Inceptio

Здесь, на самом нижнем этаже, всегда было много белого и слишком яркого. Стеклянные кубы, замеревшие неподвижным искусством в воздухе, металлические балки и двери, зеркальное стекло, зона наблюдения охранников, — всё утомляло. Даже сам куб не вызывал ничего, кроме постоянной скуки. Белый, стеклянный, одним словом — смертельно неинтересный. Дазай подцепил палочкой рамэн, поднял в воздух, поболтал туда-сюда. Длинная лапша забавно закачалась, в конце концов соскользнув и плюхнувшись обратно в тарелку. Соус расплескался соответственно. Дазай хмыкнул. В другом кубе, напротив Дазая, сидел Фёдор. Переводил скучающий взгляд с потолка на пол, с тарелки на ложку. Иногда — на Дазая и его тщетные попытки развеселиться лапшой. Гоголь и то смешил лучше, Фёдор иногда мог даже чуть улыбнуться. Сейчас абсолютным камнем наблюдал за Осаму. Который вновь подцепил лапшу, задрал голову и наигранно-громко сказал: — А-а-ам… — И проглотил-таки лапшу. Фёдор только печально вздохнул. — Фё-о-одор-кун, — раздалось вдруг из куба напротив. Дазай смотрел с хитрецой. И есть даже перестал, нагло разглядывал Достоевского, как предмет чрезмерно необычный и дорогой. Руки в замке положил на стол, подбородок — на руки. Карие глазки сверкнули какой-то явной мыслью. Фёдор только поднял бровь, мол, чего тебе? — Скучно, — выдал Дазай. Достоевский молча продолжил есть. Дазай же завалился на спину, расплескав воду, и голосом на тон выше позвал: — Ну Фё-одор-кун! Ноль реакции. Так уж вышло: привыкший к вечным выходкам неугомонного Гоголя, Фёдор никакого внимания предпочитал на Дазая не обращать, себе дороже. Хоть шатен и делал это явно нарочно, пытаясь чего-то добиться, Фёдору было как-то всё равно. До тех пор, пока лично ему не перепадёт выгода. А её пока не ожидалось. Вспомнился Гоголь с его извечным «Федя!» и «Ну Федя, милый, ну посмотри на меня!». Николай не бесил, нет, наоборот даже, казался деталью правильной и нужной. Так что да, выходки Осаму… Их можно и потерпеть. В конце концов Фёдор и сам немного страдал от скуки. — Фёдор-кун, — вдруг совсем изменившимся голосом позвал Осаму. Заинтриговал, всё же. Достоевский поднял на него голову, взглядом вопросительным посмотрел. А Дазаю это и надо. Улыбнулся гаденько, видя ответную реакцию. — В этих кубах тесно, не находишь? — Пожалуй, — спокойно согласился Фёдор. — И друг друга видим через стекло. Неудобно как-то. Помолчали. Осаму — ожидая ответа, Фёдор — обдумывая слова. Наконец кивнул. — Вот я и подумал! — вернулся в привычную манеру Дазай. — Надо что-то поменять. Ну, знаешь, разговаривать через стекло тоже неудобно, твой голос совсем другим кажется. Уж не знаю как тебе, но мне он вживую был приятнее. Достоевский откровенно нахмурился. Да что он несёт? Но в словах сквозила странная мысль, некий намёк, до того незаметный, что походил на обычное нытьё, но… Не в стиле Осаму. — Такие условия; не мы их выбирали, — ответил всё же Фёдор, принимая игру. — Так уж и не мы? В груди медленно поднялось любопытство. — Разве не было принятие добровольным? — странно улыбнувшись, закончил Дазай. И Фёдор искренне подался вперёд. — Пожалуй, было. Но дальше разговор не продолжился. Осаму что-то заметил на своём подносе, издал задумчивое «хм», почесал палочками подбородок. И выдал: — Соли нет. Достоевский медленно перевёл взгляд со стола Осаму на него самого. — Эй, — позвал Дазай, — передай соль. В фиолетовых глазах на один единственный момент мелькнул интерес, но тут же был скрыт полным безразличием; Фёдор взял в руку баночку соли, замахнулся… Баночка со стуком ударилась о стекло собственной камеры и упала на пол. В комнате наблюдения переглянулись охранники, в кубах друг напротив друга — Осаму и Фёдор. Оба с каменными лицами. И оба абсолютно точно поняли: игра началась. Достоевский так же задумчиво осмотрел собственный поднос, изобразил наивное ожидание большего. — Яйца не хватает… — пробормотал. Затем позвал Дазая: — А у тебя есть? Осаму с некой наигранностью схватил большим и указательным пальцем яйцо, внимательно рассмотрел… Замахнулся… С громким «шмяк!» яйцо разбилось о стеклянную стену. Одновременно уголки губ Осаму и Фёдора поползли вниз, а в глазах вспыхнуло неудовольствие. За зеркальным стеклом один охранник посмотрел на второго; у обоих дёргался глаз. Представление завершилось, занавес опустился. Дазай рухнул на постель, начал по ней кататься, то в сторону окошка для сдачи еды, то в сторону стеклянной двери. Затем замер, глянул на лампочки… и на Достоевского. Тот, уже без вздохов, наблюдал за ним.

***

Ночью на нижнем этаже самой опасной тюрьмы мира всё так же горел свет. Хотя, может, это и не ночь была? Ни отбоя ко сну, ни часов здесь не было, приходилось ориентироваться на внутренние ощущения и лишь догадываться о времени суток. Фёдор лежал на левом боку, перелистывая страницы книги. Книгу ему выдали по вежливой просьбе, предварительно проверив от и до, даже страницы брызгали на предмет скрытых строк. Но нет, пусто. Так что можно было развлечь себя чтением, хоть и на несколько часов — какой бы длинной ни была книга, Фёдор заканчивал её в тот же день. Дазай, по всей видимости, совсем умирал от скуки, раз лёг на самый пол, лицом вниз, и что-то рассматривал, иногда издавая тихий вой. Охранники за ним, конечно, наблюдали, но потом лишь руками махнули — чёрт его пойми. В какой-то момент Осаму перевернулся на спину, положил руки под голову и спокойно изрёк: — Внизу две балки. Фёдор отстранённо кивнул. — Вверху считать не стал, нечего терять времени, — продолжил Дазай. Фёдор кивнул ещё раз. — На какой ты странице, Фёдор-кун? — Теперь Дазай перевернулся на правый бок, смотря прямо на Достоевского. — На сто сорок пятой, — переворачивая страницу, ответил Фёдор. — Мм… И о чём там? Достоевский бросил быстрый взгляд, мол, точно хочешь узнать? Получив ответное «да», прочёл: — «Ангел сказал ему в ответ: я Гавриил, предстоящий перед Богом, и послан говорить с тобою и благовестить тебе сие». Дазай пару раз хлопнул глазами. — Евангелие, — коротко пояснил Федор. Дазай хлопнул ещё несколько раз. — Ску-ука, — заныл. — Ты бы что интересное мне прочёл… — Предпочитаешь лёгкие романы? — усмехнулся Достоевский. — Увы, в моем арсенале такое не водится. Ещё пару строк, Дазай-кун? В ответ раздалось протестующее мычание.

***

Ровно в два часа после полуночи свет в помещении потух. И тут же замигал алым; завыла сирена. Охранники подскочили, переговариваясь по рации, но кто-то намеренно глушил связь. Выругавшись, они покинули пост и рванули в главный отдел связи, по пути раздавая указания встречным. Ранее белоснежное помещение со стеклянными кубами переливалось алым заревом, сирена мерзко проходилась прямо по ушам. Никто и не заметил, вернее, некому было заметить, как два куба, единственно имевшие «гостей», опустели.

***

Осаму бежал по коридору. За ним чёрной тенью следовал Достоевский, морщась от слишком громкой сирены. Он не привык бегать, так что с трудом поспевал за летящим впереди Осаму. Тот вдруг резко затормозил, проехался прямо до нужной двери с надписью «сто сорок пять» и, открыв её, влетел внутрь. Достоевский — за ним. Что ещё оставалось? Оба оказались в маленьком тёмном помещении. Мигала единственная лампочка, и то раздражающим алым, по всему полу были разбросаны документы. Дазай коротко осмотрелся, взглянул на Федора, пытающегося перевести дыхание, и выдал: — Серьёзно? Кладовая? — А… Тебе… Спальню подавай? — задыхаясь, ответил Достоевский. — Ну по-хорошему, конечно, можно и спальню… — Но, наткнувшись на злой взгляд, эспер замолчал. Дождавшись, пока Фёдор окончательно восстановит дыхание, Дазай внимательно осмотрел того с ног до головы. И хитро спросил: — Послан, значит, благовестить сие? — Не оскорбляй имя Господа своими ухмылками, — взгляд Федора потемнел. Но тут же вернулся в норму. — Две балки снизу, значит? Дазай рассмеялся. — Ночью немного легче такое провернуть, — пожал плечами. — Днём персонал активнее. А два часа… Захотелось мне так. Оригинально. Фёдор только хмыкнул. Дазай медленно подошёл к нему, склонил голову набок, рассматривая намного, намного наглее, чем в камере через стекло. Прошёлся взглядом по волосам, лицу, телу. Фёдор спокойно посмотрел в ответ, даже чуть приподнял подбородок. — А голос и правда приятнее… — прошептал Дазай. Фёдор ничего на комплимент не ответил. Подался вперёд, фиолетовой молнией насквозь пронзая, губами сухими коснулся дазаевых губ; затем впился сильнее, перекрывая всякую возможность дышать полной грудью, руки положил на плечи и надавил. Шатен под напором сел на стул, обхватил Федора за талию, притянул ближе. Зубами прикусил губу; слизал потёкшую кровь. — Сволочь, — ругнулся в ответ черноволосый. Но протеста не высказал. Дазай посадил Фёдора себе на колени, руками забираясь под тюремную одежду, пальцами проходясь по выпирающим рёбрам — Фёдор, кажется, и не ест вовсе, раз худой такой. Губами же начал целовать шею, меток, благо, не оставлял. Фёдор откинул назад голову, выдохнул. — Сравнить яйцо с лампочкой? — спросил, прерываясь на вдохи. — А почему нет? — хитро подмигнул Дазай. — И тебе, и мне понятно. А вот намёк на попытку разбить стекло? Фёдор хотел было ответить что-то, но резко выдохнул, кусая губы, — Дазай притянул совсем близко, едва не вжимая в себя, и языком прошёлся по чувствительному уху. — Играешь по-грязному, — вновь выругался Достоевский. — Будто тебе не нравится. — Молчи. И теперь целовал уже Федор. Пальцами зарылся в каштановые волосы, потянул прядки, заставляя запрокинуть голову, и поцеловал выпирающий кадык. Дазай сглотнул; Фёдор вернулся к губам и нарочно начал кусать их, размазывая кровь и тут же слизывая её. Дазай перехватил инициативу, больно ущипнул за бок; Фёдор крупно вздрогнул и поцарапал плечо Дазая. Тот только и рад этому был — заулыбался, как кот, глубоко поцеловал Достоевского, сплетая их языки… Лампочка замигала быстрее. Осаму выругался, поставил Фёдора на пол. Тот смотрел мутными, но довольными глазами, явно наслаждаясь вкусом чужой крови на языке. Даже облизнулся, чёртов демон. — У нас пять минут, — поставил перед фактом Осаму. Ну, что ж, должны успеть.

***

Перестала выть сирена, вернулся в норму свет. В камеры тут же вломились охранники, осматривая на предмет повреждений, а главное — выискивая что подозрительное у преступников. Но всё было идеально, Осаму даже пару шуточек опустил в адрес охраны, за что на него прикрикнули, пообещав зашить рот. Достоевский, сидя напротив, только лишь улыбнулся. Впрочем, Евангелие у него забрали. Мало ли. И теперь охранники лицезрели крайне недовольное лицо и злой взгляд фиолетовых глаз, как бы обещавший мстить. Особо жестоко. И улыбался теперь Дазай. Никто, правда, так и не заметил явно припухшие губы преступников и парочку ранок на них же. И к лучшему.