Контрасты

      Было без пяти минут одиннадцать, когда Алексей Леонидов и Краснов переступили порог отдела. Поднявшись на второй этаж, оказались в коридоре, интерьер которого, по мнению Алексея, был свойственный лишь отделам МВД, где сновали туда-сюда люди с папками и постоянно доносился звук хлопающих дверей и телефонных звонков. Переговариваясь о сегодняшних планах, они выкинули из головы мысли о Гнездилове, которого в тайне надеялись не застать в кабинете, и приготовились нырнуть в рутину обычного рабочего дня районного отдела полиции.       Выслушав полушутливый вопрос Краснова, не раздобыть ли ему приспособленный для меткой стрельбы пистолет и потренироваться в стрельбе на дистанции в сто метров, Алексей ответил, что это его не интересует, но тут же сказал, что будет не против в следующий понедельник посоревноваться с ним на деньги. Он со вздохом расположился за своим рабочим столом и пододвинул к себе небольшую кипу папок, решительно раскрыл верхнюю папку и под жалобы Краснова на то, что дело почти не двигается и из-за этого его таскают по кабинетам, словно подозреваемого, принялся изучать ведомости, которые были собраны на местную бизнес-леди.       — Леонидов, а ты меня вообще слушаешь? — в какой-то момент поинтересовался Краснов, на пару мгновений умолкнув, и, расположившись на крае стола, наклонил голову, чтобы различить рукописный текст.       — Да, — бросил он, посчитав, что приятель просто высказывал мысли вслух, не обращая внимание на то, прислушиваются к его жалобам или нет. — Ты же имеешь в виду дело по районному депутату? Громов вроде прощупывал, нельзя ли перекинуть это дело в другой отдел. За показатели переживает.       — Верно, — пробасил тот. — А ты чего такой смурной?       — Да такое… — Отложив в сторону карандаш, которым отмечал контакты, которые могли бы заинтересовать следователя, и, щёлкнув несколько раз пальцем правой руки по ладони левой, Алексей негромко произнёс: — У меня порой возникает впечатление, что я работаю в детском саду.       — Охранником?       — Нянечкой, — выразительно сказал он, потянувшись к манжетам рубашки.       — Я думал, ты скажешь что-то о цирке, — хохотнул Краснов.       — Некоторым, с кем мне приходится работать, лучше рыбу ловить, а не преступников. И то я считаю, что вряд ли поймают. Вчера одного клиента упустили. Полгода его вели — и прошляпили.       Краснов уже хотел что-то сказать утешительное, когда дверь распахнулась и в кабинет ввалился капитан Гнездилов. Судя по тому, что он довольно уверенно держался на ногах, критическую дозу этанола его внутренности ещё не получили. По тому, как тот покосился на куртку Краснова, которая свисала со спинки стула, Алексей догадался, что он принюхивается к запаху кордита. Ему самому нравился запах пороха, напоминавший ему об армейских годах. Воспоминание о том, как он сегодня в тире молниеносно выхватил пистолет с левой стороны и открыл огонь, его радовало — навыки его не подвели.       От сдачи нормативов по стрельбе Гнездилов увильнул, ещё вчера выдав несколько отмазок, самой лаконичной из которых была «Попасть в картонку ещё ничего не доказывает, так почти любой дурак сумеет». Вспомнив, какую околесицу тот нагородил своей жене Клавдии, а потом ещё перед визитом в тир услышав о том, что он на выезде, Алексей усмехнулся — «на выезде» могло значить в случае капитана полиции что-угодно: от реального путешествия в «мерседесе» (тот считал, что выглядит до неприличности круто) к расчленённому трупу до визита к ночным бабочкам.       — Я думал, ты после дежурства поедешь к себе домой, — произнёс Алексей, решив уделить ему минуту внимания.       — Не твоего ума дело, Леонидов, где я сейчас должен быть, — огрызнулся тот. — У меня знаешь какое обострённое чувство долга? Я в отличие от тебя на работе работаю. Меня вчера в пять вечера важняки отловили и отправили на сверхсложное убийство в отдаленном районе.       — Ага, четверо убитых и все они — секретные агенты иностранной разведки, — с ноткой веселья вставил свои пять копеек Краснов.       — Да, поэтому об этом в газетах сегодня не напечатают, — без тени смущения подтвердил Гнездилов, откинувшись на спинку дивана, но, видя, что его слушатели обменялись понимающими взглядами, а потом руками начали показывать, что он обыкновенный трепач, на секунду вспылил: — Не вру я!       — Гнездилов, лучше Клавдии об этом говори, — ответил ему Алексей, теряя интерес к его персоне и к его оправданиям.       Понаблюдав за ним ещё пару секунд, одним ухом слушая его лепет, что хвастовство ему не свойственно, Алексей вернулся к своим записям. У него возникла мысль, что именно Гнездилов послужил катализатором плохого настроения и апатии. С первых дней, когда он появился здесь в отделе, согласился с мнением, что капитан играет здесь роль тирана и пугала, которого не любит коллектив. Этот человек, возможно, сам того не ведая, исполнял роль громоотвода в обычных служебных распрях, уменьшая разрушительное влияние на дела тем, что давал окружению общую цель.       Не раз у Алексея, видя, что единственная польза от нахождения Гнездилова в отделе это горы хлама у его стола и пятиэтажный мат, который перекрывал рабочий шум, возникала мысль, что тот должен был стать обычным управленцем, который бы занимался вопросами о мелких расходах, электричестве, отоплении, канцелярскими принадлежностями, составлением дежурств, рабочей дисциплиной. При этом он был прижимистым, везде сующим свой нос, ревностный поклонник дисциплины и равнодушный к мнению своих коллег. Но волей судьбы и по большей части благодаря влиянию своего высокопоставленного родственника капитан Гнездилов надёжно закрепился в отделе.       Одно время наблюдая за тем, как порой Гнездилов активно разглашал тайны следствия и данные оперативно-разыскной деятельности, тем самым почти всегда доводя дела до развала в суде, но без каких-либо последствий для него самого, он считал, что его завербовала служба безопасности. Правда, потом, какое-то время спустя из-за небольшой провокации, устроенной Красновым, убедился в обратном, вспомнив к тому же заверения одного из своих приятелей, что те, кто больше всего шифруется от прокуратуры, сотрудников Департамента внутренней безопасности, как раз им сто лет не были нужны.       Успокоив свою совесть тем, что, если Гнездилов позволил себе разболтать данные о том, как продвигается предварительное расследование, скорее всего это свидетельствует о том, что следователь считает дело бесперспективным, тем не менее решил собственными силами разворошить осиное гнездо и установить, кто ещё сливает следственные тайны посторонним.       Воплощение этого решения шло со скрипом. Он старательно выполнял свои рутинные обязанности, устраивал мелкие ссоры с Гнездиловым, метался, как муха в кипятке, исполняя поручения следователей и прокуроров, частенько пытаясь приуменьшить разрушительные последствия от самоуверенности капитана, но возникало ощущение нехватки времени и ему начало казаться, что он сам не знает, как лучше подступиться к такому делу. Уже помышлял о том, чтобы взять отпуск, которым не воспользовался летом, и провести его с Леной, когда зыбкое спокойствие в жизни отдела было нарушено.       Это случилось спустя полторы недели после теракта под зданием парламента. В день, когда в районном управлении представляли нового руководителя, трое его коллег отправились вместе с преступником, совершившим разбой, проводить следственный эксперимент. Тот вдруг, как был в наручниках, прыгнул с моста в воду. Те сиганули за ним, вытащили и в ожидании приезда служебной машины полчаса били его ногами, за что их и задержали.       Алексей вспомнил, какой он был взвинченный, когда узнал об этом происшествии. И те пару минут, когда ему удалось увидеть своих незадачливых коллег перед тем, как их увели.       — Вы же понимаете, что теперь вас должны посадить?       В ответ получил мрачное молчание. И неожиданно для самого себя спросил:       — Зачем вы его вытаскивали? Он же пенсионерок бил арматурой по голове, забирал все деньги.       — Так ведь он человек всё-таки, — отозвался один из них, на секунду взглянув ему в глаза.       — А бить тогда зачем?       — Так это… вот… было холодно, товарищ майор.       С вопросом о соотношении справедливости и законности, о том, кто они, эти ребята: герои или злодеи, Алексей возвращался домой. Отдел пребывал в истерическом ожидании расформирования подразделения и, пока наконец не пришло убеждение, что их такая беда не затронет, почти не занимались борьбой с преступностью. Не без помощи Краснова, который в этой атмосфере истерии оставался спокойным — тот и до этого скандала планировал перевестись в управление, а произошедшее только укрепило его в этом намерении, взялся за решение административных проблем, вспомнив как в своё время отказался от должности начальника отдела уголовного розыска.       Косвенная мысль о справедливости напомнила Алексею о деле в управлении, которое он хотел уладить без лишней бумажной волокиты и формальностей. И, постановив пойти на Воздухофлотский после визита к следователю, чтобы поделиться своими соображениями, он потянулся к своему плащу.       — А куда ты это собрался? — отозвался в этот момент Гнездилов, развалившийся на диване.       — Я обязан перед тобой отчитываться, Гнездилов? — ответил он вопросом на вопрос. Тот неохотно признал, что не обязан. — Да и тебя же здесь нет.       — Как это?       — А кто здесь распинался, что уехал на особое задание?       — Что ты на меня так смотришь, Леонидов? Мне положен отдых.       — Может, тебе ещё колыбельную спеть, чтобы ты быстрее уснул?       — Давай, — снисходительно разрешил Гнездилов.       Алексей на секунду замер, досадливо нахмурившись, но потом, усмехнувшись, подхватил свои записи, остановился в полуметре от двери кабинета и повернулся к капитану.       — Никогда ещё и никому не пел колыбели. Будешь первым человеком, — обратился он к нему и заговорил речитативом: — Заходит в хату упырь волосатый и шум замирает вокруг. Я съел твою маму, я съел твоего папу и тобою сегодня займусь. Ручонки — хрясь-хрясь, ножки — хрусь-хрусь, нежные глазки закрой!       И прежде чем, тот успел что-либо сказать ему, рванул на себя дверную ручку и секунду спустя уже был в коридоре.

***

      Через некоторое время, ровно в полпервого, Алексей переступил порог районного управления, надеясь застать начальника оперативно-разыскного отдела, Адама Гасенко, старого друга детства. Тянувшиеся вдоль погруженных в прохладу коридоров люминесцентные лампы слизывали естественный цвет со щек лейтенанта, ответившего утвердительно на его вопросы. Такую же шутку сыграло освещение и с физиономиями людей, которые встречались Алексею, когда он, поднявшись на второй этаж, шел по тусклому проходу между рядами безымянных дверей и остановился возле последнего кабинета.       Из комнаты сквозь приоткрытую дверь доносилось недовольное ворчание и, как понял Алексей, Гасенко был там не один. Первое, что увидел, было лицо молодой девушки, серьезное, с гримасой боли; оно показалось ему очень бледным. Она почти неподвижно сидела в кресле, склонив голову и что-то почти неслышно бормоча. Затем, когда прошел в кабинет, взгляд выхватил раскрытую аптечку на столе и человека, который сделал шаг в его сторону. В воздухе витал запах можжевельника и, как предположил Алексей, антисептиков.       Ему понадобилось целых пять минут, чтобы стряхнуть с себя уныние, накопившееся за последнюю неделю, и поверить в то, что Гасенко в самом деле рад его видеть. Первые пару минут тот говорил только о нём, причём искренне и проявив осведомлённость в его делах. А потом, словно желая показать себя джентльменом, представил ему свою гостью.       — Моя хорошая подруга и молодой, талантливый следователь, в очень узком кругу прозванная — и не без достаточных оснований — Чудовищем.       В глазах Гасенко мелькнула тень насмешки. Он пространным жестом указал на стоявшее напротив девушки кресло. Алексей сел и перевёл взгляд на своего приятеля, который убирал вату и антисептик обратно в аптечку, а потом на девушку, прикидывая, как лучше отреагировать на такую своеобразную характеристику.       Она на первый взгляд была жесткой, неловкой, порывистой; можно было сложить о ней мнение как о человеке замкнутом и с упрямым характером, скорее недобрым, чем доброжелательным. Назвать её красавицей он не мог, но, как не силился, и страшного в ней не видел. Желто-бледное, восковое личико не представляло ничего особенного. Удивлённо-грустные, глубоко запрятанные глаза цвета старой бронзы, неспокойные, словно неуверенно чувствовали себя в глубоких орбитах; длинные, заплетённые в косу тёмно-русые волосы. Единственное, что его заинтересовало в ней, были губы и подбородок. Губы сухие, без изгибов, словно без всяких мудрствований, но с уверенностью высечены на лице, представляли собой что-то не совсем обычное. Это подтверждал и подбородок, круто срезанный, упрямый, неподвижный. Такая себе симпатичная девушка, почему-то угрюмая (взглянув на ушибы на её ладонях, догадывался о причинах), скромная и такая кажущаяся наивной. Почему Чудовище?       Видимо, он в этот момент выглядел слишком серьёзным и комичным, потому что Гасенко громко засмеялся.       — О, прошу прощения, но не стоит обманываться её наивным видом и непосредственностью. Это только одна из ролей моей талантливой артистки. Она при большом желании могла бы развлекать почтенную публику на сцене театра, но пока что развлекает нас.       Девушка, слушая его слова, не раскраснелась, лишь уголки её губ еле-еле удлинились и растянулись в паутинку улыбки. И была эта паутинка такой легонькой, что Алексею было трудно понять, что пряталось за ней: ирония, вежливость, нежность или досада и ревность?       — Брось, Адась… — выдохнула она, качнув головой, и спокойным движением поправила выбившуюся прядь волос. Затем перевела взгляд на Алексея. Её простодушные, печальные глаза слишком пристально, остро впились в его лицо, что тому на мгновение неловко стало. — Вам нужно иметь в виду, товарищ майор, — заговорщически сказала она ему, — что ваш друг всегда хочет меня немножко… максимизировать. Я вовсе не такая королева драмы.       Этот маленький инцидент размял казавшуюся накрахмаленной атмосферу. На секунду Алексея охватила досада от того, что ему её так и не представили; он имел быстрый, наметанный глаз и хорошую память, но не мог припомнить себе, что когда-либо и где-либо знал её, а она сама вовсе не торопилась это исправлять. Но секунду спустя взял её руку в свою и слегка пожал, закрепляя знакомство. Девушка осторожно отняла ладонь. У него осталось ощущение тепла её пальцев.       В попытках освежить в своей памяти образы прошлого Алексей вдруг осознал, что нащупал в своих мыслях ещё что-то, какое-то нечёткое, но неприятное чувство и только непрекращаемая болтовня Гасенко не позволяла всплыть этим впечатлениям наверх и дойти до осознания. Но теперь, когда тот переключился на свою подругу и по всей видимости обсуждал с ней утренние события, представилась прекрасная возможность и он ею воспользовался, понимая, что придётся пробыть в этом кабинете немного дольше, чем планировал.       От нахлынувших чувств в груди возник холодок. Алексей встрепенулся, хоть это и не имело отношение к Гасенко, когда припомнил себе настроение страха, печали, боли и отупения, в котором пребывала его детская душа, пока его отец, инспектор уголовного розыска, не получил перевод в другую область. А дальше в памяти предстала бурная, можно даже сказать дикая, радость, с которой он поприветствовал новость о том, что они будут однокурсниками.       Он бегло взглянул на своего приятеля. Находясь под впечатлением от воскресших воспоминаний, его сейчас заинтересовало не само лицо, а его выражение. Адась Гасенко казался ему неким воплощением презрительности, дерзкого до вызова ума и холодной жестокости. Тёмные глаза, немного раскосые, из-за чего в академии его прозвали Гасан-паша, густые волнистые волосы над смелым лбом, нос античной лепки, сжатые губы, энергичный, крепкий подбородок… «Истинный дьявол», — наверное, так бы сказала Лена. Лицо при всей его красоте лишенное благородства, которое редкий товар в аду. И отчего-то не сомневался, что она бы честно пыталась найти в нём хоть намёк на что-то хорошее, но эта попытка закончилась бы провалом.       Возвращаясь в реальность, Алексей стал всматриваться в девушку, которая что-то упрямо твердила Гасенко, и остановил взгляд на её длинных серо-стальных чулочках и туфлях с узкими носками на низких каблуках. Она милая пара с Гасенко, они приятно смотрятся, но почему-то сразу задался вопросом, насколько долго продержится их союз. И ощутил укол совести вместе с досадой. Это протестовал сидящий в нем сноб. Какая ему, собственно, разница? Почти пятнадцатилетний опыт работы в полиции, бесконфликтное общение с высшими чинами и полуграмотными и вечно обиженными чиновниками — неудивительно, что Гасенко умеет ладить с людьми и очаровал эту девушку. И это умение привело его сюда, чтобы заручиться его помощью.       В какой-то момент он осознал, что голос приятеля отдалился. Тот до сих пор находился в своём кабинете, но сейчас с несвойственной для себя суетливостью что-то искал в ящиках стола и на полках шкафов. Его подруга, пододвинув к себе лист бумаги, делала набросок чьего-то портрета. Понаблюдав так за ней пару секунд, задумался, с чего начать разговор. И остановив взгляд на ушибах на её руках, спросил:       — С Вами всё в порядке, мадемуазель?       — Хм… — Карандаш перестал скрипеть. Она как-то нерешительно посмотрела на него. — Вроде более или менее нормально себя чувствую.       Произнесла это сухо и резко, как человек, который чувствует себя неловко, злится на себя и не хочет этого показать. Её ответ Алексея не совсем удовлетворил. Он хотел услышать автобиографию. Вернее, даже не автобиографию, а способ её изложения и вообще высказывания. На первый взгляд девушка не слишком словоохотлива, но сейчас он был готов все, что в его силах, чтобы та перестала смущаться.       — Но полчаса назад было не так хорошо. — Голос её смягчился. — Как это любят описывать в книгах? Чувство тошноты, ощущение липкого холода… И тут ты словно забываешь, как дышать. Перед глазами всё темнеет, тебя будто чужая рука схватила, отшвырнула прочь — и ты падаешь лицом вниз, только успев выставить руки вперёд.       На секунду повисла тишина, которую нарушал еле слышимый шум автомобилей из Воздухофлотского, который долетал сюда. А потом, словно очнувшись, девушка вновь окинула его своим острым пристальным взглядом, как во время представления.       — А ответьте: почему я вам вообще это рассказала?       — Не знаю… почему?       Она только на мгновение покосилась в его сторону. У Алексея возникло впечатление, что эта безымянная девушка словно каждый раз делала моментальную фотографию, в одну секунду проявляла её, печатала и тут же могла рассматривать её, сколько хотелось, до мельчайших деталей, не нуждаясь в оригинале. На секунду померещилось, что это была бы хорошая разминка и эта беседа ни о чём могла бы к чему-то привести.       Гасенко украдкой пытливо смотрел на них. Алексей видел, что тот ждал от него какой-то реакции, ответа — ждал, что что-то «щёлкнет». Но оно никак не «щёлкало».       — Если мы уже заговорили о самочувствии и здоровье… — заговорила девушка, смотря куда-то мимо него. — Мне кажется Вы нуждаетесь в отдыхе. Выглядите совершенно измотанным. Может, Вам пора в отпуск?       Говорила она уже не тем вежливо приветливым тоном, который у неё был минут пять назад, а просто и тепло, словно обращалась как старому знакомому. Он догадывался, какое наблюдение могло подтолкнуть её к такому выводу — подёргивание плеча, которое проявлялось, когда его всё доставало. Что только ему не приходилось слушать и что ему только не приписывали Гнездилов и Краснов за это спонтанное движение… Несколько лет назад он получил обморожение, когда отправился в горы. Немного залечил, а спустя пару лет снова поплатился за свою самоуверенность — нарвался на не очень приятное ранение, когда вместе с Максимовым участвовали в рейде. И с тех пор у него были проблемы, особенно с болью в грудине. Алексей на фантазии своих сослуживцев ничего не говорил, решив — если им от этого становится легче, то он и не против, пусть себя тешат.       — Неужели так заметно? — Он на секунду почувствовал смущение, но видя, что его визави настроена не критически, а сочувственно, с облегчением засмеялся.       Девушка с интересом наблюдала за его реакцией, а потом осторожно сказала:       — О, я просто немного научилась замечать признаки людей с хроническими заболеваниями и подобными симптомами. — Гасенко, который и дальше держался в стороне и не подходил к ним, неожиданно и непонятно для Алексея засмеялся, но последний решился удовлетвориться таким ответом. — Да и Адась о Вас немного рассказывал.       — Хм… Если Вас мой друг пытается — как Вы тогда сказали? — максимизировать, то я боюсь представить, что он мог наговорить обо мне.       — Не беспокойся, я описал тебя как очень симпатичного и ценного человека. И доброго сердцем.       Девушка энергично кивнула. Паутинка улыбки вновь мелькнула на её губах.       — Хорошо, на этот раз я тебе поверю, — протянул Алексей, на секунду нахмурившись, а потом вдруг внезапно заговорил к девушке. — Знаете, у меня к Вам, мадемуазель, есть пара вопросов. — Он вынужденно улыбнулся, осознавая, как глупо и слово неуместно это прозвучало.       — Да? О чём? — Щёлк-щёлк. Она бросила быстрый взгляд на него. — А если я не захочу отвечать?       На её щеках едва проступила краска и это придало её матово-белому лицу, едва желтоватому, чего-то детского, невинного, чистого. Если бы он сейчас не чувствовал досаду на Гасенко, то расхохотался бы. Обидно, конечно, но она ведь не обязана ему отвечать.       Она с интересом и выжидающе смотрела на него: не обидел ли его такой ответ?       — Если Вы не хотите отвечать на вопросы, может, захотите послушать, как я говорю всякое?       — Вот знаете… — Девушка на секунду запнулась. Алексей ожидал от неё снова услышать «нет», когда та, пожав плечами, сказала не таким категоричным тоном: — Ладно. Говорите всякое. Я хочу послушать, как Вы говорите всякое, что не имеет отношение к расследованиям. Время ж мы не тратим, никуда не спешим.       — Скажите, Вы знаете, как пахнет опий?       — Именно опий? — сразу переспросила она. — Не духи Opium?       — Нет-нет. Опий, который опиум.       — Ага… — более спокойным тоном промурлыкала девушка. Карандаш с негромким шумом оказался вновь на столе. Устремив свой взгляд наверх, задумчиво произнесла: — Кое-кто описывает этот запах как кисло-сладкий. Кто-то считает, что этот запах напоминает запах гнилых яблок. Другие утверждают, что опий пахнет сухофруктами. Вот последнее для меня больше всего и ассоциируется с запахом опиума.       — Можно узнать, почему?       — Может быть, потому что я не люблю сухофрукты, — простодушно объяснила та и усмехнулась. — Они такие приторные на вкус!       Алексея позабавила непосредственность такого заявления. Уже собирался что-то сказать, когда она жестом дала понять, что ещё не закончила свою мысль.       — Возможно, сейчас ответ прозвучит несколько нелепо, пусть… На самом деле опий имеет запах… опия. — Её слова встретила мёртвая тишина. Смутившись, взглянула на лицо своего визави. — По крайней мере так считают судмедэксперты. Несколько раз приходилось по служебным обязанностям иметь с этим дело, поэтому можно поверить мне на слово. В конце концов можно открыть любой учебник по судебной медицине и увидеть там словосочетание «характерный запах опиума». Скажете, я не права?       — Да нет, всё все верно, — медленно произнёс Алексей.       Удовлетворившись такой реакцией, девушка коротко кивнула и обратила своё внимание на начатый эскиз, позволив ему тем самым разбираться со своими мыслями.       Она могла с самого начала, без выкрутасов, сказать верный ответ. Но поступила иначе, возможно, желая, чтобы это прозвучало театрально. Сейчас слова Адама Гасенко, которыми тот охарактеризовал свою подругу, ему не казались уже такими надуманными. Чем-то её ответ напомнил ему реплику в какой-нибудь дискуссии, к которой та предусмотрительно подготовила свою речь. В то же время, когда она наконец произнесла верный ответ, почувствовал досаду — пару дней назад Лена ради забавы задала ему такой же вопрос. Помнил о приторном кисло-сладком запахе, но ляпнул о пепле палисандрового дерева. И каким было его удивление, когда прямолинейный и идиотский ответ Гнездилова, который в тот момент присутствовал в комнате, «опий пахнет опием», оказался верным. Хоть внутренний голос с пренебрежением говорил ему, что тот всего лишь попал пальцем в небо, для него это было слабым утешением. И считал плохим оправданием, что Лена по вечерам предпочитала просвещать его по вопросам биологии, а не судебной медицины.       Наверное, у него в эту минуту был слишком серьёзный и комичный вид, потому что Гасенко громко засмеялся. Девушка лишь криво усмехнулась.       — Прощу прощения, но я засмеялся из-за непосредственности твоего вопроса. Как любит кое-кто говорить, вот это ты вшкварил! Что, хорошую тебе взбучку задали? Правда?       Алексей тоже засмеялся.       — Да, задали! И главное, знаешь, совсем неожиданно. Всё шло так хорошо, гладко, даже чуть не ушли от сути вопроса и вдруг…       — Но вы же не злитесь на меня. Хорошо? — словно защищаясь и умоляя, воскликнула та. — А то так искренне нельзя говорить. Да и это ещё довольно безобидный вопрос. Вот неделю назад Адась спрашивал о способах, как избавиться от трупа. Может, «Портрет Дориана Грея» перечитывал?       — И меня ответ очень разочаровал. В общем, мне не помогли. — Гасенко на секунду нахмурился.       — Да, не помогла, — невозмутимо произнесла девушка. — Но не потому что я такая дрянь, а потому что над этой задачей нужно пораскинуть мозгами. Жечь не советую. И даже расчленять. Нет смысла. Если вкратце, тело стоит закапывать, топить или прятать на чердаке под старым хламом. А год спустя находить его отчаянными усилиями следователей и объяснять, почему в этом случае труп истлел, а в другом — сохранились даже внутренние органы.       — Забавный у вас, наверное, диалог получился, — усмехнулся Алексей.       К Гасенко вернулось весёлое настроение. Предложив выпить кофе и хлопоча над чашками, тот сказал:       — Ещё не забыл, что я говорил тебе, представляя эту артистку? Наверное, мне ещё тогда стоило упомянуть, что мадемуазель желает получить квалификацию в судебной медицине. А то и вообще стать le médecin des morts.       — Мне стоило догадаться о подобном. Вы, наверное, действительно чудо, а не девушка.       — Следователь в Соломенском управлении МВД, санитар в патологоанатомическом отделении, l’infirmière в госпитале — в обратном порядке. À votre service, — с лёгкой насмешкой сказала она, энергично качнув головой.       Алексей невнятно пробормотал почтительную несусветицу. Гасенко, будто его не прерывали, сказал:       — Согласись, внушительный список профессий получился? И представь себе какое должно быть удивление вызвала эта чудесная девушка, когда после нескольких месяцев работы в госпитале, самостоятельном штудировании медицинской литературы, она подала документы в академию МВД. И тут — возвращение к истокам. С чего такой резкий поворот?       Девушка с еле заметной ноткой раздражения, словно она раньше уже отвечала на этот вопрос, терпеливо произнесла:       — Адась, а ты не мог предположить, что я недовольна своей карьерой? А, может быть, мне просто надоело слушать это насмешливое «Ты только и умеешь, что расследовать преступления».       — Мне казалось, потому что ты решила, что заниматься трупами проще. Ты, как я понимаю, не лишена ума, но очень ограниченная… — Голос Гасенко дрожал от сдерживаемого смеха.       — Недалёкая. Узколобая, — закончила она вместо него чужую мысль. — Ага, ага…       Девушка на секунду умолкла. Гасенко, воспользовавшись паузой, водрузил на стол три чашки и налил всем кофе. Рядом возникли также пакет молока и тарелка с печеньем. Пока она прятала незаконченный набросок под другой лист бумаги, Алексей мельком успел разглядеть, что у неё получилось. Он подумал, что пусть эта девушка слегка недовольна этими насмешками и подобным отношением, недовольна своей карьерой, она действительно смогла бы сделать больше, хоть и говорила без какого-либо бахвальства.       Вспомнилось, как перед окончанием экзаменов один из преподавателей слегка упрекнул его, что ему не хватает образов, идей, слов и горизонтов. Предостерёг, что это важнее, чем где-либо, и посоветовал читать что угодно и как можно больше, не имеющего отношение к его профессии. Вспомнился анекдот на эту тему, рассказанный несколько лет назад Леной: к одному выдающемуся хирургу обратился начинающий врач, желая услышать совет, что нужно делать и читать, чтобы стать хорошим хирургом. Тот ответил: «Читайте «Дон Кихота» Сервантеса. Чудесная книга».       Образы и горизонты… В эту минуту он почти завидовал Гасенко. Это его взгляд неустанно искал самые критичные грани эстетического противостояния. Тот с лёгкостью и любопытством следил за воплощением воображения и мастерства. Если он сам вписывался в каноническую чёткость, то его приятель сейчас столкнулся с vers-libre, которым собой воплощала его подруга.       На носке туфельки девушки дрожало блестящее пятно от электрической лампы. Сверкая лучом узкого носка узкой туфельки, она задумчиво размешивала ложечкой кофе, добавив туда пару ложек сахара и долив молока. Бронзово-карие глаза смотрели мимо собеседника, смотрели в неопределённость. Слова растекались в электрическом свете, распадались и терялись. Он прислушался к очередному витку разговора о будущем.       Гасенко, по всей видимости, разделял его мысли о талантах и способностях, но видел по-другому развитие её карьеры. Упрёк, что недооценивать себя — такое же отклонение от истины, как преувеличивать свои способности, хоть и был точным и уместным, но не ранил, словно тупая рапира. Он начал убеждать девушку. Та, держа в руке чашку, прерывая фразы, чтобы немного отпить кофе, размеренно, словно отстукивая такт, равнодушным тоном отвечала ему. Она пыталась уйти от сути вопроса, уворачивалась, пряталась за малейшую защиту, но тот безжалостно и бестактно прогонял её оттуда и всё больше и больше припирал её к стенке. Алексей лишь ждал момент, у кого первого закончатся аргументы.       Наконец, когда Гасенко сделал паузу, чтобы придумать ещё один аргумент, когда девушка заговорила, обращаясь к Алексею:       — Не думаете ли Вы, товарищ майор, — спрашивала она, — что доброта для людей это большая беда, что это никак не преимущество? Адась говорит, что скромность нельзя причислять к добродетелям, но ведь в этот же момент можно увидеть, что мало того, что он сам страдает от своей врождённой доброты, заставляет страдать других.       — Может быть, Вы правы, мадемуазель, — отвечал он, опасаясь подвоха, — но Вы стоите перед очень неосторожным выводом, что нужно быть плохим и злым и избегать доброты, чтобы не заставлять других людей страдать.       — Кто знает, — заметила та, — может, на самом деле так оно и есть в нашем мире. Но заметьте: Вы это сказали, не я.       Он начал понимать, что привлекало Гасенко в этой натуре — девушка характером напоминала его самого. При всей своей экспансивности она оставалась закрытым человеком, не любила откровенность и редко позволяла себе перейти на искренний тон. Интуиция ему подсказывала, что у неё нет близких друзей, и ему казалось, что эти максималистичные утверждения, наподобие того, что прозвучало полминуты назад, были только способом за внешне-вызывающей формой прятать свои личные внутренние переживания.       И ему не хватало слов. Ему всегда не хватало слов, когда дело касалось сферы чувств и метафизики, а сейчас не мог подобрать ни одного и оттого чувствовал себя в этот момент, как дилетант. Девушка взглянула на него с любопытством и выхватила его разочарованную беспомощность. Она поняла его молчание и была за это благодарна.       Разговор возобновился, только теперь девушка пыталась дразнить его, выкуривая его из укрытий. Тот явно был настроен не допустить её триумфа. Пикировки девушку скорее забавляли, чем раздражали, но что-то в её поведении наталкивало Алексея на мысль, что она хочет уже поскорее закрыть этот вопрос и переключиться на другую тему. Он замер в ожидании подходящего случая.       — Я не понимаю, Адась, что тебя не устраивает? В последнее время ты настроен слишком критически. Может, это в тебе говорит эстет? — рассуждала она.       — Возможно. — Гасенко агрессивно моргнул и вздохнул. Его визави не сказала ничего в ожидании ответа. — Порой мне кажется, что мне милее подобие истины, чем сама правда. И в такие моменты я предпочту неправдоподобное реалистичному.       Алексей воспользовался этим моментом, чтобы прекратить этот двусмысленный разговор и перевести его на другие рельсы. Сказанное другом его позабавило. Ему эти мысли казались старомодными и несколько неуместными. Бывают же вполне неправдоподобные вещи, для которых не может быть прощения, подумал он, а вслух, словно спокойно, но глядя в другую сторону, пробормотал:       — А у меня в отделе есть живой пример противопоставления правдоподобного и неправдоподобного. Сотрудник, от которого больше вреда, чем пользы, от которого должны желать избавиться даже его покровители, но он до сих пор работает. Эдакое неудачное сочетание злого гения, злой воли и палача из гильотины.       — Со злым гением, пожалуй, перебор, но я, кажется, догадываюсь, о ком Вы говорите. Это племянник заместителя начальника городской полиции, Гнездилов? — живо откликнулась девушка.       Тон вопроса отчётливо свидетельствовал о том, что не он один имеет претензии к Гнездилову.       — Да, именно он. Страж совести нашего отдела, — с горькой усмешкой сказал Алексей, пытаясь придать своим словам иронии.       — Ну, он точно не уникальный случай. Взять ту же художественную литературу. Это же живое воплощение… как его там… фамилия почти как у какого-то математика… — вставил свои пять копеек Гасенко. — Сухотский… хм… Сахоцкий… Как его там звали-то? — Видя, что никто не спешит на помощь, быстро добавил: — В общем, Вы меня поняли, о ком я говорю.       — Так тот был судьей, — усомнился Алексей. — Да и Гнездилов не похож на того, кто выжил из ума.       — А насколько он самостоятельный? Не будешь же ты возражать, что он постоянная мебель при любых расследованиях.       — Ну, не буду, — покорно согласился Алексей. И тут внезапно спросил девушку: — Мадемуазель, Вы упоминали, что работали, хм, в разных медицинских структурах. И как я понимаю, успели пообщаться с Гнездиловым. Скажите, у него точно всё в порядке с головой или…       Спохватившись, что вопрос, заданный малознакомому человеку, прозвучал бестактно, оборвал себя на полуслове. Но та лишь тихо засмеялась, видимо, восприняв это из разряда «говорить всякое».       — Так я ж не в Берегово работала, товарищ майор, а в госпитале, — весело сказала она. — По моей части разве что печень и поджелудочная от злоупотреблений. Но, если надо по сути, я могу спросить. Или…       — Нет-нет, не надо это всего лишь мысли вслух.       — Тогда можем пока что оставить эту тему. Мы видели его несколько раз на вечеринках — всегда можно узнать что-нибудь новое, во всяком случае, это новое для моего неправильного человека. Кстати, — добавил Гасенко с лёгонькой ухмылочкой, — у неё с ним произошёл небольшой конфликт — она ему сломала зуб.       — Ах, ерунда! — воскликнула та с добродушной скукой, когда на неё с любопытством взглянул Алексей. — «Небольшой конфликт» … Носишься ты с этим, как не знаю кто. Как только ему начинает казаться, что меня… слегка заносит, так он сразу этот случай вспоминает. Настроение у меня было, скажем так, минорное, так как меня сильно разочаровал один человек, хотя и не приходилось рассчитывать на его моральные качества. В общем, капитан Гнездилов позвал меня танцевать. И в какой-то момент я слишком сильно закружила его в танце, он потерял хватку и оказался на полу. Вот и вся история. Что тут такого?       — Ага… — протянул Алексей, ярко представив себе эту картину и Гнездилова, ругающегося на все лады.       — Это прозвучит смешно, но она считает его забавным.       — Адась, ты говоришь это так, что твой гость может подумать, что такая оценка от меня звучит как комплимент, — проворчала она. — Да, да, капитан полиции Игорь Гнездилов очень забавный человек. Что, впрочем, не мешает ему быть также слишком суетливым и раздражительным. Последний раз, когда мы его видели, он рассказывал всем желающим его слушать его сказку о том, как он поспорил с будущим президентом на «мерседес» и выиграл этот спор.       — И Вы ему поверили?       — Я была готова поверить. Почти… Я задумалась о том, какой у него был статус лет пятнадцать назад, и не смогла придумать, в качестве кого он мог попасть на приём, чтобы там ещё соглашаться на пари. Возможно, история реальная, которую можно со смехом вспоминать, но капитан тут совсем ни при чём. Вот кому стоило стать артистом театра или кино, так это ему. Было бы всем хорошо.       — Радуйся, что Гнездилов пока что ограничивается утешительными сказочками, — усмехнулся Гасенко. — Представь себе, если бы он, к примеру, всех донимал своими жалобами, мол, у него по всей левой стороне нервы, все до одного, укорочены.       — А в итоге он бы по настоянию своей супруги оказался в лечебнице на Кирилловской? — догадался к чему клонит приятель Алексей.       На несколько секунд возникла тишина. Они как-то нехорошо призадумались. Сидеть бы вот так, не двигаться и не помнить ничего, что было и что надо, чтобы было, подумал Алексей. Слушать небольшие истории, наблюдать за пикировками других о правдоподобии и доброте. Эхо голоса девушки (ему подумалось: если они уже начали проводить литературные аналогии, может, её хотя бы в мыслях начать называть Орианой?) казалось странно неуместным в этот момент — она первой очнулась от этих невесёлых раздумий.       — Так всё хорошо было, правда? — та словно прочла его мысли. — Но не слишком ли вы сгущаете краски, хм-м… друзья? Капитан Гнездилов слишком жадный к жизни и часто переходит границы. Однажды его жизнь может резко оборваться. И на его надгробии напишут «Этот человек умер, потому что слишком много жил».       Он сначала молча долго кивал головой, а потом медленно произнёс:       — Я слышал о человеке, который на вопрос, как он бы хотел умереть, ответил: «Быстро и на ходу». И его желание вскоре сбылось. — Несколько раз моргнув, добавил уже будничным тоном, стряхнув меланхолию: — Впрочем, я скорее поверю, в такой вариант: Гнездилов в окружении проституток делает им какое-то замечание и пытается их учить жизни. И девицы «на почве внезапно вспыхнувшей неприязни», забивают его каблуками насмерть. Подошла бы та эпитафия, о которой Вы упоминали?       — Вполне, вполне, — усмехнулась девушка.       — И с него бы получился отличный напарник для тебя. Наша общая знакомая, некоторое время проработавшая в морге, думаю, согласилась бы обслужить такого клиента по высшему разряду. Правда же, милая?       Та, ни возразив, ни подтвердив его слова, лишь спокойно отпила немного кофе.       — Объясняю. Труп молчит, значит, не станет врать.       — Он даже теоретически не сможет это сделать, потому что будет выпотрошенный и без языка, — с иронией произнесла она.       — Ещё одно преимущество: тебе за него не будет стыдно, потому что он будет закрыт в гробу. Да и имя трупа не отличается от имени действующего живого, значит, тебе не нужно будет его переучивать.       — Всё это хорошо… — Алексей сделал вид, словно задумался над этим заманчивым предложением. — Только зачем мне надо мумия Гнездилова? Чтобы он действительно был частью интерьера? Но меня могут неправильно понять. Да и его жена будет явно против.       — Пусть юмор у нас своеобразный, но Вы бы всерьёз задумались вот о чём: капитану Гнездилову необходим очень интеллигентный человек, хорошо разбирающийся в уголовном праве и который бы ему помогал. Этот человек не станет подшучивать, и тот сможет на него положиться и придерживаться его указаний, — заговорила девушка. — Может, задумаетесь над своей кандидатурой?       — Нет. — Он на секунду отвёл глаза, но ответ прозвучал достаточно решительно. — Я уже задумывался над этим. Я не ангел-хранитель и быть им для него не собираюсь. — После непродолжительной паузы добавил: — Представляю себе, как в самом вероятном случае его смерти срывающимся голосом сетую: «C'est moi qui aurais dû te sauer. J'aurais dû emplir ton âme sombre de lumière!»       Гасенко рассмеялся, представив себе эту картину, его подруга — и та невольно усмехнулась.       — Что же, это справедливо, — кивнул приятель. — Обидно, конечно, но от жизни нельзя требовать слишком многого. Хотя, мне кажется, ты просто командовать не любишь.       — Боюсь, я не подхожу по тем критериям, которые мне описали полторы минуты назад. Ему и так достаточно тех нескольких часов, которые я уделяю на личные драмы своих коллег. Против этой стихии я бессильный. Понять его мысли — это всё равно что угадывать номера, которые выпадут в лотерее.       — Возможно, я не должна об этом говорить, но всё же посмею дать вам небольшой совет: если действительно не хотите быть для капитана Гнездилова — как Вы сказали? — ангелом-хранителем, тогда лучше подумайте о методах конструктивного принуждения и позовите его на разговор по душам. В конце концов не мне Вас учить…       — Мадемуазель, вижу, Вы не слишком страдаете от чувства обострённой справедливости, — усмехнулся Алексей, решив ничего не отвечать на её совет. Да, возможно, он легко найдёт проблемы с законом, которые тот должен был иметь, но его больше беспокоила проблема в виде его дядюшки, о котором умолчала девушка, но, видимо, рассчитывала, что он сообразит. Для него это была бы увлекательная задача — возможность не просто механически выполнить свою работу, а сделать больше. Но память о горе вопросов и поручений от следователей, а также мимолётное воспоминание о том, как отзывался Гасенко о генерал-майоре Гнездилове, умерила его пыл. С этой мыслью он попытался вслушаться в то, что говорила его собеседница.       — …развивая твою мысль, Адась, о том, что от жизни не стоит требовать слишком многого, мне на ум приходит следующее: жизнь похожа на детскую рубашку — она такая же короткая и изгаженная. Да, я, как и многие, в общих чертах недовольна тем, как порой ведётся расследование и судебное разбирательство. Но, думаю, столкнись менее закалённый человек с Гнездиловым, он был бы доведён до отчаяния.       — Могу представить, что о нас могут подумать далёкие от этих реалий люди. Вот этот, имярек, как видим, берёт, свою совесть прячет в карман…       — Гнездилов, хоть и выглядит недалёким и недальновидным, — подхватила его мысль девушка, — но свою выгоду нюхом чует и держит ухо востро, на то, что говорит следователь и прокурор. А ещё вспомни об огромном числе производств — здесь даже самый способный и самый совестливый дойдёт до равнодушия и отупения.       — Тебя послушать, так справедливость напоминает древнегреческие мифы и легенды.       — Ну-у, Адась, если перечитывать наш самый либеральный во всей Европе УПК, это слово там встречается раз так… восемь? Конечно, там говорится о праве на справедливое рассмотрение и решение дела, но больше бросается в глаза требование законного, обоснованного и мотивированного решения в разумные сроки.       Алексей кивнул, уже не прислушиваясь к её разглагольствованиям. Хоть она и сказала немного, но для него этого было достаточно, чтобы понять, что их взгляды на законность и справедливость тут расходятся. Впрочем, сейчас его этот факт нисколько не расстраивал. Когда его задевали, говорили колкости, он чувствовал больше печаль и стыд за себя, чем гнев или желание отомстить, если, конечно, речь шла не о Гнездилове. Но в этот раз не было даже неловкости, что было для него чудно.       Щелчок пальцами вывел его из раздумий.       — Что?       Гасенко аж закашлялся, скрывая смех, но девушка и бровью не повела и терпеливо повторила:       — Адась мне тут о Вас говорит с точки зрения обывателя. Вы молодой мужчина, у Вас семья, стараетесь получить повышение и, наверное, не станете устраивать истории и скандалы, а, значит, портить мнение о себе в высших кругах. Скажите: это соответствует истине или Адась просто судит Вас по себе?       Алексей подобных вопросов не любил. Если на разглагольствования, которые прозвучали несколько минут ранее, он мог виновато улыбаться, вздыхать и торопливо говорить: «Может быть, очень даже может быть…», то стоило кому-то откликнуться какой-либо колкостью о его характере, переставал мягко улыбаться, серьёзно и просто смотрел в лицо и на вопрос не отвечал. Но, увидев в глазах приятеля выражение легкой насмешки, попытался уйти от прямого ответа.       — Наверное, ни то, ни другое. Предпочту неизвестный третий вариант. — И поспешно спросил: — А кем можете быть Вы с точки зрения обывателя?       — Я? Я оппортунистический маклер, — усмехнулась она. — Это выяснилось во время одной из дискуссий в чужом семейном кругу. Попытайтесь себе представить болото, в котором я оказалась. Один молодой человек, почти мой ровесник, кроет матом своего приятеля. Другой, его брат, разъясняет кузену, что значит «красная фонарница» и почему это словосочетание имеет к нему отношение. Сестра этих братьев упражняется в своём острословии, но никто её не слушает. В это время отец семейства рассказывает молодой либералке похабный анекдот. Поскольку я часто сидела между ними, меня он часто толкал под ребра локтем, мол, подвинься. И дальше уже к ней: «Так вот, Элина, или как тебя там, короче…»       Девушка умолкла, не став цитировать анекдот. Алексей и Гасенко усмехнулись, догадываясь, какие примитивные анекдоты та могла услышать, и представляя себе описанную ей атмосферу. Остроумные фразы, шутки, оскорбления — всё это словно камни, которым швыряли друг в друга противники, летало по комнате.       Почти безуспешно пытаясь нащупать нить в этом vers-libre-ном потоке слов, у Алексея возникло впечатление, что девушка не говорит, а читает серию рефератов. Казалось, каждая тема, даже самая незначительная, могла бы вызвать целую речь, умную, серьёзно-идейную. Вот и сейчас, когда она смотрела куда-то в пространство, что-то вспоминая, было впечатление, что она вот-вот опомнится и начнёт долго и убедительно говорить. Он бы совсем не удивился, если бы та начала читать проповедь о милосердной жестокости, приводя в пример доводы Макиавелли и непременно вспомнив какой-нибудь случай из жизни. И он почти угадал.       — Но, собственно, что я ещё хотела сказать? Бывает случай, когда, трезво взглянув на дело, ты вынужден прийти к выводу, что иногда там, где, на, первый взгляд, кажется, есть любовь, милосердие, в действительности ничего этого нет. Можно стать случайным свидетелем трогательной сцены, но это может оказаться всего лишь хорошо исполненный маскарад — хорошо исполненный, потому что традиционный и трафаретный. Демаскируйте эти хорошие побуждения — и в один момент потускнеет их привлекательность, они сделаются прозаичными и бесцветными.       — Что Вас натолкнуло на такой вывод? — добродушно спросил Алексей, однако нотка настороженности слышалась в его голосе.       — Возможно, Вы, товарищ майор. Помните, какой неосторожный вывод про добро и зло вы сделали примерно десять минут назад? Иногда кажется, что Вы слишком добрый и проявляете заботу не к тем людям. Вы заботитесь о том, кого бы стоило забыть и не вспоминать.       Он несколько недовольно взглянул на Гасенко, догадываясь, о ком сейчас пойдёт речь, и почти не сомневаясь, что его приятель поведал девушке о слухах пятилетней давности относительно его отношений с Леной.       — Встретили мы вчера в коридоре управления одного бичеватого типа. Максимов его фамилия. Если не ошибаюсь, его задержали за избиение человека. И внезапно тот человек забрал своё заявление, сказав, что он сам уладит с Максимовым этот конфликт. Это же Вы его — как бы лучше сказать? — ангел-хранитель, не так ли? Неужели Вами руководит чувство вины?       Алексей заговорил не сразу. Допивая остатки кофе, он обдумывал, что ответить девушке. Она нарочно упустила одну деталь, словно хотела, чтобы он её сказал вслух. В то же время желания отвечать на последний вопрос у него не было. Может, действительно он порой казался слишком добрым, возможно, действительно тут было и чувство вины. Или это отголосок прошлого, когда приходилось выручать Максимова из мелких передряг, вроде упомянутой в эту минуту? В любом случае он сейчас не нуждался в советах, как ему лучше поступить с бывшим другом, пусть даже эти советы давала забавная незнакомка, сидящая напротив него.       — Мадемуазель, — начал он, — Вы почему-то не упомянули, что этот избитый пытался похитить сумочку у женщины. Что Вы хотели добиться этой притворной забывчивостью? И если уже заговорили о том, что есть любовь, милосердие и тому подобное — это слишком сложные и противоречивые чувства и в них всегда меньше всего того, чем мы привыкли их называть.       Хотелось говорить много, с пристрастием и сильно, но слова закончились. Не был уверен, что верно донёс свою мысль, слишком двусмысленной она получилась, наверное, из уст девушки она звучала бы естественнее. Говорил тихо и старался говорить без упрёка, но, видимо, последнее не получилось — его визави слишком пристально смотрела на него.       — Неужели я Вам сделала больно своим вопросом? — наконец спросила она. В голосе слышалась нотка любопытства. — Вам грустно, правда? Или просто обидно? А?       — Я не знаю, что сказать вам на это, мадемуазель…       Наверное, решив, что стоит в этом вопросе поставить точку, девушка принялась выгонять его из-за ширмы обиды. И, надо признать, ей это удалось. Обижаться на неё он не мог, лишь вновь ощутил злость за себя. Поэтому даже обрадовался, когда заговорил Гасенко, ожидая смены темы.       — Не стоит обижаться на этого чертёнка. — Он взглянул на девушку, которая быстро отвела взгляд и начала рассматривать трещинки на столешнице. — Может быть, она права. Знаешь, женская интуиция и такое прочее.       — Странно, что ещё не было сравнения с мамашей Кураж, — хмыкнул Алексей. Попытался сказать это с иронией, но нотку мгновенного страха скрыть не смог. Вдруг подумал, что после услышанных невозможных и сомнительных вещах девушка перед ним предстала как запутанный комментарий самой себя, предстала собственной тенью, колеблющейся в постоянной неустойчивой переменчивости. — Хотя, может, Вам более близок Рочестер из «Джен Эйр» в образе гадалки?       — Я просто высказываю догадки, — усмехнулась она. — А они в большинстве своём оказываются верными. Осталось только начать сочетать категоричность высказываний со словами, выражающими неопределённость и неуверенность, — и кто-то действительно поверит, что я вижу человека насквозь и могу предсказывать будущее.       — Хочешь, она тебе погадает? — спросил Гасенко, на секунду посмотрев на неё, а потом переведя взгляд на него. — Соглашайся, развлечёшься хоть немного.       Тот заколебался и подумал, что мысль одного философа, утверждавшего, что «человек знает только то, что ему необходимо знать», в этом случае можно смело подвергнуть сомнению — ему предлагали узнать то, в чём не было необходимости. И соглашаться стоило в действительности только ради того, чтобы посмеяться.       — Хочу сразу же предупредить, что я в гадание не верю, — пробормотал он, поднимаясь со своего места.       — Дерзкий ответ, нечего сказать, — хмыкнула девушка. — Этого и стоило ждать. Подойдите поближе       Алексей спустя несколько мгновений, обошёл стол и замер в полуметре от нее. Всё это время она смотрела на него немигающим, ничего не выражающим взглядом. Решив, что для просто развлечения, как это назвал Гасенко, становиться перед ней на колени будет чересчур, схватил ближайший к себе свободный стул и расположился на нём.       — Так как у меня здесь нет карт, покажите мне свою ладонь, — негромко потребовала она.       — И позолотить руку?       — Само собой.       Оценив, с какой театральностью это было произнесено, и подумав, что девушке для завершённости образа сивиллы не хватает растрёпанных и всклокоченных волос, он протянул ей руку. Та схватила её своей. Алексей аж содрогнулся от прикосновения её пальцев, сейчас словно закостенелых. От неё веяло каким-то мёртвым холодом и на секунду ему стало неприятно. Усилием заставил себя не отдернуть руку, а потом посмотрел на девушку. Та рассматривала его, усмехаясь своей паутинкой-улыбкой.       — Что такое? — мягко спросила она.       — У Вас руки ледяные, словно у смерти.       — Какое поэтическое сравнение… А мне Адась что-то говорил о животном магнетизме и что у меня, мол, прикосновения… целебны. Получается, ты мне врал? — Девушка бросила взгляд на Гасенко.       Тот притворился, словно не услышал её. Она вцепилась скрюченными пальцами за руку Алексея и принялась рассматривать линии на его ладони. Он молча наблюдал за ней, думая, что сможет сказать о нём. Мог бы дать голову на отсечение, что она вряд ли бы различила линию жизни от линии ума, и почему-то представил, как та театральным тоном ему объявляет, что он должен был умереть неделю назад.       — У Вас было мрачное прошлое, — заговорила девушка спустя некоторое время, прикрыв глаза. — Я вижу длинную дорогу, но вместе с тем и страдания. Вокруг Вас кровь, много крови. Вас ожидали тяжёлые удары, но Вы счастливо избегали их. И вижу большой интерес к женщине, тесно связанной с Вашей судьбой.       — Нетрудно догадаться, насколько тесно, — вполголоса пробормотал Алексей, не стараясь прятать скепсис в своём голосе. Столкнись он с ней не в этом кабинете, наверное, это произвело бы на него больше впечатления, а сейчас не сомневался, что сказанное она вполне могла узнать и от Гасенко.       — Сейчас у Вас работы по горло. Вы расследуете убийство. Но оно будет не одно. Вы разворошили осиное гнездо.       — Только этого мне сейчас и не хватало…       — Выпадает Вам длинная дорога. И вместе с Вами идут двое, — говорила она, посмотрев на него тусклым взором и, очевидно, не слушая его слова. — Один из них то отходит от вас, то снова приближается. Вскоре ваши дороги вновь пересекутся. Это принесёт Вам счастье, но вместе с тем и страдания. И ещё: ждите предательства того, кого Вы считаете другом.       Голос девушки изменился. Тон, жесты, речь — всё стало прежним и знакомым. Она отпустила его руку. Алексей машинально вцепился ею за подлокотник. То, что ему было сказано мгновениями назад, как и та описывала, казалось шатким, ненадёжным и двусмысленным. Уверенный, даже, пожалуй, догматичный тон лишь подчёркивал сюрреалистичность произошедшего.       Его мысли вспугнул голос девушки. Вспомнил, как она еще пару минут назад поглядывала на часы, явно намереваясь оставить их компанию. Его на несколько секунд охватила досада на Гасенко. «Кому бы такие предостережения понравились? И кого такое может позабавить?» — подумалось ему. И секунду спустя его настигла следующая мысль: лучше бы девушка напоследок вместо гадания рассказала какую-нибудь историю в духе воспоминаний мисс Марпл.       Гасенко заговорил снова, его голос доходил до него словно издалека. Пришлось сделать усилие, чтобы вернуться в реальный мир и слушать, что тот говорит. Впрочем, понял, что он не слишком многое потерял.       — …неужели снова пойдешь в секционную? — спрашивал девушку с насмешкой Гасенко.       — Если понадобится, заставлю труп расшивать, — отвечала она. На сей раз её речь звучала сухо и деловито, без флёра двусмысленности и неопределённости.       Девушка сделала шаг в сторону двери и лишь сейчас Алексей заметил, что та хромала. Этот изъян показался ему милым, по-детски беззащитным и не вязалось с образом остроумной и уверенной в себе девицы, эдакое сочетание Даны Скалли и герцогини Германтской, которой был бы готов поставить высокую оценку.       — Хотите один совет напоследок, товарищ майор? — внезапно спросила она, схватившись за дверную ручку. — Не спешите помогать тем, кого Вы считаете друзьями, иначе потом сильно пожалеете… Не скучайте.       — Скажи, она случаем не ушибла ногу, когда на несколько секунд потеряла сознание? — вполголоса спросил Алексей, когда за ней закрылась дверь.       — Ты о её хромоте? Нет, нет, это ей, скажем так, не удалось разминуться с трактором. Как я понял с её слов, она проходила мимо него в момент, когда тракторист начал движение. Тот её не заметил и задел бортом машины. Ей повезло, что её отшвырнуло в кювет.       — И ты уверен, что это просто несчастливое стечение обстоятельств?       — Леонидов, я тебя умоляю… Она ещё не настолько кого-либо достала, чтобы кто-то преодолел восемьсот километров и пытался её убить. И если мы заговорили о ней, скажи: как тебе, понравился этот чертёнок? — спросил Гасенко.       Алексей немного удивился с этого вопроса, но обрадовался, что его друг обошёлся без того прозвища, когда он её представлял.       — В первые минуты она мне нравилась меньше, — подумав, сказал он.       — Вот как? А сейчас больше? А вообще, что ты о ней думаешь? Хороша она?       — Пожалуй, симпатичная… — неуверенно произнёс он, вспоминая девушку в первые минуты, в моменты спора с Гасенко и в образе всезнающей гадалки, и не зная, на которой остановиться. Она вроде и имела приятные черты, но в то же время не была лишена и заносчивости.       — «Пожалуй»! — с шутливым возмущением нахмурился и передразнил его приятель, избавляя от необходимости отвечать на вопрос. — Ну-ну… Погоди же, я скажу ей, она тебе задаст жару.       Услышав такое заявление, Алексей не придумал ничего лучшего, как молча с усмешкой пожать плечами.       — Она забавная девушка, — наконец сказал он. — Может, я ошибаюсь, но она скорее предпочитает находиться в тени — там для неё больше места.       — Интересно, это точно о ней говоришь или о себе? — с насмешкой спросил Гасенко.       — А ещё она любит говорить такие вещи, которые на первый взгляд покажутся околесицей, — немного громче произнёс он, испытав на секунду желание отвесить подзатыльник другу. — Видимо, в расчёте на то, что и другие поступят так же. Прямо как ты. И вряд ли это красиво.       — Но ты же простишь нас? Не так ли?       — Ей может быть и прощу такое поведение, хотя её речи больше подходили бы семнадцатилетнему подростку, который находится в поиске себя, чем сотруднице полиции, а вот ты… Если я решу, что не наговорил тебе слишком много о себе, то попытаюсь простить.       — О, на этот счёт можешь не беспокоиться. Когда я рассказывал о тебе этому чертёнку, я был максимально корректным и благоразумным.       Алексей начал припоминать всё, что мог о нём знать Гасенко и что тот мог рассказать своей подруге. И успокоился. Если максимум, что могли ему время от времени припоминать и о чём могли шептаться за его спиной — это его интерес к Лене, значит, действительно всё в порядке.       Перебирая воспоминания, он заметил на столе оставленный набросок, над которым работала девушка. Машинально пододвинул его к себе и принялся рассматривать. Он разглядел две гротескные фигуры. Первая — полноватый человек с жутко искажённым лицом, который выглядел, как замотанная гора тела, и напоминал скорее опустошённый обвисший мешок из толстой серой замши. Вторая фигура, более тощая, со следами избиения вызвала у него ассоциацию с громадным коконом из бандажей с человеческими руками.       — Да и тебе стоит быть немного снисходительнее к ней, — говорил Гасенко, слегка наклонившись, чтобы увидеть, что могло заинтересовать его друга. — Лично мне она своими высказываниями напоминает персонажа из одного чехословацкого романа, сотрудника уголовного розыска. Его мысли, несмотря на время написания, выглядят довольно занятными.       — Что же, поверю тебе на слово и проверять не стану. Недалеко и недолго тебе пришлось искать такую чудесную и начитанную девушку.       — Я бы не сказал, что недалеко — мы столкнулись в художественной академии. Она ожидала свою тётю, преподававшую там, и коротала время, читая Пруста. Представляешь себе? Пруста! И она читала последний из семи томов!       Алексей почувствовал что-то похожее на панику. Неужели он сидел возле девушки, которая прочла семь томов одного романа? Сам он одно время осилил первые два тома, потому что о Прусте с восторгом отзывалась Лена. Так и не понял, что могло ей так понравиться в той стене текста, сквозь которую он словно продирался. Но зато ему стала более понятной почти анекдотичная ситуация, о которой ему рассказала жена: одним прекрасным утром в гостиницу явилась девушка, которая захотела увидеться с владелицей гостиницы. Она устроила той сцену со слезами и рыданиями, грозя самоубийством и аутодафе. Смысл этой сцены был прост: девушка считала, что сын владелицы гостиницы должен на ней жениться. Несчастная аргументировала свой ультиматум самым странным доводом, какой только приходилось слышать, в духе покинутой девочки-матери: «Он заставил меня прочитать Пруста, Толстого и Достоевского. Что теперь со мной будет?»       Он попытался себе представить эту встречу в художественной академии. Его воображение сразу нарисовало кареглазую девушку в длинных чулочках и с руками, на которых виднеются следы чернил. Смотря на неё, с упоением читавшую книгу, Гасенко должно быть решил, что она такая, как и принадлежит быть девушке в длинных чулочках и с карими глазами: с капризами, любовью к сладкому, с желанием дразнить более взрослых, с постоянным безмятежно-весёлым настроением, когда в голове и мысли нет, что в мире есть что-то тёмное, отвратительное и обидное.       Ему преимущественно встречались более приземлённые девушки. Да и самому ему было гораздо легче прочесть протоколы, нежели страницы художественной книги. На секунду возникло желание прикоснуться к ней, чтобы убедиться, что девушка реальная. А потом вспомнил прикосновение её холодных холёных пальчиков. И слушая теперь рассказ Гасенко о её родственниках со стороны отца, рассматривая почти завершённый набросок, уже почти не удивлялся её характеру.       Гасенко посматривал на Алексея с долей сочувствия. Видимо, не без оснований составив мнение о его безнадёжном интеллектуальном уровне. Вспомнилось, как однажды тот спросил его, на какую выставку можно сводить девушку. И лишь потом, когда услышал довольно резковатый совет пойти посмотреть выставку детских рисунков, спохватился, что не нужно было при нём отзываться о живописи Северного Возрождения как о скуке смертной.       Его приятель наконец-то умолк, видимо, ожидая вопросов. Алексей хотел сказать колкость, чтобы хоть как-то осадить Гасенко, но, передумав, бросил взгляд на набросок и секунду спустя произнес:       — А твоя подруга неплохо рисует. В художественную академию, наверное, бы приняли. Если бы она ему, — он показал на тощую фигуру, — пририсовала копье, был бы похож на какого-нибудь драконоборца.       — Может быть, — усмехнулся тот. — Сейчас я немного разрушу её образ возвышенной девушки. Я её спрашивал, кого она рисует, и она мне даже ответила, но мне эти имена ровным счётом ни о чём не говорят. Всё же наши вкусы немного не совпадают. Должно быть, это персонажи из какого-нибудь детективного романа, а ты же знаешь, какого я мнения о детективах.       Алексей невнятно что-то пробормотал, соглашаясь с другом. Однажды это стало предметом спора между ним, Красновым и Гнездиловым. В ходе разговора, когда Краснов сказал, что очень редко читает детективы, капитан стал утверждать, что это почти как реальная жизнь. На что потом Алексей стал горячо спорить, что в этом как раз и проблема, что ни в кино, ни в книге нет реального расследования преступлений. Но судя по упрямому выражению лица, разубедить капитана не удалось.       — Да, это как раз тот случай, когда я против той правдоподобности, о чём недавно говорила твоя подруга, — протянул он.       — Я пытался ей недавно указать на это расхождение. Но это не особо помогло. Она позаимствовала у меня одну из книг и… — Гасенко слегка раздосадовано качнул головой. — Это был сокрушительный разнос. Она меня спрашивала: что это за откровенную графоманию я читаю? Никто там не умеет желать, сплошная обломовщина; пьют аж рыгают. А болтовни… Болтовни много, но она бессмысленная, персонажи даже не знают, чего хотят. «Самые умные умы, неспособные жить…» — Он весьма точно передал тон её голоса. — Мол, их ещё нужно много лет кнутом подгонять, возможно, тогда с них будет какой-нибудь толк. В общем, как я понял, придётся мне и дальше со снисходительностью относиться к её вкусам в литературе.       Алексей усмехнулся. Последнюю фразу его друг сказал с досадой, но отчего-то он в этот момент напоминал цыплёнка, на которого упало небо. Спустя пару секунд тот посерьёзнел и его лицо приобрело задумчивую гримасу.       — Кстати, когда ты расспрашивал мою подругу о Гнездилове, ко мне внезапно пришло осознание, что она же с тех мест, где ты провёл своё детство. Может, ты и раньше её знал или даже виделся с ней пару раз?       — Сомневаюсь. Напомни, сколько её лет?       — Двадцать шесть.       — Ты правда считаешь, что я стал бы помнить трёхлетнюю кроху? Куда лучше я помню её мать, — хмыкнул Алексей и на секунду осёкся. Он слышал последние слова, словно их говорил кто-то посторонний — но миг спустя осознал, что сказал правду.       — Ага! — довольно воскликнул Гасенко. — Всё-таки она не совсем чужой для тебя человек.       — Твой чертёнок в какой-то мере прав — любишь ты максимизировать. У меня были некоторые затруднения с математикой и какое-то время я обращался за помощью к брату её матери. Вот и все воспоминания. А её мама — милая женщина.       — Да, я имел возможность в этом лично убедиться. Летом я, зная о нелюбви моей подруги к громким и пышным забавам, ради того, чтобы немного позлить её, напросился на свадьбу одного из их многочисленных родственников. Это чем-то мне напомнило ситуацию: Гарри Поттер на Святочном балу. Нам даже повезло подслушать разговор, где среди прочего вспоминали о её покойном дядюшке. Впрочем, о чём это я? Её мама… Сдержанная, з трезвым взглядом на жизнь, рассудительная женщина. Но, знаешь, что? Она с этой твердостью и упрямством перед своей дочерью не больше, как наивный ребёнок. Вот, скажем, обещание поддерживать её в любых начинаниях. Опрометчиво такое обещать! А ведь девчонка, я в этом уверен, могла бы устроить немало неприятностей.       Пару секунд подумав, Алексей кивнул, соглашаясь с мыслью друга. Девушка показалась ему слишком трезвой и рассудительной, слишком методичной. И выслушав её насмешки, удивился её бесстрастной и холодной опытности, рассмотрев в ней женщину, что многое видела, узнала и пережила.       — А с другой стороны, — говорил дальше Гасенко, — не нам её корить за это и не нам над ней потешаться. Если бы не метания и неудовлетворённость этого чертёнка своими возможностями, она, наверное, бы никогда не стала той, кем есть сейчас. И в случае, когда мы с ней столкнулись в коридоре художественной академии, наверное, стоит благодарить исключительно мою методичность и последовательность… Как жаль, что у меня здесь нет даже домашнего вина, которое осталось после той свадьбы. Иначе я бы предложил выпить за обдуманные случайности и за рассудительность, что умеет быть бессмысленной.       Алексей подумал, что такая мысль звучит очень уж неправдоподобно, как раз в духе того, что он успел сегодня услышать во время словесных пикировок, а потом спросил:       — Мне кажется, или ты в эту девушку немного влюблён?       — И ты угадал — я в неё, задумавшую в недалёком будущем помогать жизни через смерть, всегда влюблён, каждый день от восемь вечера, — сказал тот с усмешкой, и не было понятно, шутил он или говорил это всерьёз.       — Как это?       — Видишь ли, есть женщины, которых можно любить до полудня, других — после обеда, но самых лучших женщин любят вечерами.       — Значит, она самая лучшая?       — Одна из самых лучших, — заверил Гасенко и вдруг прибавил: — А если бы ты проявил к ней больше интереса и был бы более дерзким, она бы отдалась тебе.       — Очень смешно, — проворчал Алексей, тут же нахмурившись, и с преувеличенным интересом вновь начал рассматривать набросок.       Он отлично знал, что Гасенко понимал, что любовь для него слишком серьёзная вещь, чтобы он мог отнестись к ней с ветреностью. Его друг знал, что он никогда не флиртовал и не умел флиртовать, что он пытался взвесить с особой осторожностью и вниманием каждое слово перед тем, как его произнести, боялся сделать неверный шаг или высказать необдуманную мысль, когда это касалось сферы чувств. Именно из-за этого осознания Гасенко и мог так сказать, чтобы позабавиться над его серьёзностью и высмеять сдержанность этим выпадом.       Взгляд Гасенко был невозмутимо-спокойным. Алексей подумал, что с таким успехом он мог обращаться к статуе, результат был бы тот же. Говорились ли эти слова в порыве искренности, или, наоборот, не было ничего другого, кроме обычной эскапады, подсказанной желанием вызвать раздражение и досаду, поставить в неловкое положение, вызвать сомнение и колебания — он не мог отыскать ответ на этот вопрос. Будучи суеверным, веря во встречи, припомнив, что ему было сказано во время шутливого гадания, его мысль по старой привычке сложила ещё один вопрос: «Что бы это значило, что в такой непростой период жизни мне встретилась эта девушка?»       Гасенко крепко удерживал инициативу в разговоре в своих руках у себя. С искусством самого опытного дипломата тот устранял опасность слов, что хоть немного намекали бы на откровенность или выходили бы за рамки обычного разговора «на людях».       — Собственно, почему нет? — говорил тот, словно и не был задан вопрос. — Вы общались словно давние знакомые, которые не виделись десять лет. Мне кажется, вы бы нашли довольно много точек соприкосновения.       — Ты так считаешь? Я её чуть ли не впервые в жизни вижу. Одно уже то, что она знает обо мне больше, чем я о ней, должно настораживать, — наконец медленно произнёс он, когда уже было трудно изображать, словно набросок его очень заинтересовал.       — Леонидов, тебе стоит быть немного снисходительнее к ней. Вспомни одну из жизненных истин — женщины знают нас очень хорошо, а мы, наоборот, знаем их очень мало.       — Я тебя не понимаю. Ещё минуту назад ты её расхваливал, а сейчас такой резкий разворот. Что ты этим хотел сказать?       — Это правда, то, что я привык к этой девушке, я этого не скрываю — она мне нравится. Но на этом всё. Я надеюсь, что годом позже, годом раньше она всё-таки встретит человека с похожим характером. Если бы ещё в её представлении о тебе было много неправдоподобного…       — Довольно… — выдохнул с раздражением Алексей. — Ты слишком много сегодня говоришь.       — Неужели? Ты вот сейчас мне напомнил её слова. «Ты ничего не знаешь, ничего не можешь знать и не можешь предсказать, каким опасным может быть то, что ты сегодня говоришь».       Тон, которым произнёс Гасенко последнюю фразу, чем-то ему напомнил интонации Лены, что помогло ему собраться с мыслями.       — Знаешь, ты можешь сколько угодно восхвалять эту девушку, но есть одна загвоздка — я женат и поэтому все её достоинства и недостатки, которые ты готов перечислить, меня должны мало беспокоить.       — Это, конечно, у тебя самый надёжный аргумент, — не удержался от сарказма Гасенко. — Впрочем, возможно, ты прав. Вдруг действительно между вами будет из общего только то, что вы оба сухие и методичные люди, и ещё плохое зрение.       — С последним, видимо, не настолько всё плохо, если пока что не появилась необходимость показывать мне, где что, — проворчал Алексей.       — При это вы оба прилично стреляете, что для меня удивительно, — произнёс тот немного громче. — Метким стрелком я её, конечно, не назову, но на экзаменах она, как и ты, выбивает 7 из 10.       На несколько секунд его взгляд затуманился. И не успел Алексей решить, не дать ли своему другу немного времени на воспоминания, прежде чем его окликнуть, как тот сам очнулся от своих мыслей и нетерпеливо хлопнул в ладони.       — Пожалуй, хватит на сегодня подобных разговоров. Не тяни резину. О чём ты хотел меня попросить?

***

      После разговора с информатором Алексей, переждав пробку, промчал несколько километров по прямой и по-спортивному переключился на третью, а затем на вторую перед коротким подъёмом. Он съехал и стал в конец очереди, которая неторопливо продвигалась. Заметив свободное пространство в этой пробке, продвинулся на сорок метров, и теперь его и минивэн позади разделяло семь метров. Мужчина за рулём, который несомненно имел вид плохого водителя, яростно засигналил. Алексей высунулся в окно и пригрозил ему кулаком. Сигнал прекратился.       Получив время хорошенько всё обдумать, он попытался воскресить недавние впечатления о разговоре с Гасенко. Его любезность была изящной, но Алексей не мог бы назвать её сдержанной и корректной. Эта любезность, в конце концов, не выходила за рамки простой и привычной, свойственной для него вежливости. Адам Гасенко тонко овладел искусством держать себя с каждым так, чтобы, оставаясь холодным, сдержанным и спокойным, очаровать человека, сказать тому что-нибудь приятное, но так, чтобы за сказанное не брать на себя любую ответственность.       Алексей отчётливо представил себе девушку, её чудные, печальные глаза. Она предстала перед ним не в поэтическом понимании, а вполне реально, как бывало временами, если после долгого созерцания на блестящий предмет закрыть глаза и потом ты можешь видеть в красной полутьме тот самый предмет в приглушённых тонах. Что-то подсказывало ему, что даже если бы он не был женат и если бы охотно пошёл навстречу попыткам Гасенко, на старания втянуть его в свои интересы, у того бы ничего не получилось: в глазах Гасенко он, Алексей, выглядел почти безнадёжным профаном. А его подругу, не сомневался, обмануло его предупредительно-внимательное выражение лица. Она, артистичная и эксцентричная натура, была для него чужой, и он для неё, с первых же вопросов попавший впросак, был чужим.       Она чем-то напоминала ему героинь из романов, где изображались люди со «сложной» душой, с тайными страданиями, с загадочной, беспричинной неудовлетворённостью. Подобные загадочные натуры, демонические персонажи и прочие скорее вызывали у него улыбку, но сейчас он чувствовал смятение. Было у неё что-то своё, постоянное – чувство лёгкости, которое она внушала. Как бы она не противоречила себе, какие бы не высказывала серьёзно-несерьёзные советы, ему не было неловко за неё. Алексей объяснил это её уверенностью в себе и искренностью. В другом человеке подобные манеры могли вызвать у него раздражение и желание поскорее закончить разговор с недоумением, как относиться ко всему сказанному, но тут он чувствовал, что ирония ему особенно нужна и что этого ему не хватает.       Такие мысли возникли у Алексея, пока он понемногу набирал скорость, позволив рукам и ногам действовать машинально. Он проезжал мимо бесконечных фруктовых садов. Стрелка спидометра покачивалась возле семидесяти, он легко держал руль и прислушался к равномерному рокоту двигателя, продолжая собирать в единое целое свои мысли и вспоминая разговор, который завязался у них после того, как получил нужный номер телефона, и который закончился предложением встретиться на следующих выходных. Почему-то почти не сомневался, что и новая знакомая будет вместе с его приятелем. Но, подумал он, её присутствия будет гарантированной защитой от любых глупостей со стороны Гасенко.       Как человек в глазах многих вежливый, корректный и любезный, тот был весьма упрям и настойчивый. Его любезность была методичной. И сейчас Алексей даже удивился, почему ему такая мысль не пришла в голову раньше – то, что человек говорит о других, всегда есть только самопризнание; упрёк другим людям – почти всегда скрытое самообвинение. А значит, стоило бы прийти к выводу, что и сам Адам Гасенко был слишком сухим и методичный, что его методичность было настоящим свойством его характера, а любезность – только её внешней формой, которую тот придавал своему методичному упрямству.       Он мог вести разговор с подчёркнутой корректностью, которая пресекала малейшую возможность каких-либо возражений, наперёд предсказывая согласие. Согласие со стороны визави, казалось, было только слабым отблеском его любезного изящества. И эта манера разговора наталкивала на мысль, что, действительно, обычная вежливость требовала опередить положительным ответом его желание даже ещё до момента, когда это желание будет озвучено.       В этот момент возникла мысль, что Гасенко в этом плане очень похож на Жарова. И между ними, наверное, нашлось бы много общего. Взять хотя бы то – Алексей вдруг об этом вспомнил, – как Гасенко горел идеей моря и стремился научиться управлять парусно-моторными судами. Он и Жаров точно бы нашли о чём поговорить, учитывая интерес последнего к моторным судам и вспоминая, как тот часто проводит время на своей «Розе». И не сомневался, что самым интересным в рассказе было бы то, как его друг оказался в эпицентре урагана и как однажды дивным образом тот оказался в центре военных учений ВМС Турции.       «Он любил его не меньше, чем родную дочь, и значительно больше, чем его друга», – отчётливо представил себе Алексей голос подруги Гасенко, насмешливую интонацию, с которой бы она сказала этот перифраз. На него накатила волна зависти и на секунду он возненавидел сам себя. Успокоившись и взяв себя в руки, обогнал спокойно ползущий автомобиль и помчал по дороге, ведущей в земли вечных каникул, и почти не замечая респектабельного вида дома и многоэтажки.