Утро

Чу Ваньнин проснулся поздно. Он почувствовал это по теплу солнечных лучей, успевших расчертить его щеки. Их мягкое золото приятно растекалось по коже, заставляя мысли, все ещё ленивые от сна, неповоротливо ворочаться у Чу Ваньнина в голове. Он давно так хорошо не высыпался. Последние несколько дней были… непростыми. Ради разнообразия это были почти приятные трудности, но все же. Проклятие, по неизвестной причине поразившее императора, было непредсказуемым в своем действии. Каждый день Чу Ваньнин был вынужден иметь дело с новой вариацией Тасянь Цзюня, который, оставаясь собой, все же во многом перенимал поведение и привычки, характерные для детей его возраста. Для Чу Ваньнина, никогда не имевшего дел с детьми, это было утомительно. Мо Жань оказался очень активным ребенком. Требовательным, капризным, не желающим следовать правилам. Предпочитающим ранние подъемы и с трудом засыпающим по вечерам. Очаровательным. Чу Ваньнин чувствовал, как сердце в груди сжимается от него такого. Маленького, беззащитного и отчего-то очень зависимого от Чу Ваньнина. Заставляющего Чу Ваньнина самого становиться чуть более открытым и беззащитным перед ним. Это было так странно. Непривычно. Пугающе. Раскрыться слишком сильно, показать обнаженную, нежную изнанку, слишком уязвимую для человека его положения. Чу Ваньнин знал, что каждое его слово, каждый теплый взгляд и тронувшая уголки губ улыбка может обернуться против него. И все же был абсолютно бессилен перед чужим детским очарованием. Чу Ваньнин любил Мо Жаня, любил его любым, а перед таким был ещё и невероятно слаб. И сам себе не посмел бы признаться, что порой взрослого Мо Жаня ему тоже не хватало. Чу Ваньнин завозился на постели, думая, что этим утром чувствует себя в ней иначе. Слишком жарко, но как-то правильно уютно. Защищенно. Он двинул лопатками, стараясь устроиться поудобнее, и только в этот момент его сонный мозг наконец закончил обрабатывать тактильную информацию. Сердце Чу Ваньнина пропустило удар, а потом забилось быстро-быстро, мешая дышать. Он распахнул глаза и тут же наткнулся взглядом на обнимающую его бледную руку. Мужскую, сильную руку. Абсолютно обнаженную от кисти и до самого плеча, которое ещё попадало в поле зрения Чу Ваньнина. Ваньнин медленно, едва дыша, обернулся и, лишь только увидев часть неприкрытого ничем торса, тут же отвернулся снова. Щеки его залил густой, душный румянец. Выходит, этой ночью Мо Жань вернулся в свой истинный облик. И так как укладывал его Чу Ваньнин одетым в одну тонкую рубашку и лёгкие штаны, те должны были сейчас кусками бесполезных тряпок лежать где-то под одеялами, оставив императора совершенно, непотребно обнаженным. Не то чтобы Чу Ваньнин никогда раньше не спал с обнаженным Мо Жанем в одной постели. Пожалуй, он делал это гораздо, гораздо большее количество раз, чем когда тот был одет. И при несравнимо более смущающих его разум обстоятельствах. Но сейчас, после стольких дней перерыва, нагое тело Мо Жаня за спиной, так откровенно прижимающееся к нему, ощущалось невозможно…стыдно. Чу Ваньнин судорожно выдохнул. Заерзал, не уверенный, сможет ли выбраться из крепких объятий, не потревожив Мо Жаня. А в следующее мгновение почувствовал прикосновение сухих мягких губ к своей шее. – Доброе утро, Ваньнин, – хрипло произнес Тасянь Цзюнь ему на ухо, тревожа горячим дыханием нежную мочку. Его руки сдвинулись, вжимая все же успевшего немного остраниться Чу Ваньнина назад в крепкое тело. Бёдра плавно, длинно притерлись ко все ещё одетым в тонкие светлые штаны ягодицам. Чу Ваньнин издал невнятный высокий звук. Дёрнулся, пытаясь вырваться из чужих рук, избавиться от смущающего контакта. Все это было слишком неожиданно, слишком ярко, слишком откровенно. Слишком слишком. Чу Ваньнин не был к этому готов. К чужой наготе, к чужому жару и чужой бескрайней наглости. И к реакции собственного тела. Чу Ваньнин зажмурил глаза и изо всех сил впился бледными пальцами в чужое предплечье, безрезультатно пытаясь оторвать его от своей талии. – Пусти, я… – Ты что, Ваньнин? – насмешливо уточнил Тасянь Цзюнь, ничуть не впечатленный ни задушенным тоном, ни тщетными телодвижениями. Его пальцы впились в чужой нежный живот, пробравшись под ткань ночной рубашки, бёдра вжались в бёдра, притирая уже потяжелевший член между мягких ягодиц. Быть ребенком Мо Жаню почти понравилось, в основном из-за того, каким беспомощным и смешно растерянным выглядит рядом с ним вечно ледяной Чу Ваньнин. Как неловко тот пытался проявлять заботу, словно действительно когда-то беспокоился о нем. Но мысль о том, что его драгоценная супруга проводит ночи в его постели совершенно одетой, пока он спит рядом в нелепом слабом теле, выводила Тасянь Цзюня из себя. И сегодня наконец эта несправедливость разрешилась. К тому же должен же он был наградить Чу Ваньнина за его попытки позаботиться о нем, сколь бы нелепыми они ни были. Ваньнин снова слабо дернулся в его объятьях, пряча покрасневшее лицо в белой наволочке подушки, и Тасянь Цзюнь усмехнулся, вжимаясь губами в маленькую родинку за розовым ушком. Впитывая с наслаждением дрожь, что прошила тело в его объятьях. Тасянь Цзюнь был готов поклясться, что в это момент услышал сорвавшийся с чужих губ тихий вздох. – Кажется ты тоже скучал по мне, м-м-м, Ваньнин? На этот раз он коснулся чувствительной родинки языком, надавливая, вылизывая, пошло и влажно, до судорожной дрожи и тихого сипа. – Ты всегда- всегда был рядом со мной, – произнес Чу Ваньнин слегка задыхаясь, продолжая нелепо барахтаться в его объятьях, но лишь плотнее притираясь к нему. Тасянь Цзюню неожиданно понравилось, как прозвучали его слова. И вместо того, чтобы в очередной раз прикусить тонкую кожу за ушком, он лишь мягко коснулся раковины губами. – Верно. Он сделал жадный вдох. Прямо у растрепанного виска, тревожа дыханием тонкие мягкие волоски, наполняя лёгкие сладким запахом. Чу Ваньнин всегда так восхитительно пах. – И раз и ты все это время был рядом со мной, – он едва заметно выделил часть фразы голосом, – то заслужил от этого достопочтенного награду. Он резко приподнялся и дёрнул Чу Ваньнина за плечо, укладывая его под собой на лопатки. Впервые за это утро встречаясь взглядом с ярким золотом чужих глаз. Сейчас таким затуманенным и темным. – Не надо, – хрипло возразил Чу Ваньнин, рефлекторно облизывая высохшие губы. Он сделал это не намерено. Тасянь Цзюнь это понимал. И все же не его вина, что выглядел при этом Чу Ваньнин настолько по блядски вызывающе. Растрёпанный со сна, в тонких светлых нижних одеждах, розовый от жара, внутреннего и внешнего, так облизывающий губы. В его постели. Их первый поцелуй за это утро получается слишком неловким и слишком голодным. Чу Ваньнин никогда не отвечал ему, это правда, но за время их брака Мо Жань научился делать так, чтобы эти упрямые губы размыкались ему навстречу и всегда столь острый язык едва заметно, но все же тянулся к его собственному. Но сейчас Тасянь Цзюнь слишком сильно хотел попробовать свою вторую супругу на вкус. Он целовал Ваньнина яростно, почти больно, и сам не сразу осознал, что тот начал поддаваться ему. Что его тело тронула лёгкая дрожь и дыхание сбилось от ощущения губ на губах. Тасянь Цзюнь улыбнулся, спускаясь колкими поцелуями по длинной белоснежной шее, несправедливо лишённой все это время его меток. Тасянь Цзюнь исправит это и некоторые другие несправедливости, которые вынужденно произошли из-за чертового проклятия. Когда линия влажных поцелуев дошла до ключиц, перед Мо Жанем встал непростой выбор. Он знал, что, если снимет сейчас с Чу Ваньнина рубашку, ему придется потратить ещё какое-то время, выцеловывая его грудь, прежде чем Ваньнин отвлечется достаточно, чтобы позволить снять с себя штаны без глупых попыток пнуть своего мужа. Не то чтобы Тасянь Цзюнь имел что-то против: он любил чувствовать, как твердая грудь Чу Ваньнина становится чуть мягче и горячее под его губами и языком, как наливаются цветом и лёгкой припухлостью его ореолы, как розовые следы покрывают прежде бледную кожу. Но сейчас ему хотелось другого. Хотелось ощутить жар и тесноту чужого тела. Хотелось увидеть удовольствие в этих глазах, сегодня полных столь необычной уязвимости. Удовольствия, которое дарят не просто рот или пальцы Мо Жаня, но единение их тел. Поэтому, в последний раз коснувшись поцелуем нежной яремной впадинки, Тасянь Цзюнь одной рукой приподнял Чу Ваньнина за талию и с лёгкостью, дарованной опытом, стащил с него тонкие штаны. Чу Ваньнин тут же, ожидаемо, зашипел, хмуря точёные брови, и вцепился обеими руками в рубашку, как последний оплот своей добродетели. Словно это могло ему чем-то помочь. Словно Тасянь Цзюню не было достаточно одного ледяного приказа, чтобы этот человек сломался в очередной раз и подчинился его воле. Но Мо Жань откуда-то чувствовал, знал, что если использует тот тон, если решит надавить на Чу Ваньнина сейчас, снова ставя между ними стену своей власти, то хрупкое, пугающе мягкое, что горит сейчас на дне золотых глаз, тут же исчезнет, покрываясь привычной ледяной броней. Почему-то Тасянь Цзюню до отвращения сильно не хотелось этого делать. Поэтому он позволил Чу Ваньнину глупо цепляться за белую ткань, и вместо этого пробрался рукой под подушку. Для этого пришлось нависнуть над Ваньнином почти целиком, вжаться снова бёдрами в бёдра, грудью к груди, ощущая другого всем телом. Его жар и его дрожь. За эти несколько дней неиспользованный пузырек со смазкой успел откатиться к самой спинке кровати, забившись в щель между гладким деревом и матрацем. Мо Жань победно усмехнулся, когда все же смог уцепить его, перекатывая в ладонь, и краем глаза заметил привычную ледяную искру в чужом взгляде. И тут же коснулся упрямо поджатых губ своими, отвлекая Чу Ваньнина поцелуем. Сегодня он не позволит ему спрятаться в привычную скорлупу. Сегодня Ваньнину придется быть с ним открытым настолько, насколько это вообще возможно для этого человека. Мо Жань открыл пузырек не глядя. Пробка скользнула под его пальцами, не желая поддаваться, но потом все же вышла из узкого горлышка, пачкая простыни и ладонь Тасянь Цзюня в светлом, почти без запаха, масле. Оно приятно, мягко согрело кожу, и Мо Жань мог лишь представить, как эта смазка будет ощущаться в гораздо более чувствительном месте. Он провел испачканными в масле пальцами по чужому бархатистому бедру, в очередной раз наслаждаясь нежностью кожи. Чу Ваньнин имел несправедливо прекрасное тело, которое так восхитительно было ласкать, и на которое было столь приятно смотреть, что Тасянь Цзюнь в очередной раз готов был уверовать во вселенскую несправедливость. Невозможно, чтобы такой человек, как Чу Ваньнин, был столь желанным перед ним. Мо Жань почувствовал чужую непроизвольную дрожь, когда его скользкие пальцы мимолётно огладили Ваньнина меж ягодиц, задевая тугой вход. И успел поймать губами сдавленный, тихий вдох, ещё не стон, но уже не отсутствие реакции. Как бы ни пытался спрятаться, Чу Ваньнин был очень чувствителен в некоторых местах, и сегодня Тасянь Цзюнь собирался воспользоваться ими в полной мере. Он растягивал его не спеша. Вводя палец за пальцем, добавляя смазки из потерявшего половину своего содержимого на простынях пузырька. До хлюпающих звуков и яркого румянца на сатиновых щеках. Он выцеловывал, оставляя за своими губами темные метки, каждое нежное место на длинной шее и все ещё крепкой груди. Вылизывать их жадно, собирая языком пьянящий запах чужого тела, заставляя Ваньнина перенять свой. Чтобы заполнить его всепоглощающе, не только своим телом, но и ароматом, мыслями, чувствами. Чтобы Ваньнин принадлежал ему без остатка, и отдавал ему каждую дрожь, что рождена болью и удовольствием, каждый едва слышный недостон, каждый взгляд из под темных ресниц. Нижнюю рубашку Тасянь Цзюнь успел стащить с Ваньнина, когда тот отвлекся на мягкое движение его пальцев внутри, из-за которого в лёгких вдруг совсем не стало воздуха. И он не посмел сопротивляться, слишком сосредоточенный тем, чтобы удержать в горле рвущийся из него стон, и ощущением влажного горячего рта, что все же накрыл один из его сосков. Тасянь Цзюню нравилось чувствовать, как с каждым его действием становится все очевидней тщетность попыток Чу Ваньнина скрыть свое состояние. Обычно у него это получалось лучше. Обычно, если в его крови не кипел афродизиак, это получалось у него настолько хорошо, что Тасянь Цзюнь не был уверен, не имеет ли он дела с живой куклой. Но сегодня Чу Ваньнин был странно мягким. Почти откровенным. Тасянь Цзюню нравилось чувствовать его. Просто ощущать под своими губами, на своих пальцах, оседающим сладким запахом в его лёгких, ласкающим слух тихими вздохами. Настолько, что он почти забыл свою первоначальную жажду, что все ещё кипела в его крови. Почти, потому что, когда Ваньнин всё сжался на его пальцах, словно безмолвно требуя ещё, когда выгнулся едва заметно, подставляя губам чувствительное место на шее, перед глазами Тасянь Цзюня побелело. Мо Жань отметил, словно краем сознания, как глухо охнул Чу Ваньнин, когда он резко достал из него пальцы, оставляя достаточно растянутым, чтобы не получить внутренних повреждений, но все ещё немного узким. Тасянь Цзюню нравилось, когда тело Ваньнина плотно обхватывало его, будто не желая упускать ни миллиметра его длины. И уже в следующее мгновение приставил головку члена к влажному входу. Толкнулся коротко, не заботясь более ни о смазке, ни о выражении чужих глаз, ощутив наконец на себе восхитительный мягкий жар. Чу Ваньнин зажмурился, цепляясь бледными пальцами за простыни, закусив припухшую от поцелуев губу. Он не хотел, чтобы Мо Жань видел сейчас выражение его глаз. То уязвимое удовольствие, которое тот так жаждал лицезреть и которое Ваньнин так упорно не желал показывать. Проникновение, пускай и слишком резкое, несло за собой ощущения, от которых глупое тело Чу Ваньнина млело и жаждало больше, не осуждение холодного рассудка. Бессознательное, всегда так остро жаждавшее Мо Жаня и наслаждавшееся его прикосновениями, когда они несли в себе столько ласки и не имели намерения причинить боли, сегодня будто стало сильнее и прорывалось в жестах и вдохах, и взгляде. Делало его слишком уязвимым. Мо Жань вошёл в него до конца в несколько резких, коротких толчков. Вжал бёдра в бёдра плотно, словно давая Ваньнину возможность ощутить, насколько полно он может заполнить его, насколько глубоко проникнуть, присваивая его себе. Коснулся губами нежного места за ушком, заставляя Чу Ваньнина мягко сжаться на его члене, посылая волну дрожи по нервам их обоих. Обжег ушную раковину дыханием, явно собираясь очередной едкой пошлостью отравить сознание Ваньнина, пока ещё может так открыто его коснуться, пока ещё может увидеть искру слабости в жидком золоте глаз. И промолчал. Продолжил двигаться в нем, скользя жадным ртом по расцвеченной метками коже, оставляя новые поверх старых, лаская языком и пальцами. С каждым движением все дальше подталкивая Чу Ваньнина к краю, к которому тот сам столь редко позволял себе подойти. Ваньнин сам не заметил, как его руки перестали комкать измятые простыни, переместившись на чужую сильную спину. Вжимая Мо Жаня чуть сильнее, оставляя на его бледной коже розовые росчерки. Как он сам уткнулся носом в изгиб чужой шеи, пряча лицо и утопая в родном запахе. Позволяя себе, лишь в этот раз, отравиться им, поддаться собственной и чужой страсти, тому удовольствию, которое дарило ему тело любимого человека. И перед самым концом, полуосознанно, коснулся влажной кожи губами, в лёгком, мимолётном поцелуе. Мо Жань не успел осознать суть этого касания, когда Чу Ваньнин с тихим всхлипом достиг оргазма, впиваясь ногтями в его спину, пачкая их животы своим семенем. Сжимая в себе Мо Жаня так, что тот с глухим рыком последовал за ним. И прежде чем ухмылка успела коснуться губ Тасянь Цзюня, отключился, сбегая от него на изнанку собственного сознания.