***
Вы — мой настоящий отец? В этот раз Лея не спрашивает и, чтобы быть до конца честным с самим собой, Оби-Ван прекрасно осознаёт — она никогда больше и не спросит. Услышав «нет» однажды — вряд ли захочешь услышать его снова. Но ничто не мешает ему прокручивать в голове эти с надеждой сказанные слова снова, снова и снова. Уж точно не тогда, когда Лея мерно сопит, устроившись на его коленях, а он может, приобняв, в такт только одному ему известной мелодии, легонько похлопывать её по спине. Сейчас, во сне, она едва выглядит на свои десять и всё больше напоминает ту малышку, что он прижимал к себе, как нечто сокровенное, подле её в последний раз вдохнувшей матери. И, наверное, он слишком детально помнит тот день — боже, пожалуйстапожалуйстапожалуйста, пусть это всё не окажется явью — для того, кто так сильно желал забыть его, как страшный сон. Сон, в котором Оби-Ван навсегда потерял тех, кто был его единственной семьёй. Он помнит, как повернулся к магистру Йоде, стоящему через стекло, практически ничего не видя из-за пеленой затуманивших взгляд слёз, и как в совершенно беспомощном жесте сильнее прижал к себе Лею, вдруг заплакавшую во всю мощь лёгких ребёнка, только что появившегося на этот свет. Помнит, как спустя несколько минут — часов, дней? Это единственное, в чём он никогда не был уверен наверняка — дрожащими руками передал младенца медицинскому дроиду и как смотрел, как девочку увозят к брату, впервые за минувшие сутки и, наверное, за всю жизнь, понимая, что в шаге от того, чтобы упасть на колени и дать волю той буре, что разыгралась в душе, убивая всё святое, во что он когда-то имел наглость верить. Возможно, он так и сделал. Возможно. Но следующее более-менее ясное воспоминание было, как магистр Йода с присущей ему сдержанностью сообщает, что детей необходимо разделить, спрятать в безопасном месте, там, где ситхи до них не доберутся. (И если он и сжал челюсть сильнее, чем это было необходимо, когда Бейл Органа предложил забрать девочку, то никто всё равно никогда этого не докажет. Уж точно не тогда, когда он сам вызвался следить за мальчиком на Татуине). Зачем он пошёл в медицинский отсек после того, как было завершено экстренное совещание, он не скажет. Просто потому, что оказался там раньше, чем смог осознать, и остановится перед кувезами с двумя новорожденными. Несмотря на то, что Люк был мальчиком, Лея была немного крупнее его, с пушком более тёмных, чем у брата, волос. Оба малыша спали беспокойным сном, судя по тому, как Люк время от времени тревожно дёргал ручкой, а Лея вздёргивала носик, будто вот-вот начнёт всхлипывать. Он виноват перед ними. Так виноват. В который раз за последние несколько суток он потерял счёт времени, просто стоя перед стеклом, что отделяло его от детей, — таких маленьких и совершенно беспомощных крох, которые были единственным, что осталось от их родителей в этом мире, — и раз за разом повторяя про себя, что всё это…не должно было так сложиться. Не должно было… В таком виде его и застал магистр Йода, бесшумной тенью остановившись рядом и направив трость в сторону кувезов. — Тревожные ходят в твоей голове мысли, магистр Кеноби. Оби-Ван не повернулся в его сторону. Он и так знал, что Йода читает его, как открытую книгу, нет нужды усугублять ситуацию и показывать глаза. — Есть ли теперь толк в звании магистра? Йода не ответил, но Оби-Ван чувствовал, что он смерил его внимательным взглядом, каким умеет только он. — Оставить детей ты должен этих, — изрёк, наконец, он. Словно слыша и понимая их разговор, Лея беспокойно всхлипнула, а Оби-Ван, не сводя глаз с девочки, покачал головой. Почему-то вспомнилось, как она со всей силой, что есть в детских ладошках, сжала его палец, едва только оказалась на руках. — Не могу. Я должен им. За то, что оказался не в силах предотвратить — оставшись недосказанным, повисло в воздухе. — Ты посвятишь жизнь им свою и так, Оби-Ван. Хранить их будешь. Оби-Вану ничего не оставалось, кроме как глубоко вздохнуть и постараться унять бешено колотящееся в груди сердце, гул которого эхом отдавался в ушах. Хранить, верно. Быть незримым защитником — им он и станет. И как бы пристально ни смотрел на него магистр Йода в тот момент, он никогда не узнает, что Оби-Ван яснее всего на свете чувствовал, что обязан стать для них кем-то большим. И он чувствует это сейчас, когда смотрит на маленькую девочку, такую дорогую для него, и думает, что её лицо почаще должно быть таким — не омрачённым непомерными тяжестями и тайнами прошлого. Не в силах сдержаться, он наклоняется и оставляет лёгкий поцелуй где-то в её волосах. (И если сердце Оби-Вана пропустило пару-тройку ударов, когда во сне Лея мягко улыбнулась, неосознанно сжав в кулачке его одежды, об этом всё ещё никто и никогда не узнает).***
Вы — мой настоящий отец? Лея всё ещё не спрашивает и Оби-Ван всё ещё помнит, что она больше никогда и не спросит, но эти слова проносятся в его голове сами собой, когда она смотрит на него одновременно и вопрошающе и так, будто от его ответа зависит по меньшей мере жизнь, и задаёт вопрос так отчаянно, как не должен говорить десятилетний ребёнок: — Мы ещё увидимся? В горле мгновенно пересыхает, а пульс стучит в ушах так сильно, что кажется, даже стоящие в паре метров Бейл и Бреха Органа могут слышать это — живое доказательство того, как давно и как низко пал Оби-Ван Кеноби. Потому что джедаи не должны давать волю своим чувствам, не должны действовать на эмоциях. Они должны оставаться островками спокойствия даже во взрывающемся безумствами море, только вот… Джедаев давно не существует. И, если быть до конца честным, Оби-Ван Кеноби перестал существовать вместе с ними. Есть только Бен. Бен, который смеётся, когда одна конкретная девочка называет его старым и со всей детской непосредственностью, на которую только способна, отправляет поспать. Бен, в глазах которого стоят слёзы, когда он говорит ей, что она мудра, проницательна и добросердечна, совсем как мама. А ещё пылкая, бесстрашная и прямолинейная — совершенно в отца. Бен, который не может сказать «нет», потому что знает — последнее, чего он хочет в этой жизни — это увидеть, как заплачет та, кого он любит всем сердцем. И если это будет значить, что он, наконец, спустя много лет найдёт способ стать тем самым большим, кем пообещал себе быть, глядя на двух младенцев, то он сделает это, чего бы это ни стоило.***
— Вы — мой настоящий отец? — Больше всего на свете я бы хотел сказать, что это так.