The Adjustment - Корректировка

             На этот раз это был призрак.       Ничего экзотического, ничего, что нужно было бы исследовать, кроме причины её смерти и места последнего упокоения. Она не увлекалась оккультизмом, не имела никакого отношения к сверхъестественному до смерти, она была просто человеком. Очень печальным человеком с очень короткой, печальной человеческой жизнью: ею пользовались и ей манипулировали те, кто должен был присматривать после чего последовала её смерть, которую никто не потрудился заподозрить в чем угодно, кроме несчастного случая.       Не ее вина, что она задержалась между мирами. Не ее вина, что ее оправданный гнев собирался и накапливался бесконечной гнилью, конца которой не видно. Она была всего лишь человеком, и Стайлз, возможно, тоже человек, но после всего, через что он прошел за эти годы, он не совсем человек, а это значит, что он должен был быть подготовлен лучше.       После того, как в него вселилось так много сущностей после Ногицунэ — так много из них, наполненных сверхъестественной силой, подобная которой иногда оставляла Стайлза с опаленными волосами и легким запахом барбекю на несколько дней после — он должен был прочесть надпись на стене. Или на зеркале, КРАСНАЯ КОМНАТА и все такое, но он этого не сделал. Он соображал медленно и в результате на него набросился призрак и водил по городу, как выставочную собаку на прогулку. Редчайшая из редких пород: человек, настолько измученный жуткими страхами, что в него может вселиться любая нематериальная сущность и придорожное шоу уродов, которому хочется разгуляться в скафандре.       Или, может быть, он — шоу уродов в этом сценарии. Приходите по одному, приходите все. Приходите посмотреть на Удивительного Стайлза, прокатитесь на сервисе сверхъестественного мира. Приходите посмотреть, как он задушит троих мужчин за одну ночь. Приходите посмотреть, как он покинет место преступлений, и его должен будет остановить его лучший друг-оборотень. Приходите полюбоваться, как он привязан к стулу и дух изгнан из его костей горсткой волков, у которых гормонов больше, чем мозгов, не оставив ему ничего, кроме желчи, обжигающей горло, и глубоких кровавых борозд на ладонях, где проволочная удавка, которую она использовала для своей мести, разрезала его глупую, хрупкую, человеческую кожу.       — Тебя куда-нибудь подвезти? — спрашивает Лиам, когда все заканчивается, и они стоят возле разрушенного здания в районе Складов, нервно переступая с ноги на ногу, потому что он всегда немного нервничает рядом со Стайлзом, несмотря на то, что у него есть сила оборотня, которой можно отжать городской автобус, а у Стайлза и оболочки человеческого существа больше нет.       — Нет, я в порядке. Думаю, что вернусь домой пешком. Немного проветрю мозги.       Скотт хмурится, сидя верхом на своем мотоцикле — честно говоря, больше похожем на прославленный скутер — и спрашивает:       — Ты в порядке, чувак? Ты же знаешь, что это была не твоя вина. И я не говорю, что они это заслужили, но, знаешь, то, что эти мужчины сделали с той девушкой… — он замолкает с грустным вздохом, потому что Скотт, возможно, видел больше ужасного дерьма, чем большинство девятнадцатилетних подростков в их заурядном пригородном городке, но это не значит, что он вполне успел к этому привыкнуть.       — Да, — Стайлз избавляет его от необходимости говорить что-то еще, потому что, во-первых, Стайлз хорош в заполнении тишины болтовней, и, во-вторых, он действительно, действительно не хочет повторения того, что произошло сегодня вечером. — Это было настоящее дерьмовое шоу со всех сторон. Но я в порядке. Честно. Слово девочек-скаутов, — Стайлз поднимает три пальца, прежде чем понимает, что это показывает только раны на его руках, которые все еще медленно кровоточат, и это, в свою очередь, только заставляет темные брови Скотта хмуриться еще больше. — В любом случае, мне нужно подготовиться к этому дню. Ты же знаешь, как злится мой Fitbit, если я расслабляюсь, — а затем он уходит, кивая на прощание, потому что взмах руки снова показал бы его ладонь, а он не хочет давать Скотту время вспомнить, что на самом деле у Стайлза нет Fitbit.       Весна в этом году запоздала. Во влажном ночном воздухе все еще ощущается холод, но он не имеет ничего общего с тем холодом, который струится по венам Стайлза. Это простуда, которая никогда не проходит, какое-то метафизическое повреждение — болезнь души, как назвал это Дитон, — которое скручивается в сухожилиях его костей и гнездится между ребрами, запирая его сердце.       Гулять в одиночестве так поздно ночью по Бикон-Хиллз — не самая блестящая идея. Его отец — шериф, так что еще до того, как Стайлза втянули в этот мир каним и собственнических старших богов, деревьев и Питера, он знал то, чего не знали все в хороших, безопасных домах среднего класса на другом конце города: все еще было много грабежей и сделок с наркотиками и мелкое дерьмо, чтобы копы и больницы были заняты. Добавьте к этому все остальное, и Стайлз поймёт — он знает, хорошо? — что он ищет опасности, но, похоже, не может заставить себя беспокоиться об этом. Это не желание умереть, по крайней мере, не полностью. Прошло несколько месяцев с тех пор, как он засунул дуло пистолета себе в рот и его пришлось отговаривать от нажатия на курок минетом от всеми любимого экс-психопата, экс-альфа-оборотня.       Скорее, если бы с ним что-нибудь случилось, пока он шёл по этому району с хрустом битого стекла под ногами и крысами, шныряющими между мусорными контейнерами, он бы точно не сказал «нет». Что, вероятно, тоже является проблемой, но он не может заставить себя беспокоиться об этом.       Огни заправочной станции — достаточно яркие, чтобы их было видно из космоса, — прорезают темноту, и Стайлз следует за ними, как жучок за экраном ноутбука. Парень за стеной из плексигласа? органическое стекло? не отрывается от своей игры в Candy Crush достаточно долго, чтобы спросить удостоверение личности, поэтому Стайлз покупает полпинты водки, зажигалку и горсть леденцов. Они оба игнорируют пятно крови, оставленное Стайлзом, и Стайлз чувствует к нему что-то вроде товарищества из-за этого.       — Спасибо, чувак, — говорит он по пути к выходу, но не получает ответа, который не был бы звуком, издаваемым жестяными динамиками камеры.       Неважно. Дух товарищества исчез. Момент закончился. Стайлз снова остался один.       На ходу Стилински подносит зажигалку к сигарете, выкуривает ее до фильтра, а затем закуривает следующую. Дым в его легких может быть злокачественным, но при том, как обстоят дела в его жизни, он почти уверен, что не проживет достаточно долго, чтобы это что-то значило.       Эта мысль уже не причиняет такой боли, как раньше. Она просто есть.       Мимо с грохотом проезжает дворник и внезапное, отчаянное желание встать перед ним становится очень сильным. Вместо этого Стайлз прислоняется к зданию и глубоко вдыхает запах уличного мусора, считая удары своего сердца, пока гигантская машина не проедет мимо.       Есть пара способов, которыми он мог бы отправиться домой оттуда, где он сейчас находится, но Стайлз не пользуется ни одним из них. Вместо этого он откупоривает водку, делает глоток, в то время как скромная обложка коричневого бумажного пакета шуршит в его руке. Она обжигает, это первый намек на жар, который он почувствовал за всю ночь и, сжимая в одной руке дешевую бутылку, а в другой придерживая тлеющую сигарету, Стайлз направляется в страну Spin studios, десятидолларовых кофеен с латте и соковых баров. Витрины все темные, в их стеклах отражаются бледные, впалые глаза призрака, на которые Стайлз не любит смотреть слишком отчетливо, поэтому он не задерживается надолго на своем отражении.       В центре всего этого — шикарная, отполированная хромированная высотка со швейцаром, которого Стайлз не узнает и который не верит ему, когда он говорит, что он в списке людей, которых можно пропустить без звонка. Итак, Стайлз стоит там, слегка наклонившись в сторону, пока парень выкапывает папку и переходит к записи квартиры 1206. Стайлз вытирает остатки пепла с кончиков пальцев о бедра своих запачканных кровью брюк цвета хаки и делает еще один глоток водки, пока ждет.       — Вы можете подняться, — наконец, говорит швейцар, махнув в сторону лифтов, и на этот раз Стайлз слишком пьян, чтобы сказать спасибо, поэтому он пожимает плечами и уходит.       У Стайлза есть связка ключей. На этой связке ключей много. На несколько дней. Ключи, которые он тщательно собрал и пометил буквами и цветами. Это хорошая система, которую он не может точно вспомнить, так как его мозг каким-то образом был заменен на гелиевый баллон в какой-то момент перехода и нельзя ожидать, что гелиевые шары будут знать, какой ключ подходит к какому замку. Поэтому вместо того, чтобы доставать ключи из кармана брюк-карго, он стучит. Он стучит много, это тихие постукивания «тук-тук-тук-тук», которые не слышны никому, кроме оборотня, и он не унимается, пока в дверях не появляется Питер с хмурым видом и буквально ничего больше.       — Боже, ты всегда устраиваешь своим соседям шоу? — Невнятно бормочет Стайлз, игнорируя слабое рычание Питера и проталкиваясь внутрь.       — Я не слышал, чтобы здесь был кто-то еще. И кто сказал, что ты можешь войти?       Стайлзу требуется секунда, чтобы осознать то, что он видит, но в конце концов он понимает, почему две пары помятых джинс могут быть засунуты в угол белого кожаного дивана, пара ботинок на расстоянии шага от двери и «глок» на кофейном столике рядом с незакрытым флаконом смазки.       — О, черт, прости. Он здесь, не так ли? Черт, я могу уйти, — предлагает он, поворачиваясь, чтобы уйти, а затем спотыкается о свои собственные ноги.       Для суперскоростного оборотня не составило бы труда поймать его за локоть, но это Питер, так что Стайлз тяжело падает, и всё, что он получает от Питера, это закатывание глаз и недовольная линия рта.       — Черт, — снова говорит Стайлз, на этот раз с деревянного пола, полупустая бутылка с грохотом вылетает из кармана его толстовки, и слава Богу, что она пластиковая, иначе был бы адский беспорядок. — Извини, я такой чертовски бесполезный.       Питер преувеличенно хмыкает носом.       — Водка делает это с вами, людьми. По крайней мере, я так слышал.       — Стайлз? — Грубый голос Криса стал грубее со сна и он, по крайней мере, натянул свои боксёры. Что ты здесь делаешь?       — Он пьян, — объявляет Питер, когда Крис подходит ближе и опускается на одно колено, его рука по-отечески обнимает Стайлза за плечо, и Стайлзу приходится стиснуть зубы от чувства вины, зная, что это из-за него Крис больше не отец. — Так что действуй с осторожностью.       А Крис игнорирует его. Вместо этого он находит пятно на рубашке Стайлза и спрашивает: «Это кровь?», на что парень только разжимает руки из кулаков, в которые они превратились, чтобы Крис мог оценить ущерб.       — А ты как думаешь? Он будет жить? — Питер фыркает.       Встав, Крис хватает свои джинсы с дивана и натягивает их, одновременно выуживая рубашку из-под подушки.       — Тебе не нужна больница или что-то в этом роде, но у меня в машине есть немного суперклея, который заклеит эти раны. Дай мне шанс исцелить их, — а потом ушел.       — Я не знал, что он был здесь. Я бы не пришел, если бы знал. — Питер только пожимает плечами. — Знает ли он о… — он замолкает, не зная, что сказать. О нас звучит так, будто происходит нечто большее, чем «трахаться, чтобы удержать Стайлза от флирта с самоубийством», а о нашем соглашении — это фраза, которая может сойти с рук только актерам мыльных опер и Питеру Хейлу, но Питер умный парень, он сам заполняет пробел.       — Нет. Но у меня такое чувство, что он скоро это сделает.       — Прости, — шепчет Стайлз, сгорбившись и закрыв глаза достаточно сильно, чтобы перед ними все размывалось и казалось белым, словно снежная буря. Щелчок зажигалки заполняет тишину, и он наблюдает, как Питер подбирает сигарету с пола, куда, должно быть, ее уронил Стайлз. Все еще голый, он растягивается на диване и делает затяжку, конец вспыхивает красным, что неприятно близко к глазам альфы, которые у него когда-то были.       Он выглядит гедонистом. Он выглядит опасным. Он выглядит как любой плохой парень, которого фильмы заставили Стайлза считать сексуальным, или, может быть, это просто увлечение Стайлза вещами, которые только сделают его более сломленным, чем раньше. Он стряхивает пепел прямо на кофейный столик, и Стайлз знает, что если бы он когда—нибудь попробовал что—нибудь из этого сам — курил в своей квартире, стряхивал дрожащий столбик пепла на свою драгоценную итальянскую мебель — ему бы скормили его мошонку через горло. Питер тоже это знает, потому что его губы самодовольно кривятся, когда он делает еще одну долгую-долгую затяжку. Его шея вытягивается вместе с ним, щетина темнеет, как тени, и Стайлз не может заставить себя не пялиться.       — Иди сюда, — говорит Питер, дым вьется, как выхлопные газы, изо рта, и Стайлз повинуется. Он забирается к Питеру на колени, слегка пошатывающийся и сильно пьяный, и устраивается там, поставив колени по обе стороны от крепких бедер, широко расставив ладони Питера на своей пояснице. — Разве ты не знаешь, что это убьет тебя? — шепчет он, встречаясь губами с губами Стайлза, более целомудренно, чем он ожидал от этих встреч с Питером.       — Недостаточно быстро, — отвечает Стайлз, и оборотень фыркает, предлагая ему следующую затяжку.       Стайлз наклоняет голову, чтобы сделать её, губы находят кончик сигареты, и он чувствует, как глаза Питера отслеживают каждое его движение, впитывая все это с крошечной ублюдочной улыбкой.       — Что это, черт возьми, такое? — Спрашивает Крис, и Стайлз вздрагивает. Он забыл о Крисе, но по тому, как Питер расслаблен на своем месте, становится очевидно, что он этого не делал.       — Ты нашел хороший суперклей? — В его голосе звучит неубедительная невинность, которая заставляет Стайлза смеяться, даже если у него в груди пустота, которая наполняется смущением от того, что его поймали.       — Стайлз? — Спрашивает Крис, и Стайлз спрыгивает с колен Питера в удивительно глубокий угол дивана.       — Не беспокойся об этом. Это просто, — пытается он объяснить, но ничего не выходит. — Это просто то, что мы делаем. Время от времени. Ничего серьезного.       Светло-голубые глаза, более ледяные, чем у хаски, скользят по Питеру. Очевидно, что он полностью обвиняет Питера в том, во что он ввязался, но Питер так долго был укушен ядом отвращения других людей, что у него совершенный иммунитет.       — О, да ладно тебе. Ты знал, что я сплю с другими людьми.       — Взрослыми людьми, Питер. Я думал, ты спишь с другими взрослыми. Я не знал, что это нужно было прояснить.       — Успокойся, Арджент. Ему девятнадцать. Единственное, на что он не имеет право в этой ситуации, так это на то, что он выпил водку, но что сделано, то сделано. — Питер встает, чтобы затушить сигарету в раковине, и его голос порхает по кухне, как бумажный самолетик, взлетая высоко и опускаясь вниз, насмехаясь и дразня по очереди. — Что ты собираешься делать, вызвать на него полицию? Заставить их ввести алкотестер?       — Не звони моему отцу, — говорит Стайлз, сердце колотится так быстро, что грозится вот-вот выскочить у него изо рта. — Пожалуйста, не делай этого. Он так много терпит от меня, а я, я, — его руки бессознательно сжимаются в кулаки, и он может вспомнить ощущение, как они растягивают проволоку через три глотки, тянут, пока его дельтовидные мышцы не горят от усилий, и теперь его отец там, придумывает истории, чтобы прикрыть его сломленного сына-убийцу, поэтому он снова и снова повторял:       — Просто, пожалуйста. Пожалуйста, не звони ему.       Вздохнув, Крис опускается рядом со Стайлзом и жестом просит его руки. Разворачивая их, Стайлз видит, что тот небольшой прогресс, которого они достигли в борьбе со струпьями, был полностью сведен на нет.       — Ты не должен делать это с ним, — и не совсем ясно, кого он предупреждает, но суть остается в любом случае.       — Мораль так субъективна, — тянет Питер с порога, наблюдая издалека, как Крис открывает клей и наносит его на глубокие-глубокие линии, разделяющие его ладони, зажимая зияющие раны, пока он тихо считает, ожидая, пока они высохнут. — Тебе поможет, если я скажу, что трахался с ним ради общего блага?       Крис игнорирует его. Вместо этого он обращает свои пронзительные голубые глаза на Стайлза.       — У тебя замерзли руки.       — Да. Как и все остальное во мне. — Он вздрагивает, когда Крис протягивает руку, тыльной стороной ладони находит лоб Стайлза, как будто проверяет, нет ли температуры, а затем двигается, чтобы пощупать его шею сбоку. Стайлз не хочет наклоняться к прикосновению, ясно, что Крис пытается вести себя по-отечески, но это прикосновение тепла к его коже так приятно, и он ничего не может с собой поделать. Следовать за ним — это первобытная реакция, похороненная где-то глубоко в его мозгу примата вместе со страхом темноты и настороженностью перед высшими хищниками. Не то чтобы кто-то из этих двоих когда-либо останавливал Стайлза за четыре года, прошедшие с тех пор, как он присоединился к миру потустороннего.       — Во что ты ввязался сегодня вечером, ребёнок?       Стайлз пожимает плечами, одним плечом.       — Одержимый. Еще раз.       — Никто мне не звонил, — хмурится Крис, и Стайлз издает смешок, который не имеет ничего общего с тем, что он находит все это смешным, а все из-за неспособности его мозга правильно реагировать на любую ситуацию.       — Не было ничего особенного. Низкое количество трупов. Скотт и Лиам изгнали ее без особых проблем. У них это хорошо получается. — Его рот горько кривится, и он видит, как Крис отступает от выражения его лица. Его лоб напряжен, он обеспокоен. — Видит Бог, это случается достаточно часто.       Он начинает теребить завязки своей толстовки, но Крис останавливает его, нежно касаясь бледной, испещренной голубыми венами нижней стороны запястья.       — Осторожно, тебе нужно дать клею еще немного застыть. Не хочу, чтобы у тебя снова раскололись ладони. — Стайлз смотрит вниз. По сравнению с его пальцами пальцы Криса такие большие и загорелые, и на мгновение Стайлзу больше всего на свете хочется взять их в рот. Он хочет, чтобы они давили ему на язык, чтобы он мог почувствовать их силу, их возможности, и он знает, что «возможности» — это не то, что он может попробовать на вкус, но это его фантазия, и он попробует любую неосязаемость, какую ему, блядь, заблагорассудится, в ебанутых, бессвязных камерах своего разума, спасибо тебе большое.       — О-о-о, — напевает Питер со своего места, прислонившись к дверному косяку. Он ухмыляется, как будто точно знает, о чем думает Стайлз, подтверждая это, когда он нюхает воздух и смеется. — Что ж, это интересный поворот событий.       — Заткнись, — шипит Стайлз, его лицо заливает румянец, который появляется так внезапно, что у него кружится голова, и это самое теплое чувство, которое он может припомнить за долгое время.       — Мм, и на этой неблагодарной ноте я возвращаюсь в постель. Вы оба вольны присоединиться ко мне в любой конфигурации, которую вы выберете, но меня тупо трахнули меньше часа назад, и я полностью намерен отоспаться. — Он оставляет Стайлза и Криса, и без него парень внезапно осознаёт, как близко сидит Крис, как он все еще держит его за запястья, и, что хуже всего, на кофейном столике перед ними все еще стоит непочатая бутылка смазки.       — Я могу отвезти тебя домой, — предлагает Крис, отпуская руки, и Стайлз прочищает горло.       — Я, эм. Я действительно думаю, что собираюсь остаться.       — Стайлз… — начинает Крис, взволнованный и ответственный, каким Питер никогда не был. Это в новинку, и он может чувствовать приближение ошибки, но у него никогда не получалось избегать ее, пьяный он или нет.       Вместо этого он делает то, что делает всегда. Он принимает ужасное, отвратительное, никуда не годное, очень плохое решение с распростертыми объятиями. Рванувшись вперед, он ловит губы Криса на своих, и когда тот открывает рот, чтобы что-то сказать, Стайлз использует преимущество и вводит свой язык. Не имеет значения, что он в два раза старше Стайлза. Неважно, что он был отцом Эллисон. Неважно, что у него только что был секс с Питером, и Стайлз полностью намерен сделать то же самое, прежде чем уйдет — Стайлз закрывает глаза и идет на это.       На самом деле это не удивительно, когда две руки находят его плечи, и он отстраняется.       — Извини, — говорит он в подбородок Криса, потому что он действительно не хочет видеть, что делается на его лице в данный момент. — Я немного облажался.       С этими словами Стайлз вскакивает на ноги и, спотыкаясь, идет в спальню. Он не оглядывается назад, он слишком поглощен принятием еще одного ужасного решения, чтобы наблюдать за его последствиями.       В спальне темно. Это мягкая темнота, далеко не такая резкая и опасная, как снаружи. Здесь слышно слабое дыхание Питера, возможно, спящего, и есть постель, согретая его теплом, когда Стайлз проскальзывает под одеяло. Он сидит на краю матраса, пока Питер не сворачивается калачиком, освобождая для него место и это, вероятно, является самой самоотверженной вещью, которую он когда-либо делал для Стайлза за всю их историю. Рука обвивается вокруг его талии, притягивая к себе, пока его собственная обнаженная кожа — одежда сброшена за закрытой дверью, так что на нем осталось только нижнее белье — не соприкасается с кожей Питера, волосы на ногах покалывают голени Стайлза, когда он лениво сводит их ноги вместе.       — Итак, — говорит Питер, прижимаясь губами к плечу Стайлза, слабый запах дыма все еще ощущается на его коже, и парень может только представить, что для обостренных чувств Питера он пахнет в миллион раз хуже. — Тяжелая ночка, как я понимаю.       Стайлз делает глубокий вдох, его глаза закрываются. Он помнит влажное, булькающее удушье людей, которых он задушил. Тошнотворный привкус тошноты и горечи, оставленный призраком, застрял в горле Стайлза на выходе. Холод — боже, черт возьми, холод— который ворвался, чтобы заполнить пустые места, которые она оставила позади. Грохот дворника и тот тихий голос, который шептал просто сделать это, встать перед ним, покончить со всем этим жалким существованием.       — Ты даже не представляешь.       — Но ты пришел ко мне вместо того, чтобы что-то предпринять по этому поводу.       — Да.       — Хороший мальчик. — Щетина Питера грубо трется о ключицу Стайлза, его нос находит уязвимую нижнюю часть Адамова яблока. Было время, когда Стайлз предпочел бы съесть стекло, чем предоставить Питеру Хейлу беспрепятственный доступ к своему горлу, зная, что желание вырвать ему яремную вену было бы искушением для оборотня, но теперь он вытягивает подбородок, чтобы уступить ему больше места. Наполовину желание умереть, наполовину механизм выживания, полностью реакция, которую он не хочет изучать слишком внимательно. — Ложись спать. Я отсосу тебе утром.       В первый раз, когда он переспал с Питером — на самом деле переспал, а не просто потрахался с кем попало и ушел — Стайлз удивился, обнаружив, насколько тот любит обниматься. Уткнувшись лицом в шею Стайлза, конечности, похожие на щупальца, обвили его со всех сторон, как будто он был старым пиратским кораблем, который Питер тащил на дно. Теперь парень в основном привык к этому, даже если тепло их соединённых тел угрожает превратить его в обезвоженную оболочку.       Дверь с тихим щелчком открывается, а затем тихие, как шепот шаги приближаются к изножью огромной кровати. В кромешной темноте Стайлз едва может разглядеть Криса, который стоит, уперев руки в бока, оценивая их переплетение. Момент тянется, затягивается, а он по-прежнему ничего не говорит и не делает. Наконец, Питер издает гортанный стон, глубоко раздраженный.       — Садись или убирайся, Арджент, — бормочет оборотень с закрытыми глазами.       — Мне это не нравится. Ничего из этого.       — Твое неодобрение было замечено. — Если бы Питер не был таким уставшим, его тон мог бы быть достаточно сухим, чтобы свернуть и рассыпать в пыль.       — Он ровесник Эллисон.       — На самом деле это не так, но более подробная информация, вероятно, приведет только к тому, что ты направишь на меня свой пистолет, а мне нравится, когда мое мозговое вещество находится там, где оно находится в данный момент, так что все, что я скажу, это еще раз — он легален.       — А еще он прямо здесь, — говорит Стайлз, раздраженный и все еще достаточно пьяный, чтобы что-то с этим сделать. — Хватит, блядь, позерствовать. Ты не мой отец, я не несу за тебя ответственности. Ты все равно собирался остаться на ночь, так что просто ложись в постель. Мы можем поговорить о морали утром, если ты все еще так хочешь этого.       Питер подавляет злобный смешок в глубине горла, но в остальном никак не комментирует это. Стайлз думает, что Крис собирается все бросить и сбежать. Он настолько убежден, что произойдет именно, что когда чувствует, как кровать прогибается, его глаза снова открываются, чтобы увидеть Криса, все еще полностью одетого в джинсы и футболку, когда он скользит под одеяло. Между тем местом, где Крис обнимает другой край матраса, и тем, где начинается жар изнывающего тела Стайлза и Питера, всего лишь фут, но все же.       Он здесь.       Он не ушел.       И что-то в этом заставляет пьяное сердце Стайлза сжиматься, даже когда комната кружится и кружится, и кружится.