***
Он очнулся с острым ощущением, что кто-то на него смотрит. Максвелл возвышался над ним, держа в руках миску и ложку. — Наконец-то проснулся, приятель? — мужчина присел рядом и поднёс Уилсону ложку чего-то похожего на кашу. — Тебе нужно поесть. Уилсон не был дураком. Намечалась очередная эскалация. Поначалу Максвелл был вполне доволен тем, что наблюдал за учёным со стороны, появляясь только, чтобы отпускать лаконичные оскорбления, когда тот неизбежно погибал. Затем он начал появляться, даже когда у Уилсона всё было в порядке, обычно в самые неподходящие моменты, гарантируя, что всё пойдёт наперекосяк. Первый раз, когда Максвелл напал на него лично, стал шоком для всей его системы, внезапным изменением правил, которого он не учёл. К тому времени, как дело дошло до первой крови, Уилсон с мрачным сердцем смирился с тем, что визит демона неизбежно приведёт к пыткам и убийствам. Уже тогда первый насильный поцелуй и обещание худшего стали следующим моментом, открывшим глаза, рассветом понимания того, как много Уилсону ещё предстояло потерять. Максвелл так долго, медленно наращивал свои атаки, что учёный не раз сопротивлялся искушению сказать ему просто продолжать в том же духе, поскольку всё неизбежно, в любом случае произойдёт. Только понимание того, что демон, скорее всего, примет такое предложение, связывало ему язык. Уилсон всё ещё иногда задавался вопросом, не хуже ли жить под нависающим лезвием. Прямо как сейчас, обливаясь потом от усилий встать и уйти, целиком отданный на милость Максвеллу. Несмотря ни на что, он держал рот на замке. — Ты умрёшь, если не будешь есть, приятель. Уилсон ничего не сказал. Он всегда был упрям, и, несмотря на все проблемы, что его характер доставлял в приличном обществе, такая черта в Константе была настоящим золотом. К сожалению, Максвелл не был с этим согласен. — Если тебе так не терпится умереть, я буду рад угодить тебе позже. Но не сейчас. Он сунул ложку обратно в миску и схватил Уилсона за волосы. Учёный зашипел, когда его поставили на колени, каждая клеточка его тела протестовала против грубого обращения. Как только он выпрямился, Максвелл ослабил хватку и поднялся. Уилсон апатично смотрел на колени мужчины, яростно пытаясь не думать о том, как выглядело бы его с демоном положение для посторонних глаз. Это продолжалось до тех пор, пока Максвелл не дёрнул голову учёного вверх. Ложка вернулась, до краёв наполненная густой кашей, и наставилась на Уилсона, как оружие. — Ешь. Уилсон злобно уставился на ложку, пытаясь не дрожать. Единственная причина, по которой Максвелл кормил его таким образом, заключалась в том, чтобы заставить учёного возненавидеть демона как можно сильнее. Раздражало то, что Максвелл был прав. Уилсон умрёт, если не поест в ближайшее время. Вопрос состоял в том, стоило ли выживание секундой дольше деградации от рук заклятого врага? Мог ли он вообще быть уверен, что кашу безопасно есть? Он подумал об этом. Он продолжал думать об этом даже когда Максвелл устал ждать и так резко дёрнул Уилсона в сторону, что у того что-то хрустнуло в шее. Наконец, заметив, что сосредоточенно прикусил губу, учёный подчинился своему урчащему желудку. Он открыл рот. Не теряя времени, Максвелл, сунул ложку внутрь. Уилсон зажмурился и сосредоточил всё своё внимание на еде. Каша оказалась тёплой и довольно легко скользила в горло. Вторая ложка, если такое возможно, была даже вкуснее, и Максвелл, после того, как убедился, что учёный настроен подыгрывать, ослабил свою хватку настолько, что это испытание стало просто унизительным, чем мучительным. Как только каша закончилась, Максвелл полностью отпустил учёного. Уилсон снова стёк на землю, едва осознав, что мужчина покинул палатку, и его голова коснулась подстилки. Он закрыл глаза. Он дал им отдых только на мгновение, в ожидании, пока еда подействует. Тогда он кинется бежать так далеко, насколько унесут его ноги...***
Когда он очнулся, то был готов лопнуть. Застонав, Уилсон перевернулся на бок. Его тело весило в два раза больше, чем должно было, а ощущение в суставах было подобно тому, будто кто-то взял его вполне себе пригодные части человеческого тела и заменил их кусками строганного дерева. Замечательно. Снаружи царили сумерки, но слабое свечение зажжённого костра гарантировало безопасность. Собрав всю волю в кулак, Уилсон кое-как поднялся на ноги и вылез из палатки. Расстояние до компоста, казалось, составляло почти пятьдесят миль. Он вздохнул и только сделал свой первый, со стиснутыми зубами, шаг вперёд, как услышал за спиной слишком знакомый звук затяжки сигарой. — Мне нужно повториться, приятель? Уилсон развернулся и посмотрел на Максвелла — потому что это, конечно же, был Максвелл, и теперь учёному оставалось только гадать, находился ли мужчина в палатке всё то время, пока он спал. — Нет. Мне не нужна помощь, — не нужна, действительно не нужна. Однажды он прохромал пять миль после того, как особо настойчивая гончая откусила ему половину голени. Он даже прожил так несколько дней. Лихорадка была пустяком, и, чтобы продемонстрировать свою стойкость, Уилсон оторвал ногу с того места, где она была привинчена к земле, и поставил впереди другой. Максвелл молчал, и Уилсон проигнорировал его и сделал ещё несколько тяжёлых шагов вперёд. Ещё шаг, затем ещё один. Не обращай внимания на головокружение, земля всегда рядом, чтобы поймать тебя в случае падения. Ты падал достаточно раз, чтобы понимать, что это не конец света... Когда учёный остановился, чтобы отдышаться, длинные пальцы в перчатке, ледяные, хотя должны были быть тёплыми, обвились вокруг его плеча и заставили встать прямо. — Может, у тебя в распоряжении и вся ночь, приятель, но у меня — нет. — С каких это пор? — когда Уилсон повернулся, чтобы хмуро взглянуть на Максвелла, то обнаружил, что проделал от палатки всего три фута. — Я говорил на полном серьёзе. — Ни малейшего сомнения. Ноги Уилсона оторвались от земли. Он попытался вырваться из железной хватки, когда демон понёс его к компосту так же, как сам учёный переносил туда отходы. — Да не нужна мне твоя помощь! Максвелл шлёпнул его на землю рядом с компостом. — Займись своим делом. Уилсон весь напрягся, готовый наброситься, уверенный, что ублюдок не позволит ему того уединения, коего требуют такие дела. Только, когда он повернулся, чтобы высказать свои требования, мужчина уже развернулся и пошёл обратно к палатке. Уилсон ошеломлённо уставился на него, а затем поспешил сделать то, зачем пришёл. Лучше действовать, пока Максвелл не передумал. Демон пришёл забрать его только после того, как Уилсон, спотыкаясь, побрёл назад. На этот раз он не поднял учёного, а предложил тому руку. Ненавидя себя за это, Уилсон принял её. Он заснул, стоило его телу коснуться мехов.***
Он пробудился от птичьего пения, голова казалась уже не такой заложенной, чем накануне, а тело обволакивала странная мягкость. Беглый осмотр вокруг показал, что Уилсон не галлюцинировал перед сном: его старый, но ещё годный спальный мешок превратился в роскошную подстилку, покрытую белым мехом, таким мягким, что учёный практически в нём утопал. Уилсон втянул носом странный мускусный запах мехов и задумался о своём следующем шаге. Его конечности по-прежнему словно были налиты свинцом, но голова уже была не так набита ватой. Он вновь мог мыслить ясно. Что он и сделал, когда возник Максвелл с очередной тарелкой каши. — Да ты сова, не так ли, приятель? Уилсон вздохнул, готовый отстаивать себя. Только ему не было нужды беспокоиться: Максвелл сделал то, чего от него и требовал учёный, а именно — передал Уилсону миску. Второе неозвученное желание учёного, чтобы его оставили в покое, не сбылось: Максвелл уселся за ним наблюдать. К тому времени Уилсон был готов вступить в бой. Каша была из более мелкой крупы, чем вчерашняя, и увенчивалась свежим мёдом. На вкус она оказалась лучшим, что учёный ел за последние недели. Он проглотил её, только на последних ложках уделив внимание устремлённому на него взгляду демона. Уилсон замер с ложкой на полпути ко рту, затем отложил её и поставил миску на землю рядом с собой. Он встретился с пристальным взглядом Максвелла: — Почему ты это делаешь? Максвелл усмехнулся, будто ответ должен был быть очевидным: — Терпеть не могу смотреть на больных людей. — Тогда зачем смотреть? Почему бы просто не убить меня и не узреть, как я перерождаюсь в расцвете сил? — не то чтобы демон отказался от притворства, что не внёс непосредственного вклада в гибель Уилсона десятки смертей назад. — Ты предпочитаешь умереть? — ухмылка, которая всегда сопутствовала подобным заявлениям, отчего-то казалась сдержанной. Вымученной даже. — Ешь. Уилсон подумал о неповиновении, но зачем отрезать нос назло лицу? Он прикончил миску, затем увидел, как тени Максвелла поглотили её и утащили под землю, как только учёный поставил ёмкость обратно. К тому моменту, как он снова поднял глаза, Максвелла уже не было. Уилсон опять лёг, всё ещё не привыкший к странному комфорту своей новой постели. Если Максвелл сказал правду о нетерпимости к болезни, отчего демону просто не убить его? Отчего не оставить в покое, чтобы он либо поправился, либо погиб? И отчего, как бы не характерно это ни было для мужчины, отчего просто не вылечить Уилсона и покончить со всем этим? Без сомнения, демон мог бы сделать это одним щелчком пальцев. Нет. Всё это было ловушкой. Уловкой, чтобы ослабить бдительность Уилсона с той или иной гнусной целью. Как будто он на неё попадётся! Унижение от всего этого заставило Уилсона вскипеть, что, в свою очередь, усилило лихорадку. К тому мигу, как его затянуло в сон, учёный увидел пламя, отражающееся в мехе.***
В следующий раз, когда он проснулся, всё его тело было завязано в гордиев узел. Уилсон, обливаясь на мехе потом, сопротивлялся мышечным спазмам, которые, казалось, поразили все возможные мышцы одновременно. Теперь-то учёный действительно мог воспользоваться помощью Максвелла, поэтому, естественно, урода нигде не было. Борясь с самим собой, ему наконец удалось разогнуть сначала спину, а следом и руки. Подняться на ноги по-прежнему оставалось задачей не из лёгких, но в конце концов Уилсон смог встать. Сколько же таких, словно гор, преград он преодолел? Возможно, по возвращению домой он просто обязан будет заняться альпинизмом, ха-ха, да и почему бы не записаться там в антарктическую экспедицию, раз на то пошло? К тому времени, как Уилсону удалось добраться до выхода из палатки, небо поглотила тьма. Это не слишком привлекло внимание учёного. Вместо этого Уилсон обратил взгляд на кострище. Пламя вздымалось высоко, настолько высоко, насколько могло подняться безопасно, будучи окружённое камнем. Безумие в летнюю жару, правда, даже с зажжённой эндотермической версией. Меж двух костров, одинаково окутанный оранжевым и голубоватым мерцающим пламенем, на вычурной теневой скамье, которая, несомненно, была здесь и раньше, сидел Максвелл. Он не обращал внимания на Уилсона. Его глаза были прикованы к обычному огню, следя за искрами, вылетающими из брёвен. Накрытый в равной мере светом и тенью, лишённый обычной усмешки и гневных глаз, он выглядел... человеком. Кротким, почти что, хотя едва ли счастливым. Тут правая нога Уилсона вновь отнялась. Учёный споткнулся, пытаясь сохранить равновесие. Голова Максвелла дёрнулась в его сторону, как у хищной птицы, заметившей в кустах мышь. — Почему ты встал? — раздражение, но и удивление. Подлинное удивление. — Мышечные спазмы, — выдавил Уилсон, его мысли крутились. Каким-то образом он в самом деле удивил Максвелла! Он даже не знал, что такое возможно! — Возвращайся в постель, — стоя, со скрытым от огня лицом, Максвелл больше походил на свои статуи, чем на самого себя. Уилсон бросил взгляд в сторону компоста: — Сейчас. Когда он достиг палатки, мужчина уже ждал его с кружкой чего-то похожего на молоко. Уилсон со стоном опустился на постель и принял протянутую кружку. — Где ты это взял? Улыбка демона отвечала сама за себя. Тебе действительно нужно спрашивать? Уилсон пожал плечами и выпил. Это действительно оказалось молоко, но то ли после стольких лет без него учёный забыл его вкус, то ли с ним было что-то не так: у него был кисловатый привкус, а после того, как Уилсон проглотил напиток, последовало горькое послевкусие. — Травы для твоих мышц, — сказал Максвелл, когда Уилсон остановился после первого глотка, с подозрением глядя на напиток. Теперь, когда мужчина пояснил это, учёный смог разглядеть среди белого частички чего-то зелёного. Горькое лекарство, хах? Он допил остатки, стараясь не давиться от вкуса. Уилсон вернул кружку Максвеллу, затем произнёс, не задумываясь: — Спасибо. Тишина была мгновенной и глубокой. Уилсон отвёл взгляд. Что побудило его сказать это? Слова просто вылетели — какая-то старая привычка, которая, как он думал, исчезла по крайней мере десять лет назад. Затем, к счастью, привычная ухмылка Максвелла вернулась. — Кто знал, что ты превратишься в настоящее благотворительное дело, приятель? Прежде чем Уилсон успел придумать опровержение, мужчина уже покинул палатку, растворившись в сумерках. На одно безумное мгновение Уилсон подумал о том, чтобы пойти за ним. Вместо этого он лёг, теперь даже в непосильную жару чувствуя себя почти комфортно. Что он в действительности хотел сказать? Ничего такого, чего бы он не сказал за последние несколько десятков жизней. В любом случае, сколько их было? Шестьдесят? Семьдесят? Он несколько раз пытался вести счёт, но все время терял нить. Восемьдесят один, подумал Уилсон, погружаясь в сон. Восемьдесят один раз просыпаться в одиночестве и без оружия в свежем и враждебном мире. Сколько дней и ночей накопилось, он не мог даже предположить. Буквальные годы, наверняка. Вероятно даже Максвелл не знал точного количества. Восемьдесят один. Только сколько ещё будет? По крайней мере, до восьмидесяти двух, наверное, придётся подождать...***
Было слишком жарко даже для лета. Даже для подстилки из меха. Даже при высокой температуре. Во сне Уилсон превратился в жидкость, расплавленная земля текла сквозь него и обжигала изнутри. С отчётливым ужасом он понял, что проснулся и что жар был самым настоящим, а не каким-то затянувшимся остатком лихорадочного сна. Уилсон поднял руку, чтобы хотя бы вытереть пот со лба. Только вот его пальцы не поднялись ни на дюйм от того места, где были погружены в мех. Ноги тоже. Только его веки повиновались. Всё ещё примиряясь с тем, что он стал пленником собственной плоти, Уилсон остро осознал, что кто-то лежит с ним на постели. Кто-то, чья одна рука покоилась на вздëрнутом бедре Уилсона — голом бедре, вздрогнувши, понял учёный; его брюки были спущены до колен — и чья другая рука... — Неужели проснулись? — шелковистая мягкость голоса Максвелла не могла скрыть таящийся в нём клинок. — Никаких мышечных спазмов, приятель? Уилсон раскрыл рот. Это было всё, что учёный смог сделать. Предполагаемое ругательство, упрёк, крик, вообще любой звук — ничто из этого не вырвалось. Всё, что удалось издать его онемевшему языку и горлу, стало чем-то вроде низкого бульканья. — Просто расслабься, приятель. Я не причиню тебе вреда. Как будто учёный мог поверить этим словам. Кроме того, обжигающее прикосновение ласкало его до твёрдости — медленно, странно медленно, учитывая, как отчаянно Уилсон жаждал прикосновения, даже если бы он не хотел этого таким образом, никогда — таким образом — хотя само по себе прикосновение и не было болезненным, оно ощущалось, словно впивающиеся в его душу когти. — Ммм... — он заставил свои упрямые губы принять соответствующую форму, борясь с... наркотиком, должно быть, — никоим образом его лихорадка не подскочила так внезапно и с такой силой сама по себе — и проклиная себя за то, что ослабил бдительность после того, как обещал себе, что этого не произойдёт. — Ма... — Верно. Назови моё имя, — Максвелл явно развлекался. Этого было более чем достаточно, чтобы заставить Уилсона замолчать, даже если бы следующий звук не оказался невозможным для его непослушного языка. Он сконцентрировался на дыхании и попытался найти в себе силы подняться или хотя бы откатиться в сторону, пошевелиться, сделать что угодно, лишь бы не думать о пальцах Максвелла, поглаживающих его, или о теле Максвелла, прижимающегося к его спине, или о дыхании Максвелла, почти что измученном, как и его собственное — нет, сосредоточься! Взгляни наружу, подумай о прохладном воздухе и о смертоносных тварях, рыскающих по ночам, полных клыков и когтей, и страданий, подумай о том, как в последний раз ты умер, изодранный когтями свина-оборотня после того, как в опустившейся в полнолуние темноте забрёл не на те окрестности... Рука Максвелла замедлилась, затем полностью остановилась, всё ещё вокруг Уилсона. Демон сжал. Не сильно, но этого было достаточно, чтобы внимание учёного вернулось к происходящему. — Недостаточно интенсивно для тебя, приятель? Прежде чем Уилсон успел решить, как лучше запротестовать, рука на его бедре исчезла между их телами и поползла к его заду. Уилсон напрягся. Должна же была быть хоть какая-то сила, какой-то резерв воли, который он мог бы использовать, чтобы донести до своих одурманенных мышц, что сейчас не самое время просто лежать и принимать это... Два пальца скользнули внутрь него, будто всегда там были. Если бы Уилсон уже не окаменел от ужаса, это заставило бы его застыть. Не может быть, что это было так легко, так безболезненно, даже со влажностью — откуда это взялось? — нет, даже если у него не было личного опыта в этом вопросе, потрёпанные тома, написанные анонимными авторами, которые он украдкой изучал в подростковом возрасте, поясняли, что его тело должно было открыться медленно и только с большим усилием. Не так, если только он не был... он был... — Ты не расслабился, приятель? — движение пальцев Максвелла, достаточно интенсивное, чтобы учёный мог видеть звёзды, было ничем перед лицом облегчения при воспоминании о том, как он был одурманен. Конечно, его тело раскроется, когда сжатые мускулы расслабятся. Не было ничего распутного в том, чтобы быть вот так растянутым, если он никак не мог сопротивляться этому; нет худшего позора, чем... С его губ сорвался стон. Уилсон напряг горло, отчаянно пытаясь сохранить молчание, отчаянно пытаясь не быть услышанным, отчаянно пытаясь не слышать снисходительного смеха Максвелла и в особенности не чувствовать его рук, которыми он начал работать в тандеме, слишком горячо, слишком быстро, слишком много всего... Прошло не так уж много времени, как Уилсон излился. Демон остановился лишь на мгновение, а затем продолжил мучить его в том же темпе, намереваясь задушить каждую крупицу достоинства, оставшуюся от Уилсона, по мере того, как удовольствие отступало, а чрезмерная чувствительность и глубокий стыд брали верх. Затем, также резко, как сунул пальцы внутрь, Максвелл вынул их. Он полностью отпустил учёного и отодвинулся в сторону. — Посмотри на меня, Уилсон. Бесполезная команда, которой тот не смог бы подчиниться, даже если бы у него было хоть малейшее желание. Максвелл подождал несколько мгновений, прежде чем схватил Уилсона за волосы и повернул голову того так, что взор учёного обратился ввысь. — Посмотри на меня. Уилсон отвёл глаза. У него не было сил закрыть их, и потому он искал, на чём зафиксировать свой взгляд. Была только однотонная зелёная ткань палатки. Отдалённо, он понял, что плачет. Интересно, когда он только начал. Наконец он посмотрел на Максвелла. Максвелл ни разу не моргнул, глядя на выражение его лица. В глазах демона виднелся холодный блеск, словно ледяной голод, но в изгибе рта не было ни единой линии юмора. Это было то самое лицо, которое он носил у костров, только намного старше, более усталое, искажённое так, что Уилсон не мог объяснить. И всё же, почти печальное. Учёный моргнул, надеясь, что часть слëз, скопившихся на его ресницах, прольётся. «Чего ты от меня хочешь?» Зрительного контакта, видимо. Как только Максвелл получил его, то неотрывно уставился в глаза Уилсона, как фокусник, гипнотизирующий незадачливого члена аудитории. Ни слов. Ни малейших изменений в выражении лица. Только тот самый, необъяснимый взгляд. Уилсон сузил зрачки. Это он мог сделать. «Я ненавижу тебя». Максвелл кивнул, коротко и тяжело. В следующий же миг Уилсон вновь оказался на мехах, корни его волос болели. Он услышал, как мужчина встал и перешагнул через него. — Это достаточно весело для одной ночи, приятель. Даже когда Уилсон впал в беспамятство, и его вновь охватила нарастающая лихорадка, ему пришлось задуматься, кому предназначались эти слова. Уилсону? Они прозвучали так тихо, что он едва расслышал их. Самому Максвеллу? Но тогда откуда такие яд и злоба? Быть может, они вообще никому не предназначались, подумал учёный, когда последние ясные мысли затухли. Всего лишь бред злобного сумасшедшего. Как и всё остальное, что он говорит...***
В первое утро Уилсон проснулся один, весь в поту, волосы его были липкими от жидкости, что заставило его задуматься о том, чтобы сбрить их полностью. У него так кружилась голова, что ему приходилось делать постоянные перерывы, но учёный сумел позаботиться о себе в течение дня. В холодильнике не оказалось ничего, кроме льда, но Максвелл оставил его грядки и запас дров в покое. Этого было предостаточно. В ту ночь он заснул у синего пламени. В палатке витала прогорклая аура, которую лучше было избегать. На второй день Уилсон мог двигаться достаточно, чтобы срубить небольшое дерево, растущее в поле зрения из лагеря. Той ночью он действительно смог поужинать, даже если на вкус еда была в основном подгоревшей. На третий день учёный пристегнул своë снаряжение, взял в руку копьё и отправился на охоту за свежей пищей. Он чувствовал себя хорошо. Отлично даже. Было приятно получить ещё один шанс на жизнь. Опустошение, которое Уилсон испытал при нападении Максвелла, исчезло вместе с лихорадкой, по меньшей мере из-за чувства самосохранения. Он либо распускает сопли, либо выживает. До сих пор он выживал. Что действительно отпечаталось в памяти, так это освещённое огнём выражение лица Максвелла, — мягкость его глаз Уилсон раньше счёл бы невозможным — его искреннее удивление. Почему он помог ему? Если всё, что хотел демон, — это поиграть с ним, ничто не мешало ему сделать это с самого начала. Если не брать во внимание нападение в последнюю минуту, в сердце Максвелла всё ещё теплилась искра порядочности. Совсем крошечная. Но всё равно. Искра. На четвёртый день, когда на лбу Уилсона выросли первые рога, он был вынужден пересмотреть эту оценку.