Прожжённое время.

Мерно выдыхая тёплый пар, Ризу неподвижным изваянием стоит возле переднего капота, со стороны наблюдая за столпотворением ко входу в клуб. Даже под утро, желающих расслабиться в Идзанами не поубавилось. На улице темно и холодно, октябрь подморозил землю, а они ожидают своей очереди постукивая каблуками, ёрзая от промозглости наступающего мороза, глотая холодный воздух. Примерно одного возраста с ней. Но на лицах этих нет ни отягощённости, ни печали - один лишь отпечаток легкомыслия и охоты отдохнуть. Всем им хочется поскорее убраться отсюда в тепло. И там уже, отогревшись, расшевелиться, напиться и дать волю уже согретым брожениям плоти; дать вырваться наружу лицемерию и анархии, что так основательно спрятались в них с тех самых пор, как обезьяна впервые встала на ноги, чтобы посмотреть - нет ли кого поблизости. Слабый щелчок, воспроизведённый фиксатором замка врывается в мир Ризу и встряхивает неподвижное тело. Забытый в кабинете тренч опускается ей на плечи и придерживая его, она вскидивает голову. Долговязого совсем не волнует озябнет она или нет. Это всего-навсего сопутствующая его работе деталь, услужение и покровительство женщине в угоду их главе. — Домой её. — практичным движением Ханмы, за Ризу захлопывается автомобильная дверь. Машина трогается, на малых оборотах выезжая с торца заведения, оставляя фигуру смотрящего им в след мужчины, мелькнуть на последок в зеркале заднего вида. Провожая автомобиль, Шуджи разгладив ниспадающие на оправу мелированные пряди, разворачивается в глубь тёмного закоулка, где его подчинённые, загружают полицейского в багажник чёрного внедорожника. Затянувшаяся ночь близится к концу, а ему только предстоит разгребать говно. Ведь встряхивание и уборка мусора, как администратора Свастики - его компетенция. В их стае давно утверждена своя иерархия и каждый действует опираясь на свои полномочия, решая вопросы организованно и без осечек. Водитель поправляет вогнутое внутрисалонное зеркало, бросая короткий взгляд на пассажира, встречаясь с её карими глазами, что как и его, следили за картиной позади. В полном соответствии со знаками, выруливая на дорогу, он едва ли найдёт в них сомнение, а уж темболее слабость и страх, присущие слабому полу. Никогда прежде не находил, так с чего сейчас? Отнюдь, эти глаза всегда смотрят твёрдо, бескомпромиссно, а порой и беспощадно на любого, кто посягнёт на их вожака. В ней он не сомневается. Кто как не она, рождённая и с малых лет заботливо взрощенная в серпентарии хищников, будучи женщиной, смогла бы выжить среди стаи стервятников так долго, сохранив при этом верность и здравый рассудок? Суровая действительность закалила в ней волю покрепче любой стали, научила мерить на себе правильные лица и держать жизнь под чутким и строгим контролем. Но теперь, нужды волноваться о внезапно возникшей проблеме нет и личина равнодушия и обыкновения к произошедшему, не без её прямого участия - раскалывается и незримыми осколками впивается в раскрытые ладони, устало растёкшиеся на подоле тёмно-коричневого платья. Эти ухоженные руки - чистые, а сквозь кожу проглядываются лишь тонкие синевато-фиолетовые прожилки, но вместе с тем, они вдоль и поперёк вымазаны в чужой крови. Что с того, что она физически не прилагала к казням усилий. Не видела, что делалось бездушно кинутыми на растерзание людьми потом. В любом случае, это не отменяет её соучастия и не снимает с неё вины. Хотела бы она оправдаться. Сказать, что заблудилась в лабиринте собственных чувств и не может выбраться с запутанных разветвлений... хотела бы, но не может. Она сама сделала осознанный выбор, решив однажды не разделяться с ним и обрекла себя на былую участь. Своими руками преподнесла на его алтарь не только своё сердце, но и душу. Заперев её в тайник под семью замками и выкинув ключи по разным углам. Только вот, кто бы её предупредил, что их путь окажется настолько безумным. Даже не смотря на это, по сей день, она относительно не плохо справляется. Вина не тяготит, раскаяние не просыпается. Руки не дрожат, тело не трясётся. Почти никогда... Судьба приговорённых ими людей редко когда её волнует. Но сейчас, совладать с удушающим чувством презрения и отвращения к самой себе кажется невыносимым. Предательское ощущение, что она пошла против себя, сопровождает её не в первый раз, а всё потому, что отчасти этот полицейский прав. Они и правда грязь. Чума - заражающая и уничтожаяющая на своём пути всё живое, а кто пытается изменить данный порядок, сам становится жертвой немилостивой заразы. Этот факт её злит, взывает к совести. Неприятно колет острыми шипами в грудь, заставляя поторопить водителя. — Гору, быстрее. Я устала. Мужчина ускоряется, а она неотрывно смотрит в окно и с силой душит протестующие визги своей ослабшей морали. И как всегда - победит. Ризу возвращается домой на третьем часу ночи. Меламиновая ореховая дверь открывается, впуская свет в полумрак пентхауса. В огромной по размерам гостиной - тишина, светильники выключены и не горят. Похоже её не ждут. Это радует и удручает одновременно. Радует потому, что в такие дни он спит мёртвым сном. Удручает от того, что прерванная жизнь полицейского этой ночью далеко не единственная. Хотя, если подумать тихо разуваясь, возможно бедный мужчина всё ещё страдает в пытках. Для него же хуже, если он тянет время умалчивая о добытых на Свастику материалах. Так и не включив освещение, лишь отодвинув от себя туфли и повесив верхнюю одежду на спинку кожаного дивана, Ризу следует в сторону спальни к прикрытой двери, бесшумно проникая, в их, с ним колыбель. Тяжёлые серые портьеры расшторены и ночь за окном, отбрасывает тусклый свет с соседних высоток в затемнённую комнату, синевой поблёскивая на настенном паркете напротив и на чёрном плаще, небрежно брошенном на ступеньке двухуровневого пола. По наитию, взгляд смотрит немного выше на кровать. Одеяло вздымается, открывая взору знакомую спину и бледную макушку. Майки спит. Поднимая с пола пропитанный его запахом плащ, крепко сжимая плотную ткань, она подносит его к носу и морщится от запаха крови. Немного испачкана в районе шеи, в груди, в рукавах... Да пусть полностью. Для неё это не играет роли, как обратно и для него. Они оба, в упор не видят пороки друг друга. Ризу поднимается и обойдя кровать, садится на корточки рядом. Смотрит как он спит, мирно обхватив руками шёлковую подушку. Выглядит милым и обманчиво безобидным. На фоне проступающего лунного света в затонированное панорамное остекленение, его спина кажется бархатной и нежной, хоть таковой и не является. В отличии от его плохо промытых, рассыпанных по подушке и принявших розоватый от крови оттенок волос. — Даже этот цвет тебе к лицу. — тихо шепчет печально улыбаясь, не замечая, как его замызганный уложенный на колени плащ, марает и её тоже. Она любит его и эта любовь отличается от той, что ей приходилось испытывать в юности. Эта любовь другая. Не такая, как с Баджи. Безусловная, тёмная, разрушительная и параллельно приносящая спасение. Милосердная, позволившая им обоим заполнить пустоту, собрать заново расколотую внутри каждого мозайку. Любовь - поддерживающая обоих. Майки стал для неё олицетворением скорби и грусти, а у настоящей грусти руки очень крепкие, хотя казалось бы они нежные и шелковые на ощупь - но сжимают сердце с такой силой, изводя его полным одиночеством. Но без этих сдавливающих тиск, она уже не может. Не может изо дня в день не смотреть в зловещие родные глаза, бог знает, что скрывающие за своей чернотой. Смотрит на него и совесть впадает в дремоту, отвращение к себе забывается, а жизни остальных становятся небольше, чем пылью под ногами. Без сомнения, после смерти её ждёт ад и дорогу к его вратам она смиренно проложила сама. Оставляя эфирный поцелуй на его плече, затягивая портъеры наглухо и удалясь в ванную, она помнит об этом. Не отдавая указ прислуге, женщина не устанет застирывать его перепачканную кровью одежду и надрывно тереть руками плитку в душевой, смывая за ним красные разводы. Лишь бы на утро не осталось следов и напоминаний о гнусных изуверствах прошлой ночи. Как и он, вопреки всему здравому, не устанет превозносить её праведность и пусть это искажённо и полностью ложно, пусть весь мир полыхает в огне, он не признает в ней подобную себе. Они потеряли слишком многое, но не потеряют друг друга. Скинутое платье и бельё валяются на пороге ванной. Холодные плиты чёрного мрамора неизбежно запотели от горячей воды, как и душевые стёкла в пол. Над потолком зависла словно пелена, стена водяного тумана. Наслаждаясь бьющими по телу струями воды, Ризу долго стоит под напором. Поднимает голову навстречу потоку и закрыв глаза, ловит капли приоткрытыми губами. Жар плавит раслабляя тело, руки скользят по бокам растирая пену, трут предплечья и разминают шею. В горячем и влажном помещении, стены чётко отражают монотонные звуки капель и движение за спиной, она чувствует буквально кожей. Не оборачивается, неглижируя чужое проникновение, прекрасно зная кто вошёл. Мужская рука ложится поперёк живота, уветливо приближая к себе, чтобы её спина полностью чувствовала его тело. На фоне холодной оливковой кожи Ризу, его, кажется бледнее, чем есть на самом деле. От него исходит желание. Прохладный сзади, неизбежно мокнущий под меридианами горячих капель хаотичного движения, Майки растягивая, нежно водит влажными губами по её затылку, по чёрной краске, давно вбитой под кожу зловещим приговором - иероглифам, и плечу. Он приближается ещё, ведя носом по шее, оставляя смазанный поцелуй. Принимая такие редкие ласки, плавясь от его прикосновений, Ризу бездействует испытывая его шаткое терпение. Она не касается его, не спешит отвечать и это её вызывающее превосходство, его несколько растравляет. Выжимает последнюю каплю из его нервов и с молчаливого согласия, он разворачивает её к себе. Обхватывает лицо руками и с каким-то обнажённым раскаиванием касается губ. Расколотый насилием и отнятыми жизнями он уязвим сегодня, как никогда. Прижимая спиной к холодной стене ошибочно извиняется перед ней, целует и отрывается, рассчитывая на её снисхождение и нежность. Эта ночь в обоих надломила очередной кусок человечности и утопшие в грехах, они оба нуждаются в исповеди и прощении. И плевать насколько неправильна ситуация, плевать насколько они в этом порочны, раз искупление они находят в друг друге. Ризу встречается с его тёмным взглядом. Отлитые из настоящей нефти чёрные глаза Манджиро, впились в её кофейные и она физически чувствует их пронзительное и тяжёлое прикосновение. Они, как и её, полыхают неподдельным влечением и ждут. Отпуская их общие грехи, она поддаётся к нему, а он не даёт ей ступить и шагу. Подхватывает её под ноги, придавливая всё к той же чёрной каменной стене, пропускает локти под её колени раздвигая их и жадно сминая губы, прижимает к себе насколько возможно. Его светлые волосы прилипли к лицу, а с прядей стекают бледно-розовые ручьи, смывая последние признаки его жестокости. Ризу просовывает руку между их телами, а Майки намертво сжимает пальцы на её бедре, удерживая на весу, помогая второй оттянуть давно обмокшие, домашние серые штаны ниже. Она отрывается от губ и направляет его. Им не нужны прелюдия. Один несдержанный толчок и он внутри. Ударил так сильно, что Ризу зажмурилась, выпрямилась от резкой секундой боли и сдавленно простонав, сжалась, вцепившись в его плечи до красноватых отметин. Сладкий стон и дрожь проходящие по её коже, тёплым дыханием касаются его шеи и растворяются в нём. Он замирает, ждёт терпеливо. Её руки разжимаются и она скользит ими выше, по покрытой испариной спине, соединяет крестообразно на его затылке и слегка оттягивая мягкие пряди, целует шумно выдыхая. Его бёдра оживают, начиная двигаться - подталкивая её выше, размеренно вдалбливая в одном ритме в стекающий конденсатом холодный мрамор, вынуждая покорно принять его - ведь она сама этого хотела. Потрёпанный сном и не только, Майки обнажён перед ней и одновременно закрыт. Всегда непозволительно близок и вместе с тем, нередко отталкивает от себя. Становится замкнутым и холодным, оставляя жестоко изнывать, но только не сейчас. Его прерывистое дыхание теряется в её рваных звуках и в шуме бъющей воды. Лбы соприкасаются, губы опаляют горячим дыханием, языки сплетаются в единый опасный узел, как две грациозные змеи. — Не делай так больше. Не приходи...после меня. — хрипло шепчет в глаза срываясь с медленного темпа, наказывающе наращивая грубость. Ему больше не нужно её утешение. Его фрикции становятся несдержанными и совсем теряют нежность, когда она сжимает его внутри. Её спина со скрипом трётся о стену, низ живота наливается болезненно-сладким удовольствием. Он распирает её внутри, не выпуская из плена сильных рук и собственной агрессии, последним ярым толчком изливаясь глубоко внутри. Прерывисто и тяжело дыша, он коротко целует её плечо, пока горячие струи смывают следы их похоти и оставляют на едине.