кем бы ты ни был, решать за него ты не имеешь права, — щёлкнул языком Минхо. — Говорить — тоже. Он тебе не куколка из набора дочки-матери, а живой человек. Я хочу обсудить всё с ним, а не с его адвокатом. «Подожди меня в коридоре», — Джисон ни черта не был уверен в этом своём решении. Но Минхо был прав: это между ними, каким бы ни было участие в ситуации Хёнджина. — «Я не сорвусь, один раз было — и то, потому что сам разошёлся». «Хорошо, зови. Я слежу в оба», — пообещал Хёнджин и визуализировал жест, ткнув в Минхо двумя пальцами. Джисон поёжился, уселся на подоконник и прислонился плечом к стене. Когда за Хёнджином закрылась дверь, Минхо последовал примеру Джисона, сев с другой стороны — подоконник был широким и между ними смог бы влезть даже Чанбин. — Я не умею читать мысли. У меня нет вышки по психиатрии, — медленно завёл Минхо, — и я очень сожалею, что ты неправильно меня понял. Я не мог предвидеть, как мои поступки и слова на тебя повлияют, мы не особо близки. — А я не умею разговаривать с людьми, считывать эмоции, улавливать настроение. Когда я самостоятельно размышляю над смыслом чужих поступков, то иногда делаю неправильные выводы, ведь у меня недостаточно опыта. Признаю, я тоже виноват, сам себе придумал, сам расстроился. — Ты расстроился, когда подумал, будто не нравишься мне? — деликатно переспросил Минхо. — Наверное? Если быть честным, я не понимаю и себя тоже, когда дело заходит каких-то отношений. Почему я неправильно тебя понял? Не знаю. Почему расстроился? Тоже. Я думал, что ты мне не нравишься. Я думал, что мне не нравятся мужчины вовсе. А Джинни сказал, что я просто ничего в этой жизни не пробовал, и для начала надо хотя бы рот открыть. — И ты выбрал меня для своих экспериментов? Досадно, — посмеялся Минхо, — а я думал, что заслужил твоё внимание тем, какой я есть. — Но так и было! — взмахнул руками Джисон, те спрятаны были глубоко в рукавах толстовки, получилась мельница какая-то. — Но решающим фактором было мнение, что я тоже заслужил твоё внимание. Ты ведь… знаки какие-то оставлял. — Началось всё немного не так, — Минхо почесал крыло носа, потом полез в карман за телефоном. — Я просто подумал, что ты — ну, или твой… Хёнджин — автор кошачьих братцев-воинов. Это комикс, в интернете его любят: злободневно, смешно, местами чернота. Люблю такое, — и с довольным видом тапнул по экрану. — Там два стилизованных котика, которые случайно стали друг другу родственными душами, каждый раз попадают в глупые ситуации. И они… ну, похожи на вас. Такие же заметные родинки, один — берущий интеллектом технарь, а второй — драматичный волшебник с палкой любви, — открыл свою галерею и развернул телефон к Джисону: там была одна из его йонкома. — Видишь, вот эти родинки? На щеке, и вот — под глазом. Когда после новогоднего выпуска вышла страдальческая эпопея про то, какая же хуйня эта ваша учёба, я только больше убедился, что это вы. Джисон тупо кивнул. — Мы. — …да и некоторые новые персонажи больно уж мне кого-то напоми… А? Что? Правда? — Минхо казался удивлённым искренне. — Вау, несмотря на почти стопроцентную уверенность в этом, полученное подтверждение ощущается совсем не так, как представлялось в фантазиях. Что ж, приятно познакомиться, я — ваш фанат. — Но как это… — Джисон вдруг понял, что Минхо — не глупец. Он ведь с успехом окончил технический колледж, у которого в образовательной среде крайне высокие рейтинги (нет, Джисон не считал, что технари вроде него или Минхо умнее остальных, потому что на деле они оба оказались достаточно глупы, чтобы искать логику и факты в чувственных вещах вроде музыки и танцев). И Джисон этим не интересовался вовсе — случайно узнал, когда Чан в очередной раз хвалил всех вокруг и бесконечно восторгался, какие же они умнички. — Кхм, у меня нет проблем со сном, если что, — поспешно добавил Джисон, прекрасно осознавая, что никто ему не поверит (в том числе и из-за залёгших под глазами теней, так никуда и не ушедших). — Как это связано? — закончил-таки свой вопрос. — Из-за того, что думал тогда — вы не вы, неосознанно стал наблюдать за тобой, — тому, с какой лёгкостью это произнёс Минхо, Джисон позавидовал немного. Сам вот до сих пор отрицал, что делал то же самое (а наблюдать за Минхо было круто, когда не нужно было беспокоиться о собственной безопасности: Минхо очень яркий, пусть, как и сказал Чан, неоднозначный). — Иногда… — Минхо взял многозначительную паузу. — Иногда ты забываешься. Когда слушаешь музыку — в наушниках или если по университетскому радио включают знакомые тебе треки. И словно из этого мира исчезаешь, уходишь в свой собственный, где не стесняешься проявлять свою любовь к чему-либо. Ты танцуешь, Хани, — вдохновлённо выдохнул Минхо. — Выполняешь самые простенькие движения, иногда даже какие-то связки выдаёшь. Ограниченно, правда, на месте стоишь, просто покачиваешь бёдрами или лапками машешь. Или… задницей виляешь… — на последних словах Минхо споткнулся, а потом прокашлялся, сделав вид, что этого не было. — И причин подойти к тебе стало две: ну, взять автограф, если ты — кошачий братец, и пригласить к нам в студию. У тебя есть чувство ритма и… харизма, внутренняя. Мне захотелось научить тебя чему-нибудь, потому что… в тебе столько потенциала. Ты сказал, что у меня много достоинств, но считал ли ты свои? Кажется мне, ты можешь всё. Джисон не впервые слышал это, но впервые это был сторонний человек, чьё мнение изначально не было предвзятым. Любые нормальные родители, братья и сёстры, родственные души, если таковые имеются, хвалят своих детей, братьев и сестёр, своих родственных душ. Иногда за мелочи, и это приятно, правда, это безусловно мотивирует, но их мнения предустановлены. Эгоистичны: мой сын, мой брат, мой друг — лучший. Это человеческая психология, которую Джисон в силах понять. Конечно, Джисон стал таять. А следующие слова Минхо, обратившегося к нему взглядом, и вовсе своим восхищением с пяток до макушки обволокли: — Ты не представляешь, насколько неотразим, Хани. Такой комплимент и такие красивые, на этот раз правдивые слова — точнее, правдивое понимание ситуации с Минхо, — Джисонову сердечку сделали приятно и больно одновременно. И если Джисон догадался, почему же приятно, то вот почему больно — не смог. — И я подходил к тебе, не раз, да. Спросить не решался — ты супился, нервничал, искал предлог, чтобы избавиться от меня, вёл себя так, словно я тебя бешу невероятно. Или прямо наоборот. Словно ты в меня влюблён и не знаешь, что с этим делать. — Ты вёл себя подозрительно, — Джисон высказался именно так, как чувствовал. — Теперь понимаю, что к тревожным людям нужно искать другой подход. Но ты у меня первый. — И ты опять это делаешь, — на поигрывание бровями Джисон разозлился, его щёки запылали не только от похвалы. — Свои двусмысленности! И намёки! Ты сказал, что хотел пробраться ко мне в комнату! — Да, я хотел посмотреть на место, где творит автор моего любимого комикса, — с лёгкостью оправдался Минхо. — А если ты неправильно понял, мог бы и уточить. — Ты! Ну! Ты! — Джисону захотелось побить Минхо и он даже бросился на него, не с кулаками, правда, а с ладонями, да и Минхо спокойно это пережил с ровной улыбкой. — Это просто ужасно! Осознав, что Джисон вновь нарушил чьё-то личное пространство без предупреждения, когда к своему относился с невообразимым трепетом, поумерило его пыл. Мысленно он взвыл: «Вот чёрт, Джинни всегда прав!», испуганно глазами захлопал. Но Минхо как будто ни душевных метаний Джисона не заметил, ни довольно наглого вторжения. Спросил лишь: — Теперь между нами нет недопониманий? И из сложенного кулака оттопырил большой палец и мизинец. Мизинец пару раз согнул для большей очевидности. Он что, захотел заключить клятву на мизинчиках? Джисон поразился такой ерундовости и настоящей абсурдности ситуации, но жест повторил. И руку отдёрнул, когда рука Минхо двинулась к ней по направлению. — А целовал-то зачем? — хотелось щёки надуть — подошло бы, раз у них тут детский сад, штаны на лямках. — Ты же сам сказал, — Минхо чуть голову склонил, но оставался серьёзным — необыкновенно для обыденного него. — Целовать нужно тех, кто нравится. Джисон оторопел. Потом всё как в дораме: из-за облака пробился солнечный луч, на мгновение Джисона ослепив. И когда он сумел видеть ясно, то Минхо перед ним предстал в золотистом ореоле — не потому что божество какое, правда, а потому что его рыжина так играла со светом. Мягкая линия света удачно легла на левую половину его лица, теплом обмазала, финальными штрихами легла. Джисон даже нашёл бы парочку красивых сравнений, которые удачно бы сложились в поэтическую лирику. Но не смог, ведь Минхо произнёс: — Могу я поцеловать тебя, Хани?

***

«И что ты ему ответил?» «Нет, конечно. Я же не идиот». «Он извинился, дополнил обстоятельства со своей стороны, а потом признался, что хочет тебя поцеловать! И ты! Ему! Отказал! Уму непостижимо!» «Ты бы стал начинать свою историю с поцелуя в туалете для инвалидов?» «…» «Вот и я — нет».