***
На протяжении нескольких месяцев Дима тесно общался с Арсением. Ему казалось, что он наконец-то обрëл своë душевное спокойствие. Да и Попов стал выглядеть куда лучше, чем при их первой встрече: улыбался уже гораздо увереннее, был только рад тактильному контакту, заливисто смеялся. Диме очень хотелось бы продлить эти мгновения ещë на чуть-чуть. Однако он в тот же день после их первой встрече загуглил его диагноз и знал, что лечения от него не существует, а это значит, что мышцы Арсения начнут отказывать постепенно, а в конце его ждëт полный паралич тела и смерть от остановки сердца. Знал это, и всë равно на что-то надеялся, потому что Арсений всë ещë выглядел живее всех живых, постоянно приглашал Диму на свои спектакли; в общем, всë намекало на его выздоровление. Но в один день Арсений позвонил по видеосвязи и со смехом показал, как не может подняться с постели. Было видно, что его это очень сильно напугало, но перед другом он старался не подавать виду. Дима проглотил тревожные мысли и быстро разрулил ситуацию, купив на Авито инвалидное кресло. Они вдвоëм обкатали кучу районов Москвы. Дима рассказывал какие-то житейские истории из доисторических времëн проживания в Воронеже, а Арсений отвечал ему своими тайными питерскими динозаврами. Осень, словно почувствовав настроение ребят, подарила им прощальные лучи тепла, и Дима был благодарен ей за участие и за солнечную улыбку Арсения. С креслом, конечно, они намучались, и Арсений даже в шутку, нервно усмехаясь, говорил, чтобы Дима оставил эту затею и бросил его на произвол судьбы, на что Позов хорошенько стукал Попова по плечу и говорил, что в жизни такой глупости ещë не слышал. Да и в конце концов, научился же он затаскивать и вытаскивать это чëртово кресло, а?! Что он, не верный товарищ, что ли? На фестиваль Арсений притащил Диму с горящими глазами, и тот, разумеется, не смог ему отказать. Весь день Арсений как-то мялся в коляске, оглядываясь по сторонам и уводя взгляд вниз, стоило только Диме посмотреть на него пристальнее обычного. Наконец Позов оттащил коляску чуть поодаль и серьëзно уставился на парня: — Что с тобой сегодня? Ты какой-то не такой. Разве не сам хотел на этот фестиваль? Арсений зажмурился и тихо выпалил: — Мы с коляской не поместимся же в кабинку… А я хотел, чтобы всë было… Ну… Дима проследил взглядом за ладонью Арсения и понял, что тот говорил о колесе обозрения. Он уже привычным жестом взъерошил волосы Попова и улыбнулся. — Дурашка. Нужно было просто сказать. Дима оставил коляску рядом с туалетом, а сам подхватил Арсения — лëгенького, как пëрышко — на руки, и прошëл с ним до аттракциона. Попов обвил руками шею Димы и уткнулся носом в его куртку. Дима слышал его тихое бормотание за спиной, но так и не смог различить и единого слова. В кабинке было теплее, чем снаружи. Дима опустил Арсения на сиденье, и тот уставился в окно с видом на ночную Москву. Красиво. Дима не заметил, как залюбовался изящным профилем парня. Его глаза-капли сияли яркими звëздочками, когда он смотрел вдаль, и что-то ломалось в Димином сердце в этот момент и трещало по швам. Внезапно Арсений сжал ладони в кулаки и негромко сказал: — Я хочу кое-что сказать тебе, Дим. Дима оторвался от своего тайного занятия и столкнулся взглядом с явно обеспокоенным Арсением. Он тут же напрягся, ожидая худшего. — В общем… Я долго не знал, как тебе это сказать, но… — Арсений нервно закусал нижнюю губу, и Дима легонько ударил его по рукам. — Эй, что?.. — Тебе нельзя нервничать, — напомнил ему Дима. Арсений виновато вжал голову в плечи. — Да, да… Извини. Так вот. Я хотел сказать тебе спасибо за то, что ты так возишься со мной… Продолжаешь, в то время как я, возможно, уже никогда не выкарабкаюсь, но ты всë равно, всë равно рядом, и я… — Арсений замахал руками в воздухе, пытаясь подобрать нужные слова. Сглотнув, он продолжил сдавленным сбивчивым шëпотом. — Понимаешь, я боюсь сейчас всë разрушить. Вот так просто. Одной фразой. Дима закрыл глаза, чувствуя, как колесо обозрения останавливается, а мир под его ногами крушится на мельчайшие частички. — Я люблю тебя, Дим. Не как друга, а как… кого-то особенного. Полюбил не за то, что ты так относился ко мне — ну, и за это тоже, конечно — но я правда полюбил тебя. Твою душу, — смущëнно пролепетал Арсений, страшась поднять взгляд на Диму и замерев в ожидании его ответа. Но если бы он в этот момент поднял голову, увидел бы, как в глазах у Димы взрываются звëзды и рождаются целые вселенные.***
Арсений попал в больницу. Дима понимал, что этим всë бы и кончилось, но отчаянно не хотел верить в новые реалии — просыпаться по утрам одному, когда мог бы в объятиях любимого человека; совершать пробежку по утрам без привычных резиновых ручек от коляски в руках; смотреть любимые фильмы Арсения без него самого; в целом существовать без Арсения. Разумеется, он навещал его — маленького, худого, не имеющего возможности пошевелить какой угодно частью тела. Но он не мог долго быть с ним, видя его состояние и думая о том, какой грех он совершил в своей жизни, что его Арсений теперь так мучается. Дима думал даже забить на собственный курс лечения, чтобы было больше денег на поддержание жизни Арсения, но однажды тот просто улыбнулся во сне, когда Дима прикоснулся к его ладони — и Позов снова рассыпался на атомы, а вместе с ним по полу покатились белые таблетки. И чëрт бы их побрал. Чëртов этот мир, чëртовы болезни, да кто вообще их, нафиг, придумал?! Дима давно перестал ходить на занятия в ВУЗе, потому что он всей душой возненавидел медицину. Почему целый мир не придумал такого нужного лечения от такой дурацкой болезни? Глупо, глупо, как же глупо! Дима стучал кулаками об стену в больничной палате, и не раз на его стуки сбегались врачи и просили его больше так никогда не делать. Однажды он уснул на полу, положив голову на койку с Арсением. И — он был готов поклясться всем самым дорогим ему — сквозь сон ему показалось, что пару раз по его волосам пробежалась костлявая ладошка Арсения. Дима ночевал дома, но каждый раз ему снились такие кошмары, что он просыпался и сразу же ехал в больницу, где на входе его просили «подождать хотя бы часа два до открытия». Дима не представлял себе жизнь без Арсения, а ещë больше он не представлял себе его смерти. Раз — и нет человека. Нет. Нет… Не должно так быть. Не это правильно! Но в один день, в один миг всë существовавшее до этого сменилось одной лишь фразой. Почти как тогда, в кабинке колеса обозрения, в несколько десятков метров над горящей огнями ночной Москвой. — Алло? Кто это?.. — Дима увидел знакомый номер на экране — это был больничный телефон. Затем он бросил взгляд на время. Три часа ночи, какого чëрта? Неужели они его разбудили, чтобы сообщить, что… Но в трубке слышалось только сбитое дыхание и нервозное сопение. Что?.. Дима повторил свой вопрос, и у него перехватило дыхание, когда в трубке он услышал до боли знакомый тихий шëпот: — Дим, кажется, нам больше не нужна коляска. Я… Я сбежал ночью из палаты, чтобы позвонить тебе, потому что мой телефон находится в кабинете врача, ну и я не мог к нему попасть… Я твой номер наизусть помню, прикол, да? — послышался тихий смех, а затем шëпот продолжился. — Но я пришëл сюда, чтобы сказать тебе не это. Точнее, не только это. — Подожди, коляска… Больше не нужна? — Дима смутно соображал, что говорит Арсений, потому что в его ушал громко стучала кровь. — Почему? В ответ послышался лишь заливистый смех, а потом он резко оборвался. Видимо, Арсений вспомнил, что прокрался к телефону тайно. — Дим, ты не понял? Я пришëл сюда, чтобы позвонить тебе! Пришëл! После небольшой паузы Дима наконец-то осознал, что происходит. И внезапно вскочил с кровати. Он должен срочно ехать в больницу, должен… — Дим? Ты здесь? — А? Да-да, я здесь. Что-то… ещë? — Дим, меня скоро выпишут, и я сам приду к тебе. Понимаешь? Я выздоровел! И… Я люблю тебя. Вот так вот! Послышались гудки, и Дима упал на кровать — у него подкосились ноги от усталости и облегчения одновременно. Господи, да к чëрту это всë. Он его любит, и скоро он к нему придëт. Жизнь — чëртово колесо оборзения. И нет, без какой-то там опечатки.