«Дорогая Марина!»
Нет, чересчур официально, чересчур громко, не пишут так близким. Не пишут так — тем, кто действительно близок, хотя принято ведь в письмах обращаться, называя «дорогими». Принято, но у Анны не получается, хотя первые ее письма к Марине начинались именно так, и ее ответы — тоже. Только… только у Марины душевнее выходило. Каждая строчка пропитана чем-то нежным, как бумага, сбрызнутая еле уловимым, сладким запахом духов. Нежность заметна, ласковость, и печаль почему-то. Ахматова в своих стихах печаль изливает всегда, у нее редко бывает что-то веселое, никогда ничего веселого, хоть светлая, но грусть. Все так пишут, все так чувствуют, кто хочет веселое сочинять, тому частушки писать, а не стихи. Анна придирчивая: к Марине тоже придиралась, каждое слово в ее стихотворении рвалась раскритиковать, хотя не всегда считала, что написано плохо. Наоборот; Марина писала хорошо, удивительно хорошо… иногда лучше Ахматовой. То ее и задевало — они разные, конечно, но, наверное, женщины соперничать будут всегда, на любом поприще. Мужчины-поэты, и те соперничают в искусстве.«Милая…»
Анна отводит перо от бумаги. Милая! Почему-то это кажется вульгарным, хотя она звала Марину «милой». Их письма стали обретать характер все нежнее, все ближе, все… интимнее, возможно. Они писали друг другу о сокровенном, о самом важном для поэта — о чувствах. Не о любви, нет. Анна писала о том, какое сегодня утром было небо, какой оттенок придал ему рассвет: «Умела бы я рисовать так же, как писать — о, какие бы я тогда создавала картины! Если бы только умела!» Анна писала, как любит летними вечерами слушать соловьиное пение, как зимним утром ей нравится оставлять черные следы на свежевыпавшем снегу. Анна писала, как больно ей было за сына, за мужа, как целый «Реквием» создала по Льву, которого все таскали и таскали по лагерям, как бы она ни старалась добиться его освобождения. Это не она тогда страдала — писала Анна, она бы не смогла так страдать. Кто-то другой был той женщиной в черном платке у казенного дома, не она, веселая царскосельская грешница. Столько на их поколение выпало боли, потерь и перемен…«Марина!»
Перо ломается о бумагу. Анна цокает сквозь зубы, комкает листок, бросает в корзинку и достает другой. Что за глупости, почему руки дрожат, почему не может начать письмо? Раньше строки сами лились, стоило поднести к листку кончик пера, хотя проза всегда давалась Анне намного хуже поэзии. Проза была таинственным соблазном, Анна ничего о ней не знала. «Так рада, что мы наконец увидимся — как же рада! У нас словно эпистолярный роман, прости за сравнение, но я не могу не сравнить. Письма, которые я всегда жду, письма, которые я перечитываю… Письма, которыми я дорожу. Храню в ящике стола, как и все, что писал мне Коля, но в другом ящике. Понимаешь — другое. Понимаешь, конечно. Сегодня не ходила слушать соловьев — не хотелось, не могу думать о соловьях. Мы увидимся скоро-скоро, вот тогда вместе их послушаем, обязательно.» Без приветствия, иначе бы Анна писала письмо долго-долго, все недовольная тем, как начинается. Марина приедет к ней через пару дней, может, и не обязательно письмо, но… нет, обязательно.***
В ожидании на вокзале Анна нервно дергает снятую с одной руки перчатку. С левой руки — она любит перчатки, часто носит их, пишет о них, невольно сама по себе в голову строчка приходит из ее стихотворения. Анна морщится: нехорошее сравнение, то она писала о расставании, а сейчас у них с Мариной — встреча. Кому она писала те строки? О ком она тогда думала, кому обещала вместе с ним умереть? Столько мертвых, что страшно. Потому Анна не складывает письма от Марины в тот же ящик стола, где хранит письма от Николая с войны: не бывают живые вместе с мертвыми. Ветер вдруг налетает, холодный, хотя лето, но и летом бывают холодные ветра. Или чудится? Анна поднимает воротник чуть выше — «не стой на ветру». Она считает, что это лучшие ее строки, если бы спросили, сказала бы, что вложила в них всю горечь кого-то отвергнутого, но продолжающего любить, или кого-то, отвергнувшего, но любящего, только другой любовью. Не стой на ветру… Гудок вырывает ее из раздумий. Анна надевает перчатку на левую руку — как нужно — и быстрыми шагами направляется к прибывшему поезду.