Тайна, сокрытая в ночи

      Под нажатием золоченная чуть покоцанная дверная ручка открыла тяжелую, красивую на фоне обшарпанных стен подъезда новенькую входную дверь. Из-за нее еще с момента раздавшегося звонка домофона не переставая слышался басовитый лай, и стоило в двери появиться щели, Мортон – здоровый черный пес с едва выговариваемым названием породы, которую Киллуа так и не запомнил, протиснулся в нее мордой. Его длинный, всегда высунутый язык толкнулся в заранее подставленную гостем руку, сразу же ее размашисто облизывая, а уже через пару секунд, ловко выкручиваясь между напористым широким псом и проемом, Киллуа, негромко прикрыв входную дверь, оказался в небольшой прихожей.       Квартира Гона находилась на первом этаже старенького многоквартирного дома типовой застройки в не самом богатом районе города, но и не в самом плохом. Район этот можно было охарактеризовать не иначе, как средним. Большинство его жителей прилежно трудились на работах, получая по местным меркам достаточно приличные деньги, встречались так же и с иголочки разодетые владельцы «лексусов» и «инфинити», паркующие своих лакированных красавцев прямиком у подъездов и иногда позволяющие себе даже притоптать широкими колесами края какого-нибудь любимого всеми бабушками газона, но также возле проржавевших железных гаражей между всеми этими спешащими по делам прохожими вполне органично, пристроившись на бетонном блоке, смотрелись и местные заядлые любители разливных полторашек, продающихся чуть ли не на каждом углу. Любители эти, начинающие подтягиваться к излюбленным местам посиделок ближе к обеду представляли из себя вполне безобидных, улыбчивых и чаще всего никого не донимающих мужичков. Зоркие бабушки из окрестных домов в лицо знали всех местных расслабляющихся за стаканчиком пива, и, как только во дворах появлялась незнакомая шумная компания, они либо обращались к местным мужичкам, либо, в крайних случаях, вызывали полицию. Та приезжала, разгоняла забредшую не туда компанию, и во дворах вновь становилось тихо. В общем, Гон жил в обычном, по-своему уютном районе, в который Киллуа привозили разве что на машине.       Удивительно, что вообще привозили. И вдвойне удивительно то, что отправили в местную, совсем обычную школу, видневшуюся из окон недавно отремонтированной кухни в просвете между двумя домами.       Вообще-то была интересная история. Семейство Золдиков жило на окраине в элитном коттеджном поселке «в двадцати минутах от центра города», как гласила бы реклама из телевизора. Конечно, те двадцать минут были на машине и без пробок, а потому увидеть их могли разве, что взрослые, возвращающиеся ближе к полуночи, и личные водители, проскакивающие за младшими из семейства между одиннадцатью и двенадцатью часами утра – в самое разгруженное от автомобилей время. В остальные же часы дорога до дома, даже не из центра, занимала не меньше получаса, а все из-за того, что школы в элитной застройке даже по плану не существовало. Была какая-то разваливающаяся в соседнем квартале, через дорогу, но туда, по словам родителей, ходили разве что юные алкоголики и детдомовцы.       За реализацией мечтаний родителей Иллуми с Миллуки отправили в лучший лицей города, где у одного из-за дурного коллектива золотых деток постепенно поехала крыша, а у другого оценки редко переваливались выше тройки, и родителей то и дело вызывали в школу для профилактических разъяснений о необходимости репетиторов, дабы самый простой, ничем не примечательный, мальчик смог потянуть лучшую программу, подготавливающую чуть ли нобелевских лауреатов прямо со школьной скамьи. Случилось все это еще в младших классах. Миллуки действительно отправили по репетиторам, где он до конца одиннадцатого класса проводил большую часть свободного от школы времени, а Иллуми тогда же начал посещать сеансы психоаналитика по вторникам и четвергам. И видимо тогда, когда пришла очередь отправлять в школу Киллуа, старшее поколение Золдиков, посидев и подумав хорошенько, не придумали ничего лучше, чем отправить среднего сына под крыло отцовского знакомого, управляющего самой обычной не плохой и не хорошей школой. Так, Киллуа оказался в классе с обычными детьми, интересующимися обычными сначала детскими, а потом подростковыми забавами, с обычными учителями, что задавали сочинения на две страницы, не как в «лучшем городском лицее» страниц на пятнадцать минимум. И ровно так же Киллуа оказался в одном классе с Гоном, ныне его лучшим другом.       С тех пор минула уже уйма лет, им обоим вот-вот исполнилось шестнадцать, а Киллуа так и привозил будь то к дому друга, будь то к школе белоснежный тонированный в круг прекрасный тайотовский прадик. Машина большая, видная, пришедшая на смену старенькому двухсотому, с мощным тяжелым мотором, гул от которого через распахнутые в кухне окна проник в квартиру, где Мортон, задрав лапы уже кружился в импровизированном вальсе. Счастливый от прихода ласкающего его кучерявые черные бока гостя пес, треся на весу слюнявым языком, вставал на дыбы, размахивая из стороны в сторону хвостом. Он всегда встречал Киллуа первым.       – Я сейчас катку закончу и выйду! – из глубины комнаты донесся голос друга. – Ты заходи, – добил он уже тише, следом срываясь на ворчание, и звук прогибающихся под пальцами клавиш клавиатуры растворился в радостном нетерпеливом лае Мортона.       Отпустив возбужденного пса, кое-как ладонями приструнив его не подниматься на задние лапы снова, Киллуа стянул с ног светящиеся в темноте стильные кроссовки, что тут же оказались истоптаны широкими лапами, и поставил обувь на полку. Выглянув в проем кухни, он поздоровался с впустившей его Мито, а затем, ногой отодвигая переместившего интерес на разделываемую на доске рыбу Мортона, направился в спальню друга.       Легкая весенняя куртка легла на закиданный подростковыми вещами стул поверх вывернутых наизнанку серых джинс. Гон, чересчур громко клацая мышкой, сдерживая возмущение, доигрывал бой, как заметил заглянувший в компьютер Киллуа, складывающийся явно не в его пользу.       – Черт! – стаскивая с головы объёмные наушники, раздраженно выдал игрок. – Сорок минут потратил на эту дрянь. Кто же знал, что он хиляется стоит пару секунд его не бить, – поднявшись из-за стола, Гон стряхнул с объёмной футболки крошки, и, подойдя к другу, похлопал его по плечу поприветствовав. – Я обещал Мито помочь. Сегодня бабушка приехала, у нас будет что-то типо праздничного ужина.       – Так если бабушка… – перешел на шепот смущенный таким положением вещей парень, стараясь говорить, как можно тише, чтобы не дай бог оказаться услышанным. К счастью, даже без соблюденных мер предосторожности звук льющейся из крана воды заглушил бы все звуки. – Разве я не буду мешать?       В любой бы другой день Киллуа бы не предал значения словам друга. Он по праву ощущал себя в его квартире не иначе как «своим», воспринимая Гон, как брата, а Мито, как, пусть и не родную, но тетю, что всегда была рада его появлению в гостях. Однако, сегодня был случай особенный – приехала бабушка Гона. Видимо ее вещи Киллуа и увидел краем глаза в чемодане в зале. С бабушкой он почти знаком не был. Она жила в другом городе и бывала у Гона лишь проездом, а потому Киллуа воспринималась как совсем посторонний и незнакомый человек, перед которым немного стыдно было бы ходить в выделенных ему другом домашних вещах, хранящихся на второй полке шкафа и специально для него периодически стирающихся.       – Эй, да, забей ты, – махнул в его сторону рукой друг. – Тебя все за семью считают, а ты еще и мнешься. Да и тем более посидим для приличия чуток и играть пойдем. Я и сам не сильно-то горю желанием слушать из года в год повторяющиеся рассказы, – нагнувшись чуть ближе и так же переходя на шепот, признался Гон.       – Эй, помощнички, ну где вы там застряли? – прервал их шепот голос Мито, и парни заспешили на помощь.       Перед их носом тут же появился пакет картошки и подготовленная заранее кастрюля, наполненная водой.       – С вас картошка и салат, – махнула на последнем слове рукой тетя, указывая на подоконник, где остужались сваренные овощи, и вслед за ее движениями мохнатый загривок Мортона метнулся в сторону, в попытках словить прямо из рук каждый выпавший кусочек. – На ужин будет запечённая кета, – проинформировала Мито, и сбоку от нее, на плите, видны были разделанные розовые стейки, пристроенные на расстеленную поверх противня фольгу.       Киллуа предвкушающее облизнулся. Рыбу он просто обожал. Можно считать, жить без нее не мог. Если где-то у кого-то была приготовлена рыба, он без раздумья соглашался заглянуть в гости, предварительно отпросившись у забиравшего его со школы Гото, самого ответственного и исполнительного домработника, по совместительству являющегося еще и личным водителем всего младшего поколения Золдиков. С виду Гото казался строгим и хмурым, таким, с кем каши не сваришь, но, если знать к нему подход, а еще уметь красиво строить огромные голубые глазищи, то эффект будет, что надо – иной раз Гото даже мог прикрыть перед родителями провинившегося сынишку, задержавшегося в гостях через чур долго. Долго – это до пяти вечера. До пяти! Если учесть, что у старшеклассников уроки-то заканчиваются не раньше двух – пол третьего, то и совсем ничего не остается на личное время. Тех пары часов редко хватало, чтобы с друзьями вдоволь навеселиться, не говоря уже о девчонках, что то и дело глаза сворачивали на богатенького и красивого наследника строительного бизнеса Золдиков. Киллуа же и совсем не до девчонок было. Нет, они ему, несомненно, нравились, и даже он, как человек влюбчивый, уже успел половину класса поперелюбить нежной подростковой любовью, когда в мыслях порхают бабочки и перед сном представляются длинные прогулки под ручку по парку, но вот в реальности на девчонок этих, из фантазий, времени совсем не было. Куда интересней было забуриться с Гоном к нему в гости, желательно по дороге еще отстав от Курапики с Лео, их друзьях из параллельного, и играть до злополучных полпятого в игры. В это по-настоящему интересно! А о девчонках и перед сном подумать можно, если Гон не отвлечет перепиской.       – Как у тебя дела, Киллуа? – вырывая парня из предвкушающих вкусный ужин мыслей, спросила Мито, что только что закрыв духовку, поставила бедующую вкуснотищу запекаться. – Давно ты у нас не был.       – Да, – согласно кивнул Золдик, отправляя обкромсанную наполовину, но почищенную картошку в кастрюлю. – Нужно было оценки подтянуть, чтобы родители отпустили…– признался он, и после его слов взгляд карих глаз Мито метнулся к племяннику, смешливо и осуждающе одновременно его смиряя. Гон тут же смущенно зарделся.       – Ну вот, что ты начал! Мог бы соврать, – под столом холодная ступня пришлась Киллуа по щиколотке. Сработала стандартная защитная реакция.       – Да ладно-ладно, это твои оценки, тебе с ними в институт поступать, – невзначай бросила Мито, беспечно махнув в сторону рукой, за которой все еще сидящий между столом и кухонным гарнитуром Мортон выжидающе метнулся. – Да что ты тут забыл, иди уже! – не зло прикрикнула она на пса, бросая в коридор кусок почерневшего яблока с тарелки. Тот, возбужденно задевая стол, ломанулся за угощением. – Если тебя вообще в десятый примут, – возвращаясь к прошлой теме добавила она, и Гон прожег в лице друга дырку, решая никак тете не отвечать.       Учился он не так плохо, чтобы слушать то и дело проскальзывающие упреки. Тройки у него были уверенные, и никогда еще в своей жизни Гон перед концом четверти не бегал по учителям вымаливая у них оценки, а потому считал себя уверенным середнячком. Если учитывать то, что он еще и никогда и не учился толком, предпочитая выучить параграф на перемене перед уроком, нежели чем тратить на его вызубрежку полвечера, так и вообще учился просто отлично. Это еще уметь надо, не прикладывая усилий, все время оставаться на плаву. И вот на кого, на кого, так на Киллуа в этом плане он ровняться не желал. Слишком уж много тот времени посвящал книжкам, урокам и прочей совершенно ненужной в жизни дребедени.       – Поступит, – неожиданно вторгся в чужой разговор Киллуа, больше неосознанно стараясь защитить друга, исправив самим же заваренную кашу. Вот и правда лучше бы молчал о своих повернутых на учебе предках. – Кто же еще за школу будет выступать? Он же у нас во всем лучший. И в беге, и в плаванье, и баскетболе, и футболе. Правда, Гон? – игнорируя испуганный взгляд напротив, продолжал Киллуа. – Да и тем более, чтобы в физкультурный поступить все одиннадцать нужны.       – В физкультурный? – удивлено переспросила Мито, а Гон спрятал глаза, уткнувшись в стол. Его щеки порозовели, и румянец, разбежавшись по смуглой коже, запятнал уши.       И только тогда Киллуа осознал, что наговорил по всей видимости лишнего.       – И давно ты решил?       Да, точно, наговорил.       Под столом в ногу прилетел еще один пинок, и в этот момент захотелось провалиться под землю или как минимум сбежать на всех парах обратно в свою золотую клетку на окраине города.       – Да не так чтобы уж и давно… – под заинтересованным взором тети опустил свои плечи Гон.       – Так чего ты не говорил?       – Да не хотел как-то… – «тебя расстраивать» – проглотил остаток фразы едва ворочающейся язык.       Гон явно не собирался рассказывать о своем решении тете в ближайшее время. По крайней мере до конца этого учебного года, пока не встал бы вопрос дальнейшего выбора – старшие классы или колледж. Что ж, похоже все пошло не по плану. Как там говорится? Все тайное становится явным? Так это точно про них двоих. Нет, нет, как и проболтаются о чем-то. Впрочем, ну сейчас-то Киллуа не слишком то и виноват. Откуда он мог знать, что друг молчит, как партизан, о сделанном еще в середине учебного года выборе? Вот только знать, то он не знал, но разве освобождало его это от отвесности? Судя по наступившей на его ногу стопе, явно нет.       Неприятную ситуацию спас раздавшийся звонок домофона.       – Бабушка, наверное, пришла! – как заведенный, подскочил с места Гон, оставляя друга наедине с тетей и картошкой.       Действительно пришла бабушка, и, если неловкость из-за вскрывшегося выбора юного спортсмена ее приходом была стерта, то вот неловкость, забравшаяся в сердце Киллуа, распустила в нем свои цветы. Теперь, поздоровавшись с бабушкой Абе и вместе с ней принимаясь нарезать кубиками овощи для салата, Киллуа чувствовал себя совсем не в своей тарелке. Былая уверенность, с которой переступал он порог этого дома, куда-то подевалась, и теперь он мечтал лишь об одном – побыстрее закончить с семейным ужином и закрыться у Гона в комнате.       – Так и что, Гон? На кого ты собрался поступать? – посреди ужина спросила Мито, когда все общие темы для разговора были исчерпаны, а фотографии с поездки смотреть было немного рано.       – Поступать? – оживилась бабушка, переводя на внука заинтересованный и счастливый взгляд. – Ты уже определился? Какой же ты умничка, – погладила она сидящего рядом парня по предплечью, обхватив жилистую руку морщинистой ладонью.       Под столом Киллуа вновь почувствовал легкий пинок. Впрочем, по силе он был уже совсем не тем, что прилетел в кухне, и можно было сделать вывод, что гнев постепенно сходит на милость. Ведь так же говорят, да?       – Определился, – выдавил из себя Гон, вновь становясь объектом пристального внимания. На его запястье сильнее сжались чужие пальцы, и, глубоко вздохнув, он, проклиная про себя так не кстати разболтавшегося друга, выдавил нехотя: – Хочу быть тренером... По футболу, – добавил он, отчаянно краснея.       Он желал поступить в физкультурный. Всем сердцем горел, и по правде, с недавних пор, начал заглядывать в учебник биологии – предмета, который необходим был для поступления. Под покровом ночи и ярким солнцем, Гон, загоревшись идеей, действительно уже начал прилагать усилия по изучению проклятой биологии, начав с простого – взятого в школьной библиотеке учебника за седьмой класс. Он, совершенно неприметный, прятался в выдвижном ящике стола, тщательно скрываемый ото всех и вся. Ведь, если говорить на чистоту, вряд ли бы Гон способен был, как Киллуа углубляться в точные науки, да и с естественными дела у юного спортсмена обстояли так себе – выше тройки оценки редко перескакивали. И даже пресловутая биология так и не вытянула в текущей четверти на четверку.       В общем, как ни крути, а в экономически или технический путь Гону был заказан. Оставался еще педагогический, но с ним дела обстояли еще хуже – единственным предметом, который выделялся на фоне остальных по интересу и оценкам, была лишь физкультура. С физкультурой в педагогическом делать было нечего, а потому, недолго думая, Гон выбрал для себя единственный доступный вариант – институт физической культуры и спорта. Поделился первым делом своим выбором с Киллуа, и они даже на день открытых дверей съездили, где как раз-таки и выяснилась необходимость одиннадцати классов и экзамена по биологии. В биологии же Гон не особенно был уверен, а потому предпочел сделанный выбор скрыть, пока хотя бы четвертная его оценка не станет выше. Не стала. Потому и секрет остался секретом, пока длинный язык лучшего, черт возьми, друга не проболтался, и теперь, сидя за некогда уютным домашним столом, Гон желал лишь одного – поскорее сбежать.       Когда же Гон произнес вслух свое решение, на пару секунд в комнате повисла тишина, а затем бабушка, всплеснув руками, пролепетала:       – Ну вот же, я так и знала, что наш мальчик не зря все эти медали зарабатывал, – махнула она в сторону шифоньера, сплошь заставленного кубками и покрытого бессчётным множеством медалей. – Я думаю, из тебя выйдет отличный тренер. Только теперь нужно будет всерьез заняться подготовкой.       Раскрасневшийся пуще прежнего Гон кивнул, не поднимая глаз. Он не ожидал такой реакции. Совсем не ожидал. Ведь он всего лишь выбрал путь наименьшего сопротивления… Ведь он попросту не умный. И никогда не дотянется до того же самого Киллуа, который услышав слово на английском, тут же запоминает его где-то на подкорке головного мозга и сразу же может его использовать. А еще Гон просто не в силах понять теорему по геометрии. Заучить на перемене слово в слово – возможно. Хватает правда минут на двадцать. Но вот понять… Понять, как и под какими углами строятся фигуры. Понять где на примере синус и косинус… От этого темноволосая голова идет кругом, вываливая тонны дыма, но так и не соображая. Другое же дело бег на дистанцию. Приставляй ноги, следи за дыханием, да выкладывайся на полную. Вот и весь успех.       Гон всегда прибегал первым. Сколько себя помнил. Для него это было чем-то само собой разумеющимся. И ведь, пересекая линию старта, он так беспечно ни разу то толком и не задумывался на тем, что кто-то, прибегая последним, спустя долгие секунды или минуты, после его финиша, совершенно не из-за того оказывается последим, что слишком ленив или безразличен к итоговой оценке, а от того, что кому-то просто не дано. Как кому-то не дана геометрия или химия.       – Это и правда разумно, – чуть погодя выдала свой вердикт еще и тетя, и с ее словами у Гона камень с плеч свалился на пол. Они и правда одобрили? – Что ж, нужно будет сходить туда, узнать к чему готовиться для поступления.       – Мы уже сходили, – как только озвучила свои мысли Мито, вставил Киллуа, столь бодро и быстро, что и сам не успел сообразить своей резвости. Когда же два заинтересованных и удивленных взгляда приковались к нему, было уже поздно и, не отступая, он продолжил: – Нужен язык, биология и профильные вступительные от вуза.       – Вот как… – изумленно протянула тетя, буквально на секунду застывая на месте с занесенной над едой вилкой. Гон рядом с Киллуа совсем притих, и ожидать от него каких-то ответов явно не стоило, а потому, решив оставить племянника в покое, Мито переключила вое внимание на его друга, вежливо интересуясь его выбором.       – Родители хотят в строительный меня отдать, – без тени эмоций на лице приговорил ровным тоном Золдик. – Буду инженером.       – Эй, – окликнул идущего чуть впереди друга Гон.       Виляющий в темноте черный хвост Мортона тут же навострился, а крупная морда обернулась, будто бы хозяин обращался именно к нему. Киллуа, остановившись, инстинктивно сжал сильнее поводок, будто бы в силах он был остановить сорокакилограммовую тушку, если бы ей захотелось вдруг резко побежать своему хозяину навстречу. Вообще, сколько раз предупреждал его Гон, отпускать поводок, если Мортон не слушается, но Кил раз за разом совершал одну и ту же ошибку – обматывал поводок вокруг запястья, норовя в какой-нибудь раз все же проехаться по земле лицом.       – Пойдемте на стадион, – догнав ушедшую вперёд парочку, указал на тропинку, ведущую вдоль гаражей, Фрикс. – Там побегаем, – добавил он, застегивая наброшенную на плечи ветровку, укрываясь от все еще прохладного весеннего ветерка.       На едва ли освещенной парой фонарей улице, в столь поздний час, прохожих практически не наблюдалось. Даже обыкновенное снующие до полуночи собачники куда-то все разбрелись, и, свернув на узкую тропинку, друзья вместе с обрадовавшимся изменённому маршруту псом направились к школе.       Если бы родители Киллуа хоть на секунду бы допустили, что их сын в половину первого ночи может разгуливать по темному и небезопасному, по их мнению, району, то Киллуа бы не за что и никогда больше не отпустили бы к Гону в гости. Ведь как? Как беззащитные подростки могут выходить с наступлением темноты из дома? А вдруг встретят на улице кого? А вдруг маньяка, что непременно разгуливает под покровом ночи в поисках своих жертв? Или же местных бандюганов, что отнимут все деньги и изобьют до полусмерти? Или и того хуже каких-нибудь торчков, что непременно с ходу подсадят невинных мальчиков на свои «игрушки». От такого хода предположительных мыслей родителей, Киллуа даже невольно становилось смешно. Единственным, кого они встретили, проходя мимо гаражей, был мелькнувшей силуэт пробежавшей совсем рядом кошки. И больше ни души. Ни-ко-го вплоть до самых школьных ворот.       Но сколько не объясняй Киллуа родственникам преувеличенную опасность всего мира, его напрочь отказывались слушать. Где-то он как-то раз услышал выражение, что ворующий деньги бухгалтер ни за что не поверит, что так делают не все, как и не поверит, что берут взятки далеко не все, взяточник-чиновник, и сколько не убеждай беспробудного пьяницу, что не у всех людей под окном храниться пару бутылок «добавки», он искренне будет считать, что все врут, и конечно же, не под окном, так под кроватью заветную бутылку прячут и все рано выпивают, не в понедельник, так в пятницу. Фраза эта так пришлась Киллуа по душе, что сам он добавил к ней еще одно, по его мнению, верное продолжение: сколько не убеждай боящегося в безобидности его боязни, тот все равно, порог переступив, кричать будет, глаза зажмурив, да так и не убедится в том, что за порогом и правда безопасно. Так и родители его, расписав всю жизнь его до глубокой старости, оберегали хранимые ими представления до потери пульса, а Киллуа оставалось лишь послушно удовлетворять их ожидания. И не дай бог не околачиваться где-то не там, чтобы только все пошло четко по плану! Что ж, если бы Киллуа хотел, давно бы уже с этим планом расквитался, связавшись с той самой «плохой компанией», которой его так пугали в детстве. Но он был не дурак. Жизнь свою гробить не собирался. Да и с родителями ссориться тоже. А потому, единственное, что ему оставалось тайком от вездесущего взора ночью бежать по застеленному мягким покрытием стадиону, безуспешно стараясь нагнать лучшего в школе бегуна, и чувствовать, как кровь закипает в его жилах от столь невинной шалости.       – Не так уж сильно и отстал!       – Так должен же кто-то на пятки тебе наступать, чтоб не расслаблялся, – переводя дыхание, произнес Киллуа, ладонью успокаивая вертящегося между ними взбудораженного и возбужденного пса.       – Еще круг? – предложил с надеждой Гон, но на этот раз друг отказался, предложив устроить забег наперегонки с Мортоном.       Увы и ах! Псу хозяин с треском проиграл, чуть не упав, споткнувшись за мельтешащие перед ногами лапы. Киллуа звонко засмеялся, видя перед собой столь уморительную картину, в которой друг размахивал в воздухе ладонями, будто бы представлял, что умеет летать. Удержавшись на месте, Гон кинул в его сторону сорванный пучок травы, и, обойдя круг еще раз теперь уже пешком, они направились обратно к дому.       – Так… ты действительно собрался в строительный? – дергая занюхавшегося у гаражей пса, спросил Гон. И его вопрос прозвучал уж слишком неожиданно. Еще дома, когда они оба закрылись в спальне и играли с ноута и компа в онлайн-шутер, перебросившись парой фраз, они обсудили сложившуюся за ужином ситуацию. И негромко, но Гон все же признал, что вышло все не плохо, и реакция его родителей была в сто раз лучше, чем он себе ее представлял. Так вот на том они и порешали, погрузившись в бой, и, казалось, тема с поступлением была уже давно закрыта, как вдруг всплыла вновь.       Киллуа, пнув взявшийся под ногами камушек вдоль по тропинке, беспечно протянул, желая поскорее избавиться от неприятного вопроса:       – Ага, в тот же, который Иллуми закончил. Буду изучать сопромат и много-много физики. Ты же знаешь.       – Так… ты же вроде не хотел?       Хотел, не хотел, какая, к черту, разница? – подумал про себя Киллуа, вновь пиная покатившийся кубарем камушек. Что не делай, как не возмущайся, а по итогу «разумные решения» все равно вылезут на первый план. Раньше он думал, впрочем, по-другому. Видимо, с каждым годом чужие установки все четче заседали в голове.       – Передумал? – уточнил Гон, и на этот вопрос было ответить куда проще. Киллуа просто согласился, послушно бросив короткое «ага».       Через пару минут дорога вывела их прямиком к освещенному тусклой лампочкой подъезду, и на удивление в спальном районе они так и не пересеклись ни с одной живой душой по пути. С громким пиликанием открыв блок подъезда, друзья просочились в приоткрытую дверь погрузившийся в сон квартиры. Двери в зал, где устроилась бабушка, и в спальню Мито были закрыты, и лишь с кухни горел неяркий свет встроенных в гарнитур лампочек. Пытаясь соблюдать тишину, Гон стащил с Мортона ошейник и поспешил насыпать в его миску еды, а Киллуа, взглянув на часы, большая стрелка на которых бессовестно переползла за час ночи, взяв заранее приготовленное ему полотенце со спинки стула, направился в ванну.       По возвращению чистый и преисполненный в столь поздний час сил Киллуа, бесшумно прокравшись в освещенную одной лишь настольной лампой комнату, развесил сырое полотенце на двери, когда вслед за ним так же тихонечко очутился в спальне и Гон. Он поставил полный стакан фильтрованной воды на полку книжного шкафа и под озорным взглядом голубых глаз негромко шикнул:       – Я не пойду посреди ночи греметь чашками на кухню, – предупредил он, набрасывая на плечи комплект сменного белья, а Киллуа лишь усмехнулся, еще пару долгих секунд буравя взглядом прозрачный пузатый стакан с серебряным узором у верхнего края. В душе разлилось тепло, и первые капли включённой Гоном воды забарабанили по глянцевой поверхности ванны, звуча до невозможного громко в темной и тихой квартире, в которой каждое движение и каждый шорох отражался в ушах, и совсем не сложно было догадаться чем именно занят Гон в ванной. Например сейчас, он запахнул шторку.       Интересно, так же слышны остальным жителям столь уютной и маленькой квартиры все шорохи из этой комнаты, где посреди длинной стены стоит старенький диван, иногда поскрипывающий под весом тел? Так же забираются в их уши все шумные в тишине движения?       Киллуа надеялся, что они их не слышат. Что не придают значения и мирно спят в кроватях, не представляя и даже не предполагая, что за соседней стеной может твориться то, что не разрешили бы сделать им ни одни родители. Это была их разделенная на двоих тайна. Тайна, покрытая пологом ночи.       Прикрыв бесшумно закрывшуюся дверь, под тусклым светом лампы Киллуа застелил благоразумно расправленный до вечерней прогулки с Мортоном диван. Разложил пухлые подушки, бросил на мятую после стирки простынь свежезаправленные одеяла и, прислушавшись к приглушенным доносящимся из ванны звукам, с ногами забрался на подготовленную к ночи кровать. От белья исходил приятный запах порошка, которым пахла вся Гона одежда, и, утайкой от самого же себя улыбнувшись, смущенно поджав рвущиеся вверх уголки губ, Киллуа плюхнулся на край, забираясь под пушистое одеяло и складывая домашние шорты на пол, у ножек.       Его последний серии телефон ярко осветил в приглушенном свете лицо, а пальцы больше автоматически, чем целенаправленно открыли соц. сеть, проверяя затерявшиеся в бесконечных бесполезных оповещениях сообщения, но, кроме разродившегося входящими чата класса, где из интересного было разве что пара смешных мемов, более Киллуа ничего не приходило.       Тем временем, освежившийся Гон, пару минут назад выключив воду, на цыпочках пробрался в свою комнату. Прогнав за дверь увязавшегося за ним Мортона, он бросил на компьютерный стул вещи, оставаясь в одних трусах, да заглянув в солидного размера экран, протянул:       – Да они снова обсуждали, что математичка охренела. Говорят, те задачи, что она задала, решить почти невозможно, пока не пройдем следующую тему, – вкратце пересказал он все восемьдесят с плюсом сообщений, говоря не громко, чтобы не тревожить ночную тишину, но все же возмущенно.       Взгляд небесно-голубых тут же приковался к сокрытому полутьмой лицу. Чуть с прищуром он всмотрелся в темные глаза напротив, и спустя пару секунд застывшего молчания, Киллуа, заблокировав телефон, вкрадчиво протянул:       – Разве тебе не все равно?       Обычно Гон не отсвечивал в чате, в отличие от Киллуа правда читал его, но никогда еще прежде не был возмущен вместе со всеми обилием сложной домашней работы. Домашней работы для Гона, как вида, практически не существовало. А потому и обсуждал он лишь редкие сплетни и смешные перепалки, не более. Сейчас же забравшийся на компьютерный стул мальчишка, раскинув колени на подлокотники, под взглядом друга залился краской так густо, что даже в полутьме заслепляющей голубые глаза лампы было видно его смущение.       Избегая света и прячась в тени широких плеч, Киллуа, на локтях приподнявшись, взглянул на друга внимательней, словно и не узнавал его вовсе. И под этим пытливым взглядом, объект разглядывания, зацепившись за стол рукой, крутанулся, желая избежать дальнейших расспросов, но резким движением его удержали на месте, поймав острую коленку.       – Сегодня снег пойдет, раз ты за учебу начал переживать!       – Вообще-то весна.       – Так и весной, и летом пойдет, чтобы все узнали какой чести удостоилась алгебра, – угорнул беззлобно Киллуа, как в него прилетела до этого мирно покоящаяся рядом подушка.       – Придурок! – произнесённое шепотом оскорбление прозвучало совсем по-ребячески, и, скрывая свое смущение, Гон хлопнул ладонью по выключателю настольной лампы, погружая комнату в темноту. – Будешь прикалыватся, ляжем спать! – В половину второго ночи такая угроза кому бы угодно показалась смешной и бездейственной, но Киллуа был совсем не кто угодно, и воздействовать на него Гон умел не хуже, чем пробегать дистанцию на время.       В ночи друг стих. Его тихие смешки прекратились, а сквозь загораживающие окна плотные кусты лунный свет совсем не пробирался, и возможность рассмотреть его лицо пропала вместе с выключенным светом.       – Вот и нечего ржать было, – чуть обиженно буркнул Гон, забираясь на жесткую половину спального места – спинку раскладывающегося книжкой дивана.       – Да я и не ржал, – оправдание вышло не слишком убедительным, потому как в худой бок прилетел легкий удар. – Да, ладно-ладно, я понял… – примиряющий шепот сделался совсем тихим, почти интимным, и в этой новой, зародившейся тишине прохладная ладонь опустилась на собранную в кулак руку. – Могу помочь завтра с темой, если хочешь. Там на самом деле не так и сложно. Они всегда больше ноют, – куда-то по направлению к Гону произнёс Киллуа, старательно выискивая не привыкшими к ночи глазами его темный силуэт, так его и не находя.       – Давай решим это завтра?       – Да. Но я правда могу…       – Тшшш….– перебивая вновь закрутившийся диалог, куда-то совсем на ухо выдохнул Гон, совершенно неожиданно оказываясь столь близко. От его дыхания нежная кожа на шее покрылась мурашками, что разбежались и по плоскому животу, когда чужие пальцы, пробравшись под край одеяла, коснулись бока под задравшимся краем футболки. – Повернись, – почти беззвучно попросил сокрытый ночью и слабым ночным зрением друг, и Киллуа безропотно перекатился на бок, к Гону спиной. И пусть то была лишь просьба, в голове он озорно придумал ей куда более будоражащее воображение определение – приказ.       Прохладный воздух, забравшись под край отодвинутого одеяла, впустил за собой теплого человека. Жалостливо скрипнула в глубине дивана старенькая балка, принимая вес двух взрослых юношей, и смелые шаловливые пальцы озорно коснулись подставленной под ласки обнаженной шеи. В абсолютной тишине, сопровождаемой лишь шелестом листьев за окном, послышался тихий вздох, и Киллуа прикрыл глаза, боясь пошевелиться.       Гон вновь оказался близко. Совсем рядом, у противоположного края одной подушки. Так близко, что, если неловко дернуться, можно спиной коснуться его обнаженной груди.       – Только тихо, – прошептали в самое ухо чуть шершавые губы, и изо рта вырвался оглушительно громкий выдох. Первый. Трепетный. – Я сказал, тихо, – чуть смеясь, пожурил друга Гон, следом заставив того вздрогнуть от одного коснувшегося раковины уха дыхания.       Больше он не сказал ни слова. И лишь игра ветра с только распустившимися листочками первое время отвлекала Киллуа от едва ощутимых касаний. Он дрожал. Дышал, стараясь выравнивать сбивающееся вдохи и выдохи. Давил в себе любые звуки. Слушал ветер. И с колотящимся в груди сердцем следил за каждым шорохом и громким дыханием завалившегося под дверь с обратной стороны Мортона. Он слушал тишину, отчаянно надеясь никого не потревожить своими жадными вдохами.       Они с Гоном вот уже как год бессовестно играли во взрослые игры глубокими ночами. А началось все с одного странного разговора с Иллуми.       Тогда, чуть больше года назад, Киллуа со школы забрал не Гото, а старший сын семьи Золдиков. Иллуми, видимо решив попонтоваться своей новенькой, едва выехавшей из салона ауди, затормозил у ворот школы, вызвав небывалый среди школьников фурор.       Стоит ли говорить, что, не видя и в глаза еще новую машину брата, Киллуа, тяжело вздохнув, поплелся к подкатившей тонированной малышке, забираясь под сотней другой взглядов на передние сидение. Он бы может и сел, как всегда, сзади, но машина братца так некстати была двухместной. Недовольно хлопнув дверью, съехавший буквально под сидение Киллуа буркнул что-то недовольное по поводу теперь еще сильнее замотивированных подружиться с ним поближе девчонок и получил весьма необычный ответ – Иллуми прямым текстом намекнул, что пора бы уже было и девчонку себе какую выбрать. Киллуа же, услышав его предложение, покрылся бордовыми пятнами, вызвав волну неудержимого смеха.       На ближайшем светофоре в край пристыженный школьник собирался уже было выскочить из пропитанного запахом новой кожи салона, как загорелся зеленый, и водитель притопил на газ. Когда же смешки стихли, своей длинной ладонью Иллуми похлопал брата по коленке и аккуратно объяснил, что, если уж так сильно он стесняется и боится девочек, то для уверенности, можно предложить попробовать себя в качестве романтических партнеров Гону – ничего криминального, лишь пару поцелуев и легких касаний. Лишь бы только узнать мир взрослых получше. И, например, суметь потом сделать вот так – возбудить одним легким касанием за ухом, как на примере продемонстрировал на брате Иллуми. Тогда Киллуа впервые узнал о существовании эрогенных зон. Он встрепенулся, уходя от касания, округлил невинные глазки и уставился на не отрывающего взгляда от дороги водителя, как ошалелый. Иллуми лишь с улыбкой констатировал факт, что у некоторых людей чувствительность столь высока, что и одних невинных ласк вполне может хватить для получения оргазма. Киллуа побагровел сильнее, но прерывать лекцию по половому воспитанию не стал.       Так, и узнал он, что, будучи в его возрасте, Иллуми прежде чем получить успех у девочек, тайно тренировался с Хисокой, его мало приятным Киллуа другом. Они целовались, тренировались доставлять другим людям удовольствие и даже пару раз дрочили друг другу. И вот последнее было как-то уже слишком. В пределы нормы это явно не входило, и Киллуа бы возможно хотел и вовсе об этом не знать, но Иллуми решил по-иному. Впрочем, как бы он не баловался в детстве, на момент разговора у старшего брата была уже сотня другая красавец-девушек, меняющихся чуть ли не каждую неделю, и невольно Киллуа к нему прислушался. Долго думал, анализировал, и в конце концов пришел к выводу, что пара поцелуев и касаний и правда дружбу не испортит, а вот уверенности придаст. К слову, тогда еще Хисока не расхаживал по их дому на правах парня старшего сына, а Иллуми действительно приводил одну красавицу за другой.       По итогу, в очередной день, набравшись смелости, Киллуа пересказал недавно изученную теорию Гону, а тот недолго думая согласился, вот уже как полгода тайно поглядывая на их отличницу с первой парты. В один из дней, оставшись наедине и совершенно неловко рассевшись на диване, они, все же сумев перебороть смешки, поцеловались. Поцелуй тот был странный. Вроде не противный, не мерзкий, но никакой.       Потерлись друг об друга их губы и все на том. Конец. Даже не понятно, что там люди в них находят, в этих поцелуях.       Посмотрели в интернете, стыдно даже вспоминать, обучающие видео, да, поглядев друг на друга, поцеловались снова. Медленней. Романтичней – под музыку с сайта, что по обещаниям должна была добавить антуража. И с языком. И вот так было приятно. Волнительно и даже совсем немного возбуждающе. А еще смешно, очень, когда мелодия прервалась на рекламу.       С тех пор они и не целовались. Как-то молча решили, что нет в том необходимости, и приняли тот факт, что поцелуи желанны, наверное, лишь с любимым человеком. Любимым Гон для Киллуа не был. Точнее был, но оставался другом и не укладывался в голове в качестве объекта воздыхания. При мыслях о нем не всплывали романтические фантазии, не трепетало сердце, и не дрожал голос, как в момент, когда обернулась к нему с вопросом Леса, пышноволосая брюнетка с невероятно огромной для их возраста грудью и тонкой талией. На эту девчонку, когда приходила она в короткой складчатой юбке с высокой талией, пускала слюни добрая часть мужского населения всего класса, и Киллуа не был исключением. Вот с ней фантазии то и дело рисовали поцелуи, объятья и касания где-нибудь в укромном уголке посреди уроков в школе. Только Леса никому взаимностью не отвечала, будто бы и вовсе не замечая всеобщего внимания и совершенно им не пользуясь. Все ее мысли были на исписанных страницах блокнотов, где одноклассники интересовались больше друг другом, чем ей. Странная девчонка. Странная, но такая красивая!       Знала бы она, чем в тайне от всех по ночам занимаются они с Гоном, пришла бы в восторг. Они и без того, судя по ее записям, были самой красивой парочкой в классе, что не без удовольствия принял Килллуа. Все же хоть где-то для Лесы он был самым. Пусть даже и рядом с Гоном. Пусть и с ним в паре. Да пусть, что угодно думает о нем эта девчонка, лишь бы думала.       Киллуа по уши был в нее влюблен. По уши. До пальцев рук и ног. До кончиков волос на голове. Она была красива, умна и скромна. И к ней раз за разом возвращались его фантазии, по цепочке обойдя всех симпатичных одноклассниц. В нее Киллуа был влюблен чаще всего. А вообще, в целом, не отказывал себе влюбляться каждую неделю в кого-то нового, по кругу. Даже к молодой учительнице физики испытывал романтическое влечение, представляя ее перед сном. Да что уж там… Даже и не к совсем молодой биологичке. Пусть и даже себе толком не хотел признаваться, но эта средних лет грозная женщина, одетая с иголочки и годящаяся ему в матери, вызывала в душе трепет, а стук ее каблуков в мертвенно-тихом классе отпечатывался в сознании громким эхом, перебиваемым несгибаемым тоном ее голоса. Шикарная женщина. Просто шикарная. Рядом с ней хотелось прогибаться и безоговорочно подчиняться, вставая на цыпочки при каждом ответе и нервно хватаясь за край парты. С ней хотелось. Так по-глупому и даже немного стыдно. С ней хотелось немного больше, чем с Лесой, с ней представлялось ярче и интересней. От фантазий с ней кровь бурлила с неистовой силой. Ведь то было так неправильно и так одновременно волнующе. Так же, как и темные ночи рядом с Гоном под одним покрывалом и на одной подушке – сумасшедше беспечно, прямо под носом у родителей, и потому же так желанно.       До касаний они дошли чуть позже, после поцелуев, оставшихся лишь в воспоминаниях детскими шалостями. Касания оказались куда более возбуждающими и интригующими. Раз попробовав поласкать открытые части тел, не скрываемые одеждой, они уже не смогли остановиться. Гладили друг друга тайком от любопытных глаз, раздражали возбуждением на уроках, нарочно шепча и задевая дыханием эрогенную зону у шеи. Они играли. Сначала играли друг с другом, кто кого легче возбудит, а потом… сами того не заметили, как разделились на роли. Гон – ведущий, а Киллуа – ведомый. И игры на глазах других людей прекратились. В школе, дома, да где угодно они обычные, ничем не примечательные лучшие друзья. Веселящиеся, подкалывающие друг друга, иногда даже издевающиеся в шутку, но ночью, тихой ночью, когда слышен лишь шелест листвы и дыхание Мортона они… совершенно точно уже не просто друзья. Они уже чуть больше, чуть ближе. Они совершенно точно не любовники. Они никогда не касались друг друга непозволительно нагло, не трогали груди и бедер, не целовались и не переходили грань. Они не обсуждали это днем. Не обсуждали утром и не упоминали нигде, но четко знали, что каждая проведенная вместе ночь закончится этим. Закончится тихими стонами и иссушенным колким языком.       Они – не описанный вид отношений.       Наверное, они такие одни. Сумасшедшие, беспечные и легкомысленные. Немного странные друзья, но все еще друзья. Киллуа искренне хотелось верить, что все еще всего лишь друзья. Он не хотел влюбляться в Гона. Он не хотел плавиться в его руках, сознавая свои чувства. Он хотел лишь ощущать его дыхание в районе шеи, дрожать от соприкосновения губ с намытой получасом ранее мочкой и оглушительно громко выдыхать из легких жаркий воздух.       Чужие руки, пробежавшись кончиками пальцев вдоль боков, оголенных задравшейся футболкой, вызвали немой вскрик. Киллуа, не ожидавший касания кожи, обычно скрытой тканью, прогнулся, задирая голову к окну и отводя бедра назад, стараясь избежать столь оглушительного по ощущениям соприкосновения. Он крупно вздрогнул, вобрав в легкие огромный вздох, и почувствовал своей ягодицей чужое возбуждение. Гон замер. Киллуа секунду соображая, что в него уперлось, следом столь же резко, как прогнулся, отстранился, заливаясь румянцем так сильно, что в миг загорелись жаром его щеки и уши, таким сильным, что не спасли подставленные прохладные руки, становящиеся теплыми.       Гон тоже был возбужден. Гон был возбужден. Гону тоже это нравилось.       Понимание взаимности пришло еще секундами позже. Долгими секундами абсолютной тишины и прекратившимися движениями. Киллуа, конечно, всегда умом понимал, что не доставляй Гону эти ласки удовольствия, он бы не касался Киллуа так, заставляя стонать под ним и извиваться. Не под ним, рядом. Но сути то не меняет. Он бы не трогал его столь умело доводя до исступления. И Киллуа знал, конечно, знал, что другу нравятся их игры не меньше, но никогда еще не убеждался в этом столь ярко. Никогда еще они физически не ощущали возбуждения друг друга. Это было своего рода табу, негласное правило.       Правило, пусть и случайно, но было нарушено. И сердце заколотилось в груди столь сильно, что его звук, как барабаны, загремел в ушах, и, наверное, был слышен даже на расстоянии. Наверное, его слышал и Гон. Наверное, от того он медлил. Наверное, потому не касался все еще дрожащего от каждого дуновения ветра из распахнутой форточки тела. Откуда же Киллуа было знать, что Гон так же слышал в ушах лишь грохот заведенного внутри мотора и так же трусливо боялся продолжить, осознавая, что друг наверняка возбужден не меньше (Да куда больше, судя по его состоянию!), но все же долгие секунды не решаясь коснуться его вновь.       Шелест листьев. Дуновение ветра. Редкий низкий храп Мортона под дверью. И дыхание Киллуа, все еще сбитое, быстрое и сухое. Скрип дивана под перемещенным весом за спиной.       Иллуми не говорил, что делать в таких случаях. Иллуми, падла такая, вот уже полгода спал с Хисокой. А Киллуа с Гоном. И, если Гон и правда хоть чему-то то научился из их игр, то Киллуа уж точно опыта не набрался никакого.       Принимая наслаждение, он не хотел от него отказываться и, честно, не очень-то представлял, как нависает в постели над Лесой. Гон его разбаловал. Гон показал, как можно совершенно ни о чем не думать, отдаваясь моменту. Киллуа боялся представлять в фантазиях Гона. Киллуа боялся заходить дальше. Он не хотел. Эти ночи были их тайной. Будь они вместе, она бы стала явью. Люди же так часто заглядывают носом в чужие спальни. И сейчас им с Гоном нечего опасаться. Они всего лишь друзья. Никто и не подумает, что под одеялом они оба возбуждены, что они оба хотят продолжить, но не знают как, отчаянно краснея.       – Пить хочу… – через длинные минуты, когда пелена возбуждения спала с острых плечей, прошептал Кил. Он негромко закашлялся, следом раздражая сухое горло еще и спазмами.       – Держи, – не вставая с дивана, Гон дотянувшись до полки шкафа, протянул полный стакан другу. Тот, наскоро припав к краю, за считанные секунды осушил предложенную бодряще-прохладную воду. Стало легче. Горло и язык наполнились спасительной влагой, и Киллуа громко выдохнул, протягивая стакан обратно.       – Спасибо, – коротко поблагодарил он и, втянув прохладный воздух, завалился обратно на жаркую, чуть влажную простынь. Его щеки все еще горели смущением, и, к счастью, даже привыкшие к темноте глаза различали в лишённой лунного света комнате лишь очертания предметов. Розовый блеск на щеках в таком освещении разглядеть им было не под силу.       Перебравшись на свою сторону кровати, судя по звукам, Гон залез под одеяло и взбил пухлую подушку. На секунду Киллуа даже позавидовал сухости его простыни, как следом друг перекатился к стенке и негромко позвал:       – Иди ко мне, – произнес он и, заметив дернувшиеся под одеялом плечи, поспешил добавить: – На твоей половине жарко. Ну же, я больше не буду тебя трогать, – заверил Гон, и иррационально эти призванные успокоить слова подействовали разочаровывающе.       То есть как это так не трогать? Так близко и не трогать?       А Киллуа был не против бы еще немного потрогать. Ночь темна, время будто остановилось и еще есть желание продолжать, но, как только он перебрался на предложенное место, Гон пожелал спокойной ночи и действительно принялся спать. Совсем рядом. На одной подушке. И Киллуа, выждав время, легко придвинул к его дыханию свою шею исходясь в мурашках и легкой дрожи. Гон уже спал. А Киллуа продолжил, бессовестно подставляясь под его дыхание, дрожать рядом. Он предпочитал не думать об этом. Предпочитал просто наслаждаться. Он, снова возбужденный и разгоряченный, как нашкодивший котенок, придвинулся всем телом к другу ближе, убегая от жара простыни, и съехав ниже, чтобы не чувствовать его дыхания, заснул в районе его груди, устало проваливаясь в граничащий с явью сон.       Гон о его ночных шалостях узнать не должен. Ведь это уже как-то слишком. Как-то, как у Иллуми с Хисокой, – проскользнула в голове последняя, забытая за сном мысль.       Утром зоркое солнце, пробиваясь лучами сквозь ярко-зеленые листочки набирающего цвет куста сирени за окном, разбудило Киллуа, слепя через веки его прикрытые глаза. В комнате было тихо и лишь из-за двери доносились голоса. Голос Гона звучал бодро, хотя массивные электронные часы на столе показывали лишь начало одиннадцатого утра. Киллуа, разбросав по дивану руки, резонно задавался вопросом: Как его другу удается быть столь радостным с утра по раньше после бессонной ночи?       Словно в ответ на его мысли, с кухни донесся звук бьющихся о металлическую миску гранул собачьего корма. Точно. Вот так с утра пораньше ему каждый день проходится выгуливать пса.       Потянувшись и ощутив затекшие за ночь на твердой спине мышцы, Киллуа перекатился на мягкую сидушку, достал с пола пристроенный под ножкой у шорт телефон да бездумно полез проверять обновления. Картинки милых котиков напополам с не всегда свежими мемами разбавились загруженной парой минут назад фотографией Гона. Друг, присев на корточки рядом с зеленым кустом, сфотографировался вместе с счастливо высунувшим язык Мортоном, а снизу поста прикреплена была запись «Утро воскресенья, а я уже пробежал три километра». После прочтения этого уточнения легкая обида на друга за то, что он даже не удосужился поинтересоваться пойдет ли Киллуа гулять вместе с ним с Мортоном, сменилась облегчением. Бегать с утра пораньше он настроен не был. Поставив лайк, Киллуа листнул еще пару записей пред тем, как дверь в спальню распахнулась, и в нее влетел радостный ураган, оглушая своим громким голосом:       – Доброе утро! Ты хочешь блинчики или оладушки? – от разлетевшегося в ушах звона Киллуа поморщился. Видимо засыпать с рассветом все же была так себе идея.       – Оладушки, – не особенно думая ответил он.       Гон метнулся из комнаты обратно по направлению к кухне.       – Он будет оладушки, – не менее бодро и громко проинформировал он, и грустно выдохнув, Киллуа осознал, что времени валяться на кровати практически не осталось, если он хочет успеть в гостях еще и позавтракать. В час дня Гото должен отвести его к репетитору по физике. Учитывая, что в городе пробки, приедет он в крайнем случае к полудню.       Нащупав под пальцами шорты, Киллуа, вслушиваясь в разговор, доносящийся с кухни, под одеялом, стесняясь как маленький мальчик оставшейся открытой двери, натянул их на жилистые ноги, следом распахивая одеяло. Собрал постельное белье, сложил стопкой подушки с одеялами и направился к источнику вкусных запахов – кухне.       – Доброе утро, – поздоровался он с бабушкой Абе и в ответ услышал такое же приветствие.       Мортон, вылизав до блеска свою миску, крутился под ногами, и, пододвигая его ногой, Киллуа устроился на стуле между столом и холодильником. Гон принялся рассказывать о своем утре, что началось в восемь утра, о том, что видел на прогулке Лесу. Он специально сказал о ней, прекрасно зная о чувствах друга к однокласснице, и Килла все же пожалел, что беззаботно спал в постели, а не пробежал три километра. Лишняя встреча с Лесой наполнила бы этот день еще чуть больше радостью, чем заваренный бергамотовый чай с тремя ложками сахара, стоящий на столе у вазочки со сгущенкой и тарелкой пышных, дрожжевых оладушков. Такие оладушки Киллуа ел лишь в доме Гона. Было вкусно. И совершенно по-домашнему уютно.       И как было бы здорово, если бы такие утра случались чаще. На маленькой кухне. С упирающимся в ноги Мортоном, так и норовящим на весу схватить то, что упало со стола. И с разговорами об играх, о школе, об одноклассниках. Такие утра Киллуа ценил сильнее всех других. Они были желаннее. Желанна для него была и произнесенная в дверях на прощание фраза:       – Когда ты приедешь с ночевкой вновь? – спросил Гон, прикрывая дверь квартиры со стороны подъезда. Он выскочил босиком, пальцами встав на холодный бетон, и Киллуа уже собирался его отругать, как вдруг заметил в карих глазах напротив плохо скрываемую надежду повторить ночевку как можно скорее. И Киллуа знал, чего Гон хотел. Ночью было лишь одно дело, которым не могли они заняться при свете дня. Его щеки окрасил легкий румянец, а глаза метнулись в сторону распахнувшейся подъездной двери, что впустила соседей.       Момент был разрушен. В подъездном проеме блеснул на солнце облитый воском край белого прадика, и Киллуа, отгоняя свое смущение, пропуская на лестничной площадке людей, произнес:       – Постараюсь, как можно скорее, – пряча губы за край воротника куртки произнес он, следом хлопая друга по плечу. – Все, иди, давай. Замерзнешь! – махнул он, перескакивая все три нижних ступеньки махом. – Вечером в восемь в сети, – крикнул он, уже выбегая из подъезда и оказываясь на улице перед стоящем, как на страже перед джипом, Гото.       – Доброе утро, юноша, – недовольно смиряя растрепанный волос, который Киллуа забыл расчесать, поприветствовал его водитель. – Надеюсь, пока мы будем в пути ты сможешь привести свой внешний вид в порядок. После репетитора мне велено отвести тебя на семейный обед, – пояснил свои предыдущие слова мужчина.       – Я понял, – прыгая в идеально белый салон, отозвался Киллуа.       Он пристегнул ремень безопасности, откинулся на заднем диванчике и, когда машина тронулась с места, как-то грустно взглянул на сокрытые железными решетками окна первого этажа.       Сев в эту машину, он вновь до глубины души стал Киллуа Золдиком. Наследником строительного бизнеса отца. Ему все так же нужно хорошо учиться, уже в девятом классе готовиться к выпускным экзаменам из одиннадцатого и своим внешним видом не падать в грязь лицом. Он поступит в строительный. Он закончит его наверняка с отличием. По-другому просто не умеет. И лишь ночами, в тайне от всего мира, он может быть таким, каким хочется быть лишь ему. И это протест. Его маленькая тайна. Его не понятные даже ему самому желания. Он не хочет встречаться с Гоном. Он не хочет его любить. И до чертиков его любит. Странной, сумасшедшей и ненормальной любовью.       – На обратном пути с репетитора мы заберем Иллуми, – проинформировал Гото, когда они выехали на магистраль. – Он будет с Хисокой, – зачем-то добавил он, и Киллуа, уткнувшись в окно, молча посмеялся дурацкому совпадению.       Иллуми будет с Хисокой.       А с кем будет он сам спустя десяток лет с такими советами? А, Иллуми?