Здесь — Брокилон

Это ее лес, ее владения, сюда не смеют ходить люди, сюда нельзя ходить людям. Зазевается путник, приблизится к Брокилону и не заметит даже, откуда его смерть прилетела, стрелой в тело вонзаясь; стреляют сразу на поражение, без предупреждений, кончились времена, когда предупреждали. Кончились времена, когда этими землями всецело владел иной народ, не люди — люди вторглись в их мир, как нашествие паразитов, саранча, что портит посевы и приводит к неурожаю. К бесплодию. Они… вымирали. Исчезали, вынужденные отступать перед наглостью и жестокостью людей, и Брокилон стал последним пристанищем дриад, островком, где они могли жить спокойно, где их не трогали бы, где им ничего не грозило. Сами дриады размножаться не могли; у эльфов с этим было немного проще, дриады же по природе своей были только женщинами и это создавало определенные трудности, поэтому они искали иные пути — иногда использовали попавшихся к ним в руки мужчин, но чаще к лесам Брокилона попросту подбрасывали девочек. Это были больные дети, родители не хотели заниматься лечением и приходили к выводу, что дриады не только приютят их чадо, но и подарят ему исцеление. Иногда дриады и похищали детей — Эитнэ больше не гнушалась никакими методами. Стирать память водой Брокилона, заставлять забыть свое имя и прошлую жизнь, заменить умение говорить на всеобщем наречии лишь на Старшую Речь… Девочки быстро учились, росли среди диких трав леса и выполняли приказы старшей беспрекословно, веря в нее и веря ей, как матери. У Эитнэ была дочь, и ее дочь погибла — от рук людей, защищая Брокилон. Лицо Моренн истоптали их лошади — так, что Эитнэ сначала даже ее не узнала, и как после этого речь могла идти о какой-то пощаде или уступках? Эитнэ не желала больше никаких компромиссов. Она не вступала в открытые войны, но упрямо держала оборону, всем королям, что хотели посягнуть на ее земли, отвечая одинаково. Нет. Пока она жива, пока здесь растет хоть одно дерево и живет хоть одна дриада. Ответ Брокилона в шелесте ветвей и свисте стрел. Они все еще держатся, они существуют, они не сдаются, а те короли, что требовали от Эитнэ покориться, давно обратились в белые кости в гробницах. Они ненавидят Эитнэ — она знает. Присылают гонцов, прося, чтобы те передали ей очередную просьбу, действуя уже мягче и вежливей, ибо жить им хочется, и, может, надеются, что добьются чего-то мирными переговорами, но бестия из пущи не поддается никак, чертова духобаба, пережиток прошлого, цепляющийся за свой лес. Эитнэ все равно — она тоже их ненавидит, всех до единого, ей противны люди, лишь к женщинам дриада относится тепло, ибо женщина может стать такой же, ибо в женщине изначально не заложено желание лишь уничтожать и завоевывать, как в мужчинах. Поэтому дриады не стреляют в женщин никогда — и в девушку в одежде менестреля, что заходит в Брокилон, не стреляют. Следят — она, может, и не догадывается, что за деревьями и в кустарниках скрываются дриады, наблюдая за каждым ее шагом. Девушка не похожа на заблудившуюся путницу, по всему понятно, что пришла не просто так, и Эитнэ отдает приказ привести ее к ней: если кто-то что-то ищет в Брокилоне, то, как правило, ему нужно пройти к дубу, где устроена резиденция главной дриады. Менестрели Эитнэ, пожалуй, нравятся — те люди, что не участвуют напрямую в создании истории, но создают ее. Их песни остаются в веках, единственное вечное, что способен создать человек. Если к Эитнэ не относятся враждебно, она платит тем же. — Все верно, дитя, — кивает дриада на приветствие и слова девушки. — Я Эитнэ. И что же это за послание, с которым ты пришла? Могу я попробовать угадать? Некий король просит, чтобы я подвинула границы Брокилона? Или чтобы вовсе его отдала? Если это так, то нет смысла тратить твое и мое время. Ответ останется тем же. Здесь — Брокилон. Брокилон и в Выжигах, и на Восьмой Версте, и на Соловьих Холмах, и в Бругге, и на левом берегу Ленточки. Все это — Брокилон. Всегда был. Всегда будет. Границы чертят люди, им удалось забрать у Эитнэ часть ее владений, начертить свои карты, но она их не признает. Упрямо твердит — эти земли не принадлежат людям и не будут принадлежать никогда. Брокилон никогда не постигнет участь Шаэрраведда, который эльфы разрушили, чтобы их крепость не досталась людям, и лишь белые розы цветут там над камнем с выбитым портретом предводительницы восстания Аэлирэнн. Эльфы нашли в себе желание сопротивляться, храбрость начать войну, эльфы не сдавались и не сдаются, но Эитнэ считает их методы… глупыми, возможно. Аэлирэнн, которая повела в бой (на смерть) молодых, шла ва-банк, ставя на кон все, сама молодая, глупая и с горячей кровью в жилах. Эльфы шли в битву с ее именем на губах, и имя ее становилось предсмертными их криками. Аэлирэнн проиграла — эльфы проиграли, сами себя обрекли на вымирание, гордые и непримиримые. Дриады — такие же, но дриады не пойдут в открытое сражение, никто из девушек Брокилона не умрет с именем Эитнэ, Эитнэ избрала иную тактику, вместо атаки — глубокая оборона. Только оборона. Здесь — Брокилон; девиз, что так часто звучит в речи дриады. Здесь — Брокилон, больше здесь ничего не может быть. Золотоволосая девушка-менестрель, хотя и смотрит на нее с восхищением, более никак это не выражает, тем более — громко. Уже похвально, Дуэн Канелли не то место, где принят шум, Дуэн Канелли — шепот ветра в листве и диких травах, соловьиные трели и уханье сов, пение сверчков и стрекот цикад. Лишь громовым раскатам здесь дозволено нарушать покой и тишь. — Благодарю, — губ Эитнэ касается легкая улыбка, когда она принимает послание из рук гостьи. Обычно такие письма дриада выбрасывала, не читая, рвала в мелкие клочья, и поди потом докажи, что получила, поэтому ей все чаще стали присылать гонцов, которых разорвать и развеять по ветру было сложнее. Как правило, подобными посланниками были мужчины — скорее всего, короли и герцоги, желающие получить Брокилон, надеялись, что мужчине легче будет справиться с дриадами, но… справлялись, конечно. Легко ли, не легко, а справлялись. Нужно же брокилонским девам продолжать свой род, вот и справлялись. Ответ Эитнэ был неизменен в любом случае. Потому она удивлена, что в ее лес пришла на этот раз девушка, потому она открывает письмо, думая, что, может, там на этот раз что-то другое, что-то особенное, ибо как можно прислать женщину — молодую женщину — в Брокилон? «Предупреждаем госпожу Эитнэ насчет границ Брокилона…» Эитнэ одним движением руки сминает бумагу и бросает в сторону. Не разгневанно, словно машинально, так она бы отбросила вещь на кровать, небрежно собираясь в дорогу. Предсказуемо. Глупо. На что надеялся тот, кто прислал сюда девушку-барда? — Закономерность, которую я выслушиваю слишком часто. Границы… Территория… Они хотят территорию, еще больше земель, все захватить, все забрать себе, — зелень глаз пылает ненавистью. Не только люди ненавидят их — Старший Народ тоже ненавидит людей, их ненависть глубже, шире, дольше… и они более жестоки. Они жестоки, как загнанные в угол звери, что готовы рвать глотки кому угодно, лишь бы освободиться и спастись, только вместо клыков и когтей у них стрелы. Дриады наказывали людей иначе, делали больно не лишь физически. Дриады похищали детей, дарили им забвение, иные имена, иную жизнь, иную речь. Вода Брокилона заставляла их забыть о том, кем были раньше, глаза их зеленели, а волосы светлели. Да и как мог смотреть в глаза своей жене или возлюбленной мужчина, побывавший у дриад, если он действительно любил ее и хранил бы верность в любом случае, только не под прицелами? Эитнэ от души надеялась, что всем им больно. Эитнэ не жалела матерей, чьи дети попали под зеленые своды Брокилона — они ведь не пожалели ее Моренн, так с чего бы ей испытывать жалость? — Невежеством можно легко оправдать любое преступление. Сказать, что не знал, что нельзя брать лежащий на прилавке кошелек. Не знал, что нельзя забираться женщинам под юбки в подворотнях. Не знал, что нельзя вонзать меч в чужую грудь. Не знал, что сталь убивает, что другим больно, что голод испытывают все… — Эитнэ с усмешкой качает головой. — Незнание закона ведь не освобождает от ответственности? Дриада легко касается подбородка девушки, заглядывая в ее глаза. — Возможно, они правдивы — жуткие истории про дриад? Много ты слышала таких историй? — интересуется Эитнэ. — У менестрелей ведь должно быть в запасе множество историй, песен, баллад, не так ли? — щурится она. — А о Брокилоне песен нет. Она не спрашивает — утверждает. Знает. Нет о них песен. Аэлирэнн и ее глупый подвиг воспевают, как и руины Шаэрраведда, но Брокилон и его многолетнюю защиту — нет. Не потому, что не желают, не потому, что скучно. Эитнэ всех, кто покидает ее лес, предупреждает: не нужно. Нельзя. Если о них будут петь, значит, они… проиграли. Про Аэлирэнн пели, когда она была казнена, про Шаэрраведд — когда он был потерян. Про Брокилон споют, лишь когда деревья падут под ударами топоров, а Эитнэ будет покоиться в Крааг Ане. А до тех пор — о них поют только их стрелы.