Опорный прыжок

Хотелось перещёлкнуть, остановить картинку или вовсе выключить, но что-то мешало — пальцы так и замерли на кнопках пульта. Туго перебинтованное запястье слегка ныло, но Дик не обращал внимания: его взгляд так и прикипел к худой, даже щупловатой на вид фигуре спортсмена в чёрно-синем трико, чётким шагом идущего к жирной белой линии, начерченной поперёк дорожки. Дик прекрасно знал, что дальше: он крутил эту запись десятки раз и мог бы представить каждое движение с закрытыми глазами. Вот спортсмен становится на линию, поднимает руку, показывая судьям, что готов. В едко-белом свете ламп лицо кажется бледнее обыкновенного, чёрные волосы перехвачены лентой надо лбом. Грудь ровно вздымается. Тонкий, пронзительный писк — и сухощавая фигура срывается с места, мчится к столу отрыва. Резкий толчок, ладони с хлёстким звуком впечатываются в стол — запястье Дика дёргает воображаемая боль — гимнаст взлетает в воздух, крутит два с половиной винта, прижимая руки к груди. Никто так и не понял, что же на том прыжке пошло не так. Сам Рокэ Алва говорил с усмешкой, что ему в тот момент было не до выяснений. Вот оно — ступни касаются ковра, колени чуть сгибаются, пружиня, и резкие точёные черты лица искажает боль, левая нога тянется вперёд. Безобразно большой шаг, за такой снимают полбалла — зато удаётся устоять, не упасть. Дик морщится, трёт костяшками веки. Здесь бы промотать: Дорак, востроносый, лысоватый, семенит к своему ученику, что-то кричит судьям — просит паузу. За ним торопится доктор. Несколько минут будут решать, снимется Алва с соревнований или продолжит, будут спорить под беспокойный жужжащий гул трибун, сливающийся с гулом у Дика в голове. И вот оно: Алва коротко встряхивает головой, отстраняет бутылку — доктор что-то льёт ему на ногу — и таким же чеканным шагом, разве что чуть медленнее, вновь идёт к линии, исполнять вторую попытку. Потом окажется, что он прыгал с переломом. Потом — после разбега, после тройного сальто, после того, как он коснётся обеими ногами земли и не сдвинется с места положенные две секунды. У него ещё хватит самодовольства повернуться к вопящим трибунам, поклониться, прижимая ладонь к груди — и вот тут-то улыбка сменится мучительным оскалом, и Алва завалится на бок, прижимая к животу колено, держа на весу неестественно вывернутую, вспухающую ступню. Его тащат на носилках, и Дик в который раз не может отвести глаз от крупных капель пота на лице, от того, как Алву колотит мелкой дрожью и побелевшие губы безостановочно что-то твердят. На награждение Алва выпрыгивает на одной ноге, всем весом наваливаясь на плечо Дорака, а тот словно и не замечает тяжести. Алва улыбается, подставляя шею под широкую блестящую ленту с тяжёлым диском, прожектора палят прямо в лицо, но огромные чёрные зрачки, вокруг которых едва заметны тонкие синие кольца радужки, даже не сощуриваются, безмятежно смотрят в камеру. Эту запись без конца крутили в спортивном интернате Дика — кажется, тогда Дик Алву и возненавидел, ещё до того, как Алва приехал отбирать себе новеньких. Если бы не это золото, если бы не Дорак, твердивший, что только таким и должен быть настоящий гимнаст… Леворукий и все его кошки, неужели хоть кому-то не ясно, что идти на опорный прыжок с больной ногой — верное самоубийство? Алва взмывал в свой прыжок птицей, летящей против ветра. Поликсена Лагидис второй месяц лежала на больничной койке неподвижно, и врачи разводили руками. Нога поехала на отталкивании. Подвернулась. Трещина в голеностопе зажить не успела. Встречаясь в зале с тренером сборной Бордона, Зоей Гастаки, Дик сжимал зубы и прожигал злобным взглядом смуглое мясистое лицо. Вряд ли она замечала. Она была похожа на буйволицу с картинок из учебника биологии, такая же крупная, упрямая и непрошибаемая. Поликсена в прошлом году говорила о ней с придыханием — когда выбегала из раздевалки и отыскивала Дика на верхнем ярусе, и кидала ему на колени тяжёлые налитые бордонские яблоки. «Ариадна и Латона тебе ещё и не такого нарасскажут, — мягкие губы кривились, — они в сборную пробивались лишь бы покрасоваться, контракты выгодные заполучить. А Зоя готовит чемпионов. Тут без боли нельзя, надо пересилить себя. Разве твой Рокэ не такой же? Помнишь, как он на своих Играх…» Поликсена бы точно взяла золото в этот раз. Поликсена дышала через трубочку — Дика целый вечер мутило после того, как он приехал её навестить и увидел отёкшее мучно-белое лицо, расплывшийся подбородок, струйку слюны в уголке рта. Рокэ в тот вечер интересовался, не съел ли Дик чего-нибудь несвежего, а если нет — почему слоняется по залу как сонная муха. А потом, когда Дик сидел на сваленных матах в углу, пытаясь прийти в себя, вновь почувствовать собственное тело, Рокэ присел рядом с ним, положил ему на лоб прохладную ладонь, пробуя температуру. И Дик в очередной раз думал о том, что из гимнастики, чтоб она в Закат провалилась, никуда ему не деться. Здесь он нужен — хотя бы до тех пор, пока получается выигрывать. А на его стипендию Дейдри и Эдит наконец съездят к морю. Если уж уходить — надо было весной, после травмы, когда Рокэ предлагал. Это бы означало смириться с тем, что годы выброшены на ветер. Но у него было право отказаться. А сейчас — не поймут. Дотерпеть, всего-то неделя. А там — призовые, можно искать квартиру в Олларии, как собирался. Интересно, он уже имеет право сам договоры подписывать? Юриста бы найти. Вот только рука — да кошкино многоборье… Он должен был выступать в командном зачёте — да ещё на перекладине и в опорном прыжке, но Колиньяр всё угробил, придурок, это ж надо было на допинге попасться за месяц до Гальтарских Игр. Вместо него на многоборье стали срочно натаскивать Дика — и это значило, что к снаряду ему придётся выходить в четыре раза больше. Закатные Твари! Дорак хлопал его по плечу, улыбался, говорил про шанс, который даётся не каждому, тем более в шестнадцать-то лет — а Дика пробирала тошнота, стоило вспомнить, как он вчера повис на одной руке и пальцы скользнули по холодному брусу. Запястье дёрнуло, он чудом крутанул ещё один оборот вместо того, чтобы полететь затылком вниз, и уцепился второй ладонью. «Для квалификации — сойдёт, — проронил Рокэ, когда Дик подошёл к нему на ватных ногах, — но в финале ты не можешь позволить себе работать так грязно. Не позорь меня». Запястье ноет до сих пор, а обезбол не попросишь: после Колиньяра все как с цепи сорвались, никаких таблеток, упаси Создатель провалить допинг-тест. Ладно. Всё обойдётся. Должно обойтись. Растяжение — это, считай, и не травма, к тому же больная рука не так опасна, как ступня или колено. Но Поликсена! Она ведь тоже наверняка верила: обойдётся. И она не боялась, никогда не боялась, а он… В конце концов, за командные он уже должен что-то получить. Он честно отработал — пускай в итоге и не сумели обойти дриксов, остались вторыми. Дорак злился, Дораку нужно золото, и, если уйти сейчас, он наверняка раскопает в контракте какую-нибудь закорючку, которая позволит отобрать у Дика всё, что он уже заработал, а Алва… Алва посмотрит брезгливо, с пренебрежением. Не такого, мол, я ожидал от вас, Окделл. Нет, надо продержаться. Да и не в Надор же возвращаться, к матери и её истинникам. Если только она ещё им не отписала и дом, и землю — на нужды святой братии. Глупости. Нельзя расклеиваться. Он выступит, и получит свои медали, или не получит — но спокойно уйдёт из сборной. Вот только что дальше? Сможет ли он поступить хоть куда-нибудь? Он же последние пару лет учебники вообще не открывал. Спокойно. Всё хорошо. Вдох. Выдох. Просто он толком не выспался. Сон дурацкий, ничего больше, так бывает, когда просыпаешься с колотящимся сердцем и не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой. Потом отпускает. Это вовсе не значит, что с ним может случиться то же, что и с Поликсеной, что он будет вот так лежать… К Тварям всё. Дик рывком встаёт с кресла, меряет шагами номер. От окна к двери, обратно. Хоть бы Арно скорее вернулся. Где он? Утащили его, что ли, фанатки? Он бы толкнул дверь, весёлый, шумный, начал болтать какие-нибудь пустяки, и сразу бы стало легче. Здесь слишком тихо. Дик и телик-то включил, чтобы отвлечься, а там — Рокэ. Неужели Рокэ не было страшно? Спросить его? Да ну, он скажет что-нибудь едкое и весёлое, отмахнётся. Сейчас ещё можно бояться, главное — выбросить из головы страх, когда будешь выходить на помост. Когда боишься, Леворукий смотрит тебе через плечо и норовит устроить какую-нибудь пакость… чепуха, конечно, суеверие, но бояться нельзя… но Поликсена… и запястье, и колено левое — его до сих пор иногда выкручивает, толком не долечил… С тихим шорохом дверь открывается, и Дик рефлекторно вздрагивает. Он оборачивается, ожидая увидеть Арно, но в комнату привычным лёгким шагом входит Рокэ, подтянутый, в рубашке и джинсах. Двенадцать лет назад был тот прыжок — а Рокэ Алва словно и не менялся, только на тех кадрах Дику ещё видится что-то хрупкое, уязвимое, а сейчас черты лица стали жёстче, тело — крепче, плотнее. — Прохлаждаешься? — чёрная бровь насмешливо приподнимается. — Тренировка началась тринадцать минут как. Дик стискивает пальцы. Закатные Твари, совсем забыл. — Извините, эр Рокэ. Надо хватать форму и бежать вниз, переодеваться, а он так и стоит, уставившись взглядом тренеру куда-то в подбородок. — В чём дело, Окделл, — роняет Рокэ, — ты превратился в надорский камень? Дик глубоко вдыхает, хватая пересохшими губами душный воздух. Сейчас или никогда. — Эр Рокэ, я хочу… Звонкий гитарный перебор обрывает его слова. Рокэ достаёт из кармана телефон, прижимает к уху. — Алва. Да, но недолго. В самом деле? Рад, что Оллары наконец вспомнили о своих спонсорских обязанностях. Не думаю. Лучше к концу недели, когда кончится турнир… как у них с расписанием? На том конце, очевидно, повисает пауза — Рокэ накрывает динамик ладонью и негромко спрашивает: — Что у тебя? — Я хочу уйти, — выпаливает Дик. Его накрывает желанием ссутулиться, уменьшиться, выставить локти, но он держит спину. Хоть чему-то гимнастика научила. — Лучше вечером, — отвечает Рокэ своему невидимому собеседнику. Его лицо невозмутимо, ни тени удивления в ярко-синих глазах, и Дик обречённо повторяет, сцепляя пальцы за спиной: — Я хочу уйти из сборной. Я выступил в командных, я никого не подведу. Ложь, конечно. Его силы, его выступления, всё, что можно из него выжать, нужно и Дораку, и Алве, и всем, кто крутится вокруг сборной, зарабатывая на ней. Никто его не отпустит. Алва продолжает разговор — он даже и не воспринял всерьёз то, что Дик сказал. Сейчас закончит, нажмёт отбой и усмехнётся: ну что, Окделл, хватило тебе времени бездельничать и жалеть себя? А теперь — ноги в руки и живо на тренировку. Алва кладёт телефон на подлокотник кресла, сам устраивается в нём, вытягивая ноги. Невозмутимый взгляд останавливается на лице Дика. — Почему сейчас? Дик сглатывает. Нет, его не погонят в зал, его выслушают, а потом спокойно, обстоятельно разложат по полочкам то, что он десятки раз повторял себе. В чём он был так уверен ещё в начале весны, садясь в машину к Рокэ, уезжая из больницы на базу. Нельзя вот так взять и всё бросить, на тебя рассчитывают. Борись до конца. — Мне страшно, эр Рокэ, — тихо произносит Дик. — Когда Поликсена… Я раньше никогда не думал, что могу разбиться всерьёз. — А теперь только об этом и думаешь, — Рокэ заканчивает его мысль, и Дик наклоняет голову: — Да. Дик выдыхает, по спине будто бы сползает тяжёлая каменная глыба. Он никому не говорил, даже Арно. А как сказать, если на базе о Поликсене не вспоминали ни словом? Будто специально. Будто, если забыть как можно скорее — значит, и не было ничего, и никому не грозит так же сорваться. Рокэ теперь знает. И, наверное, он найдёт какие-то слова, чтобы вытряхнуть из головы Дика страхи, доказать, что они нелепы, на них не стоит обращать внимания. В конце концов, Рокэ, вон, тогда с переломом… За рёбрами что-то сжимается, царапает, заранее разжигая досаду. Не Рокэ завтра выходить на помост, крутить обороты — и, быть может, падать. Это его, Дика, тело. Его жизнь. Но — уйти от Рокэ сейчас, бросить, предать… — Поликсена хотела победить. Чего хочешь ты? Помимо того, чтобы уйти. Дик озадаченно моргает, вглядывается в его лицо. Рокэ не торопит, смотрит внимательно, изучающе, и Дик наконец брякает первое, что приходит в голову: — Жить. Чтобы всё спокойно. И ещё — вы, наверное, не про это, но мне спать ужасно хочется. Третий день уже. — Понятно. Рокэ тянется за телефоном, ищет кого-то в списке и ждёт несколько секунд, пока идут гудки. — Привет. Алва. У меня изменения в составе: Ричард Окделл выбывает, вместо него будет выступать Герард Арамона, первый запасной. Да, благодарю. Он щёлкает по экрану, поворачивается к Дику. Смотрит вопросительно — видимо, ожидая каких-то слов, а Дик сказать ничего не может, в голове по-прежнему пустота. Рокэ пожимает плечами. — Один домой не полетишь, подождёшь конца соревнований. Призовые надо обсудить с Инголлсом, но, думаю, выплату за командное серебро ты получишь. Насчёт жилья — я уже говорил, можешь оставаться у меня, сколько потребуется. Подумай, чем планируешь заниматься дальше. Полагая, видимо, разговор оконченным, он встаёт, делает шаг к двери — Дика что-то толкает следом: — Эр Рокэ!.. Алва оборачивается, и Дик сглатывает, произносит через силу: — Я вас разочаровал? Хочется подойти, прижаться лбом к плечу — как в самом начале, когда его только взяли в интернат. Он отчаянно скучал по отцу, по своей комнате, по смеху Айри, по косам Дейдри и Эдит, которые отчего-то пахли молоком. После отбоя он глотал слёзы, уткнувшись носом в подушку, и Алва на утренней тренировке хмурился, рассматривая его покрасневшие глаза — и, словно невзначай, рассказывая что-то, касался его макушки, легонько трепал по волосам. — Разумеется, я разочарован, — сухо отвечает Алва, хмурится совсем как тогда. — Я хотел, чтобы ты выступил достойно и показал всё, что готовил. — Эр Рокэ… — С другой стороны, не каждый умеет сказать «я не хочу». Особенно когда от него ждут обратного. Наверняка ты не раз услышишь, что ты слабый. Это не так. Дик улыбается. И Рокэ улыбается ему в ответ — не яркой «парадной» улыбкой для глянцевых журналов, а едва заметно, уголками губ. — Тебе будет звонить Дорак. Если хочешь сберечь нервы и время, не бери — я сам с ним переговорю. Журналистов тоже можешь посылать. — Посылать? — у Дика вырывается смешок, и Рокэ невозмутимо кивает: — Ко мне. Дик ждёт, что он ещё скажет, но Рокэ лишь добавляет: — Отдыхай. И направляется к выходу, аккуратно прикрывает за собой дверь. Дик рассеянно оглядывает комнату, солнечные отсветы на стенах, тяжёлую ветку с широкими ярко-зелёными листьями, прильнувшую к оконному стеклу, подоконник в лёгком слое пыли, аляповатые блокноты на столике — это Арно раскидал… Наверное, он не раз пожалеет обо всём этом. Но сейчас слишком хорошо от одной-единственной мысли, что не надо тащиться на тренировку, что боли больше не будет, что ему не грозит сорваться с перекладины и больше никогда не встать. Голова тяжёлая, веки слипаются. Дик, недолго думая, ныряет под одеяло, отбрасывая тяжёлое покрывало куда-то в ноги. Его затягивает дрёма, и черноволосый гимнаст с кэналлийским вороном на рукаве раз за разом проносится перед глазами, отталкивается и крутит в воздухе бесконечное сальто. Он смеётся, и Дик смеётся тоже.