Возвращение к любви

Это была идея фотографа, который принес на съемки старый снимок. – О! – сказал Имаи, увидев его, и рассмеялся. Юта тут же оказался рядом и заглянул из-под руки. – Аааа, – протянул он, улыбаясь. – Что там? – недовольно спросил Атсуши. Ему сегодня категорически не нравилось отражение в зеркале, и как нарочно именно сейчас у группы по расписанию промо съемки для новой партии мерча… Имаи молча показал ему издалека фотокарточку, и Атсуши почувствовал, что нравится себе еще меньше. Потому что на старой фотографии он выглядел хорошо. Да, чересчур тонко выщипанные брови и не идеально ровная кожа, но… он помнил момент той съемки. Он помнил, что тогда ощущал себя желанным и любимым, и был готов подчиниться этой крупой руке, крепко держащей за подбородок. Готов был подставить рот – под помаду или… Неуместное воспоминание. Смущающее. – Классная фотка, – из-за спины произнес Хиде, и Атсуши заставил себя улыбнуться. – Да уж. Не то что сейчас. Главное было – держать лицо. Все ведь знали тогда и наверняка не забыли сейчас. Поэтому… поэтому лучше сделать вид, что это не так уж и важно. Давняя история. Было и прошло. Так много вещей было и прошло за эти годы… Именно поэтому каждый раз, когда кто-то просит вспомнить что-нибудь интересное из длинной, почти тридцатилетней карьеры, Атсуши зависает и начинает неопределенно улыбаться. Когда в твоей жизни происходили настолько важные и яркие события, сложно собраться с мыслями и припомнить что-то еще – что-то безобидное, безопасное, что можно рассказать… А в голове стоит только это. То, что было тогда… Съемки длились уже несколько часов, и они вместе с фотографом искали новые ракурсы, новые эффекты, хотелось сделать что-то безусловно чувственное, но не вульгарное, не вызывающее. Что-то… изящное. Изысканное даже, может. Пробовали и так, и этак, и в какой-то момент Атсуши случайно смазал помаду рукой и сел к зеркалу, чтобы поправить макияж, но… то ли рука затекла, то ли он просто устал к тому моменту, но вышло неаккуратно и он, раздраженно вздохнув принялся стирать все, чтобы накраситься заново… – Давай я, – неожиданно сказал из-за плеча Хиде. И пояснил недоуменно обернувшемуся Атсуши: – Помогу. С неожиданно забившимся сердцем он отдал футляр с помадой Хиде, замер и задержал дыхание, когда тот твердо взялся за его подбородок, повернул лицо и аккуратно накрасил губы Атсуши так, будто постоянно это делал. – Вот! – заорал фотограф в эту минуту. – Вот так, замерли! И они замерли. Атсуши чувствовал, как жар течет по скулам, как в подвздошье замирает и сжимается предвкушение, как в паху тяжелеет, а голова кружится от того, что он так и не сумел выдохнуть до тех пор, пока Хиде не выпустил его из рук. Потом были другие ракурсы и другие, более фривольные, более целомудренные, объятия – и с Хиде, и с Имаи. Потом – уже после фотосессии – была их первая ночь на троих, под утро которой Атсуши едва не умер от удовольствия и осознания разрывающей на части любви… Потом еще много чего было. Тогда они были молодыми и думали – Атсуши думал по крайней мере, – что это навсегда. Молодость, любовь, постоянные открытия – себя, друг друга. А через тридцать лет осталось только давно придуманное Имаи правило: им всем должно быть хорошо друг с другом. Им и было – хорошо. С некоторыми оговорками, конечно, но они все старались как могли. Вот только та запредельная близость и страсть остались в прошлом. Наверное, к лучшему – сейчас, Атсуши думал, ни у кого из них не было на это достаточных ресурсов. Такая сильная влюбленность истощает, выжигает дотла, а ни один из них не мог себе позволить остаться выжженным и пустым. Теперь не было смысла пытаться вспомнить, кто начал отдаляться первым. Про себя Атсуши знал, что вел себя не всегда достойно. Наверное, он единственный из троих ни на секунду не прекращал ревновать и терзаться все то время, пока существовал их шатко уравновешенный союз. Он и тянулся, и отталкивал их в своей вечной жажде, невозможности полного удовлетворения. Неудивительно, что в какой-то момент их связь распалась – на телесном, эротическом уровне. Зато они смогли сберечь ее на всех остальных. Вот только сейчас смотреть на свидетельство того, что навсегда потеряно, было тяжело. Атсуши потерял молодость, потерял изрядную часть своей красоты, потерял возможность физического проявления чувств к двум людям, которые рождали в нем самые яркие эмоции… – Сейчас даже лучше, – со смешком сказал Хиде, и Атсуши вздрогнул, моргнув от неожиданности. – Что? – Говорю, сейчас можно сделать даже лучше. Перед глазами мелькнула обтянутая узорчатым пиджаком спина, а потом Хиде обернулся к нему с улыбкой и показал взятую с гримировального столика помаду. У Атсуши перехватило дыхание и внизу живота неожиданно горячо толкнуло. – О, – сказал оказавшийся тут же рядом Имаи. – Хорошая мысль. Давайте. Отказываться было бы глупо, стыдно и неуместно – так думал Атсуши, пока налаживали свет, пока Хиде стоял близко-близко, едва не касаясь маслянистой поверхностью стика его губ. Пока стрекотала камера, и они двигались или замирали под командами оператора. Дышать было так же трудно, как и годы назад, от близости мутило голову, от жесткого прикосновения к лицу внутри дрожало что-то такое, о чем он уже и забыл за это время. – Знаешь, – сказал Атсуши потом, уже после съемок, после традиционных же посиделок в баре, когда они с Хиде неожиданно оказались одни в углу стола, – ты так и остался единственным, с кем я… вот так. На него накатывало время от времени, пьяная откровенность, горький кураж, иногда так хотелось быть искренним, вывернуть себя наизнанку с кем-то, кто поймет и не осудит. Или же – хотелось получить реакцию. Добрать. Договорить. Почему-то ему всегда не хватало, с кем бы он ни вступал в отношения, как бы бурно они ни развивались. С их концом всегда оставалось что-то недосказанное, что так больно было носить в себе. Хиде смотрел на него серьезно и прямо, и Атсуши неожиданно смутился, неловко улыбнулся, качая головой. – Прости, – пробормотал он, собираясь подняться из-за стола, но Хиде неожиданно тяжело перехватил его руку. – Пойдем… куда-нибудь? – предложил он глядя снизу вверх все так же серьезно. Атсуши сглотнул сухим горлом. Внизу снова запульсировало горячим. Он торопливо кивнул и, выдернув руку, пошел к выходу. Нужно было срочно прийти в себя. На крыльце бара было пусто, только фонарь светил мягким рассыпчатым светом, припорошив написанные от руки и выцветшие от времени вывески бара. Свежий воздух окатил разгоряченное лицо, и Атсуши впервые за долгое время пожалел, что уже давно не курит. Сейчас было бы кстати занять чем-то руки, получить новую порцию стимулятора, потому что алкоголь стремительно выветривался от частого дыхания и нервного возбуждения, и к тому моменту, как позади хлопнула дверь, он уже не чувствовал себя ни в чем уверенным. В общем-то, он и до того уверенным не был, его ломало от неловкости и осознания собственной нелепости. Они молчали: Хиде просто пошел вперед, а Атсуши – за ним. Вопреки опасениям Хиде не стал вызывать такси, и им не пришлось сидеть рядом в удушающей тишине и напряжении, борясь с тошнотой от беспокойства и медленного движения. Неторопливо, словно на прогулке, они миновали квартал, потом свернули в проулок и дошли до броско сияющего вывеской на фасаде здания. – Извини, – сказал Хиде, обернувшись. – Если это неуместно… Атсуши только головой покачал. Лав-отель – это, конечно, самонадеянно в их возрасте, но абсолютно подходит ситуации. Анонимно, к тому же на нейтральной территории, где никто не застанет в неподходящий момент, и откуда в любую минуту можно уйти без лишних церемоний, если что-то пойдет не так. – То, что нужно, – ответил Атсуши. – Но, конечно, вызывает вопросы то, что ты всегда в курсе, где ближайший лав-отель… Хиде тихо рассмеялся, заходя внутрь. Он никогда всерьез не воспринимал ревность Атсуши в свою сторону. То есть, сейчас-то понятно, тридцать лет спустя даже сам Атсуши с трудом воспринимал себя всерьез. Но так было и раньше. Стоило Атсуши напрячься, Хиде недоуменно хмурился, растерянно моргал или вот так же добродушно смеялся, и становилось стыдно задавать вопросы, предъявлять претензии или еще как-то требовать к себе повышенного внимания. Сейчас он замолчал тоже, и пока поднимались в лифте к номеру, смотрел в пол, чувствуя себя на редкость неуместно. Зачем это все? Просто потому что Атсуши показалось, что он еще способен что-то испытывать, а Хиде почему-то принял его пьяную провокацию всерьез? Зачем это Хиде? Просто жалость? Желание быть удобным? Господи, да никакое желание быть удобным не заставит человека взять за руку ни на что не способного старика и привести в номер с огромной кроватью… с балдахином?.. – Вот это кровать, – сказал Атсуши, не в силах отвести взгляда от монументального сооружения посередине комнаты. – Да уж, – протянул Хиде, явно впечатленный не меньше него. – На сайте отеля номер выглядел попроще. – Ты искал отель? – вскинулся Атсуши, оборачиваясь к нему. – Когда? – Сразу же после фотосессии, – пояснил Хиде. – Подумал, что если… если ты захочешь, нужно быть готовым. Атсуши на секунду зажмурился – чем старше он становился, тем чаще сентиментальные слезы наворачивались на глаза. Учитывая, что он всегда был плаксой, теперь, кажется, он стал плаксой в квадрате. – Ну что ты, – тихо сказал Хиде, незаметно оказавшийся совсем рядом. Взял его руки в свои, и от этого простого жеста стало так маятно и почти невыносимо, что Атсуши сам потянулся к нему, а Хиде не отстранился. Поцелуй был мягкий, неловкий, будто подростковый. Но и по-подростковому же пьянящий – моментально поплыло перед глазами, и Атсуши крепче вцепился в руки Хиде, потом обнял за плечи, прижался всем телом, со стоном выдыхая в рот… И тут же опомнился, отстранился, сгорая от стыда. Вроде бы – да и зачем еще они сюда пришли? Но – стыдно. Стыдно быть таким жалким, таким нуждающимся – до сих пор… – Ну что ты, – повторил Хиде, не отпуская, жестко удерживая рядом. Атсуши покачал головой, собирая всю свою искренность, не выбитую плотским влечением. – Не верится. – Почему? – Я стал старым и некрасивым, а ты меня целуешь, будто мне все еще двадцать пять… – Ты всегда красивый. Атсуши послушно улыбнулся, будто дежурной шутке. Конечно же Хиде шутил, но когда он придвинулся и поцеловал снова, жарко и влажно, это было уже не очень похоже на шутку. В его объятиях было непривычно или позабыто хорошо, и единственное, чего хотелось – это просто отдаться влечению, сделать все, что так хочется сделать, позволить Хиде сделать все, что ему нужно... Но вечное беспокойство грызло, отвлекая, не позволяя расслабиться. – Послушай, – все-таки сказал Атсуши между поцелуями, тяжело дыша и стараясь не прятать взгляд. – Я не уверен, что у меня получится. В последнее время… В общем, не обращай внимания, ладно? Хиде прижал ладонь к его щеке, поднимая лицо, заставляя посмотреть в глаза. – Все получится, – сказал он убежденно. – Все уже получилось. Аччан… И поцеловал снова. И Атсуши по давней привычке доверился ему полностью, отметая все сомнения прочь. – Ну как? – неожиданно спросил Имаи через несколько дней, когда они собрались для очередного обсуждения и вроде бы уже все запланированное обсудили, но расходиться пока не планировали, слоняясь по комнатам и болтая обо всем подряд друг с другом и остальными сотрудниками. Атсуши вопросительно взглянул на него, но Имаи не собирался ничего пояснять, только смотрел в упор с явным любопытством. Понять, о чем он, получилось не сразу, а когда дошло, то опять непривычно плеснуло жаром в лицо, а дыхание перехватило. – Ты про… – Атсуши покачал головой, почему-то воровато оглянулся на сидящего в другом конце комнаты Хиде и застенчиво ответил: – Хорошо. Как раньше. Имаи удовлетворенно хмыкнул и опустил голову к гитаре. Наверное, ему не нужны были подробности, но Атсуши не мог удержаться и пояснил: – Почти как раньше. Все-таки, я уже не настолько… но все равно, это… будто возвращение в молодость. Возвращение к любви. Имаи улыбался, пощипывая струны гитары, довольный и, кажется, даже позабавленный случившимся. Отстраненный. И, ведомый то ли мазохизмом, то ли, наоборот, желанием уязвить, растревожить, вызвать наконец реакцию, Атсуши добавил: – Только без тебя. И тут же остро пожалел о сказанном. Но Имаи снова взглянул на него, приподнимая бровь и становясь в одну секунду таким похожим на себя прошлого, хулиганского, юного, немного стеснительного и такого любимого, что сердце защемило – как много лет назад. – Скучали без меня, что ли? Атсуши рассмеялся с облегчением. – Немного. – Похоже, Хиде плохо выполняет свою работу, раз было скучно. Надо его оштрафовать за недостаточную вовлеченность. Атсуши фыркнул, не в силах прекратить улыбаться. – Лучше покажи ему на своем примере, как следует трудиться, – посоветовал он, чувствуя себя легким и бесшабашно молодым. Это была провокация, явная, чистая, ничем не прикрытая. Ее можно было бы списать на шутку и сделать вид, что ничего сказано не было. В общем, он ожидал, что Имаи так и сделает, тот часто так реагировал – никак. Но Имаи посмотрел на него внимательно и кивнул. Больше они об этом не говорили, а после окончания встречи так же молча сели по своим машинам и почти одновременно тронулись с места – теперь впереди ехал Имаи, а Атсуши с Хиде следовали за ним. В сегодняшнем лав-отеле кровать была еще более монструозная и нелепая, зато ее хватило на троих.