Скажи мне правду

Быть вещью, когда ты человек — это больно. Быть предметом, с мыслями и чувствами, но всего лишь предметом, который можно подарить, продать, поменять, выбросить, не думая о том, что причинят боль, потому что вещи боли не чувствуют. Терпеть только остается, утешать себя тем, что Бог терпел, молиться Богу и на него лишь надеяться, на него — и на себя. Более не на кого. Кате повезло чуточку больше, чем другим — самую малость, она выросла в доме Червинских, выросла почти дочерью, не служанкой была, а воспитанницей. Игрушкой была для пани, которая хотела дочку себе, куклой была, а потом, как не стало покровителей ее, то и вовсе утратила Катя ценность. Только и того, что пела красиво, на пианино играть умела, чего крепостным не положено, а ее учили тому. И все под откос катилось, потому что не должны же вещи жить, как люди, а Катя пыталась судьбу изменить. Могилы похоронили ее прошлое. Первую любовь, хрупкую и трепетную, людей, что воспитывали ее, саму Катю и то земля покрывала, выбралась лишь оттуда, не осталась. Столько пройти пришлось, чтобы оказаться там, где она оказалась — страшно вспомнить. Андрей ее спасением стал, хотя сначала Катя не думала даже, что между ними может быть что-то теплое. Он ее хотел заставить уволиться, он же после попросил остаться: Катя недоуменно глазами хлопала, не понимая, почему пан Жадан сначала требовал, чтобы она ушла, а потом вежливо и трогательно уговаривал не уходить. Сказала ему в сердцах, что не понять никогда такому, как он, каково это, вещью быть, и как же стыдно Кате стало, когда узнала, что Андрей тоже был крепостным, сам себя выкупил и тетю свою, а больше никого из семьи не успел. Она полюбила его уже осознанно, не как маленькая девочка, что тянется к первому, кто приглянется. Она полюбила Андрея, зная это точно, не сомневаясь ни на миг, она хотела быть с ним, и ей было все равно, даже если бы не прилагалось к этому желанной свободы. Катя произносила молитву Богородице там, в церкви, и впервые ее слова молитвы ощущались душой искренне, и счастье внутри цвело, и желание сделать счастливым мужчину, с которым шла под венец, было сильнее прочих желаний. Лишь бы он выжил. Кто был тот странный черный всадник, ворвавшийся в церковь, подобно нечистой силе, Катя не знала, да и не верила в такое, но, когда Андрея ранили, когда он мог умереть, Катя не знала, что делать, куда деваться, она была полностью бесполезна, после поила мужа водой с ложечки (не невеста его, жена), сидела у его постели, отказываясь отойти, отказываясь есть и спать, и, когда опасность миновала, когда Андрею более ничего не угрожало, Катя снова была готова благодарить Богородицу и всех святых, и врачей, спасших его. Всех. Хватит могил, хватит траура, хватит прощаний.

***

Она — Екатерина Жадан. Пани Екатерина Жадан. Не крепостная, не вещь, а жена купца, хорошо известного, и деньги есть у них, и свобода, и все, что можно пожелать, а главное — у них есть они. Семья — их собственная семья, где могут (должны) появиться дети, где будет много-много счастья на долгие лета… И Андрей не может быть таким, как говорит Яблоневский. Катя не верит, Катя не знает, чему и кому верить. Катя путается, не решается поговорить с Андреем прямо, то беспокоить не хочет, то момент не тот, то мысли вдруг настигают: а что, если прав Яблоневский и Андрей замешан в чем-то… жутком? Было же у него прошлое, и просто так себя из крепостных не выкупить. Большие деньги честным трудом сложнее достать. Но даже если и так, то Кате — что? А Яблоневский не отстает, ему необходимо постоянно, как видит Катю, упоминать всякое. Это невозможно. Когда ты не можешь до конца верить человеку, которого любишь больше всех на свете — это уничтожает. Поговорить нужно, очень нужно, срочно нужно, особенно, когда Катя получает доказательства, что у Андрея были бордели. Он говорил, что никогда и ни при каких обстоятельствах не будет торговать людьми, но разве бордели — не та же торговля людьми? Не так, как крепостными, но все же те женщины продавали свои тела… Так мерзко было оказаться вдруг одной из них, наедине с купившим ее клиентом. Катя не хотела, не могла, Катя за вазу схватилась, как за оружие, только не на того направила. И неужели Андрей был к такому причастен?

***

Катя не выдерживает, влетает в кабинет мужа поздним вечером, не видя почти, что рядом с ним его тетушка. Бумаги у нее в руках, и больше всего ей хочется выбросить их в камин и забыть о существовании даже, но… но… Вдруг она обманывается? Кто ее обманывает, кто с ней честен, кому верить, что правильно, а что нет? — Андрей, это правда? — Катя кладет перед ним бумаги. Все путается и перемешивается, переворачивается с ног на голову: что правильно, а что — нет? Катя жила в борделе, знала девушек оттуда, знала, что не от хорошей жизни туда идут, с отчаяния только, а если и выберутся после, то не отмоются от грязи. Никто не узнает, кем были, а они знать будут. Но для некоторых девушек бордели были единственным способом выжить, а что важнее — жизнь или честь? Катя склонялась, что жизнь, хотя сама думала: умрет, но не позволит к себе прикоснуться. Убьет, а не позволит. Но она все равно другая, она воспитана панночкой, ей прививали те же манеры, те же идеалы, она знала жизнь лучше, чем жалкое прозябание на улице, и осуждать за бордели не могла. Тех, кто работал там, но что с теми, кто их содержал?.. Андрей не мог быть жестоким, Катя решительно отказывалась даже на секунду допустить нечто подобное. Андрей даже бордели бы содержал благородно, если бумаги не поддельны, вот только можно ли благородно продавать людей? Впрочем, единственное, за что Катя упрекнуть может мужа — что не говорил ей. Она не хотела, чтобы ее оберегали, чтобы от нее утаивали важные вещи, это для нее признак недоверия, хотя сама Катя открылась полностью, вот она, как на ладони, все о ней Жадан знает, а она о нем каждый день новые подробности открывает. Затевать скандал при тетушке — неловко, Катя, завидев ее, останавливается и сдержанно кивает, отступая в сторону, чтобы та могла пройти. Если бы знала, что Андрей со своей тетей, то не врывалась бы так, да все равно уже. — Извините, — говорит Катя Ярине Дорофеевне. — Просто нашла… несоответствие в бумагах, — как бы там ни было, а волновать пожилую женщину, что была к ней так добра, Катя не может. Сама врет, и то ложь во спасение… может, и Андрей так думал. Не со зла ведь молчал, нет в нем зла. Только Катя злится. — Мне сказал пан Яблоневский. Стефан Янович и его поведение иногда пугали Катю, он говорил вещи, которые не могли быть правдой, он словно намеренно хотел, чтобы Катя верила ему, а подчас Кате казалось, что вот-вот — и он, чего доброго, посмеет ее поцеловать. Тогда бы поляк немедля нарвался на пощечину и гневную отповедь, но ничего такого не делал, и Катя думала — может, чудится. — Ты вообще не хотел, чтобы я об этом узнала, да? — с горьким смешком спрашивает девушка. — Андрей, но мы же поженились, мы повенчались, мы муж и жена, а я, оказывается, так мало о тебе знаю… ничего не знаю, — она подходит к столу и садится напротив Жадана, бессильно опускаясь на стул. Вся ее жизнь — какая-то бесконечная череда потерь. Стольких хоронила, что не пересчитать, недавно по ее вине умерла подруга, только по ее вине, Орысю сгубила ее неопытность и навеки то на душе останется. Да если бы только Орыся сказала ей, не терпела молча приступы жара, не думала, что это нормально, что просто так молоко приходит — да разве же Катя позволила бы всему так далеко зайти? Нет, она сразу бы за доктором побежала, отвезла Орысю в больницу, все бы сделала… но иногда невозможно сделать ничего. Но врач должен всегда держать себя в руках. Всегда. — Я же жена твоя, — говорит Катя, глядя, однако, не на Андрея, а в сторону. Печально говорит, со слезами, но уже без крика, вспышка прошла, стоило лишь встретиться лицом к лицу с Яриной Дорофеевной. — В горе и в радости, в богатстве и в бедности, мы перед Богом клялись. Неужели я такая никудышная, что мне доверить ничего-ничего нельзя? Орыся про горячку смолчала… Да ведь тайны эти сами людей убивают! — Катя хлопает ладошкой по столу и поднимает глаза на Жадана, встречаясь с ним взглядом. — Расскажи мне все. Все-все-все. Я обещаю, я выслушаю, я не стану перебивать. Я не уйду, понимаешь? Я тебя люблю. Я всегда тебя буду любить. Но я хочу знать, я хочу правду знать, я не хочу, чтобы Яблоневский мне мозги пудрил! — вырывается у нее сердито-обиженно. Бумаги так и лежат между ними, будто преграда какая, стена незримая. Катя отодвигает их в сторону — противны ей бумаги эти, не от самого содержания, а от того, как достались. Как же мерзко от всей ситуации. А если правда? А если и правда — то что? Ничего же не изменится.