Кровь

Момент отмены Порчи всегда один из самых сладких в операции: то, чему мгновение назад не могли противостоять лучшие эсперы вражеской организации, безропотно отступает перед всего лишь прикосновением перебинтованных пальцев. Напряжение, сковывавшее все вокруг, тает, воздух снова можно вдохнуть, и Чуя, захлебываясь кашлем, тяжело оседает на колени. Дадзай отпускает его запястье — подушечки пальцев легко, почти незаметно скользят по чужой ладони; смотрит сверху, как Чуя горбится, как тщетно пытается отдышаться, как капают с тонких губ на траву чудом уцелевшего газона капли крови. Сияющие рубины среди покрытых пылью изумрудных стрел. Чуя заваливается на бок: правая рука безвольно откинута, волосы перепутались с травой, взгляд совсем тусклый. Похоже, на этот раз Порча вытянула из него остатки сил: до того, как ее применить, Чуе пришлось нестись через полгорода на своих двоих, загоняя трио сильнейших вражеских эсперов в указанную Дадзаем точку. Он даже не успевает ничего сказать: пока Дадзай достает из кармана телефон и набирает Мори, чтобы отчитаться, Чуя закрывает глаза и отключается. — Мори-сан, мы закончили, — говорит Дадзай в трубку ровным голосом. — Да, обошлось без эксцессов. Хорошо, мы ждем. Он жмет кнопку отбоя, не прощаясь, и вокруг снова воцаряется тишина. Над головой клубятся темные грозовые тучи, резкий порыв ветра проносится над руинами, дергает полы черного плаща и поднимает пыль с раскрошенного бетона. Дадзай опускается на траву рядом с Чуей: делать больше нечего, нужно дождаться команды зачистки. Склоняет голову набок, окидывает медленным взглядом Чую. Глаза приковывает кровь на сером в поздних сумерках лице. Интересно, какая она на вкус? Дадзай задумчиво смотрит несколько секунд, как покачиваются травинки совсем рядом с приоткрытым ртом, затем протягивает руку и с нажимом проводит большим пальцем по нижней губе. Подносит к глазам, нестерпимо долго любуется тем, как отблескивает на рубиновой капле свет единственного уцелевшего фонаря, затем облизывает палец. Язык медленно проходит по шершавой подушечке. Такая же. Еще один порыв ветра треплет волосы — Дадзай закрывает глаза, подставляя ему лицо. Металлический привкус медленно тает во рту. Такая же. Кровь Чуи — такого другого, такого непохожего, такого живого — по вкусу такая же, как и его, Дадзая — и почему-то эта мысль приносит то, что кто-то нормальный назвал бы радостью. Дадзай медленно открывает глаза, протягивает руку, кончиками перебинтованных пальцев касается щеки Чуи. Хочется еще: убедиться, что это не заблуждение, не его собственная фантазия, вызванная тяжелой ноющей пустотой внутри. Дадзай поворачивает лицо Чуи к себе и наклоняется, так и не убирая ладонь от горячей скулы. Тщательно, чтобы не потерять ни капли, слизывает струйку крови, которая успела натечь — от подбородка до уголка губ. Не спешит проглатывать: с нажимом проводит языком по небу, наполняя весь рот вкусом. Затем наклоняется и легко целует. Губы Чуи — тонкие и бледные — оказываются неожиданно нежными. Дадзай почти сразу же выпрямляется, внимательно всматривается в осунувшееся лицо. Ни малейшего движения длинных, присыпанных бетонной пылью ресниц: Чуя спит беспробудным сном, таким глубоким, что почти похоже на смерть. В конце концов, в древнегреческой мифологии Гипнос и Танатос были близнецами. Дадзай не спеша опускает руку, кончиками пальцев поглаживая грязную щеку. Чуя не мертв — Дадзай слишком хорошо чувствует подушечками жар его кожи. Если бы он вдруг очнулся, точно ударил бы — кулаком в челюсть или даже ногой в грудную клетку, так сильно, что выбило бы дух. Затем схватил бы за шиворот, силой поставил на ноги и долго орал, называя Дадзая больным на всю голову извращенцем и ругаясь на трех языках вперемешку — и от одной мысли об этом у Дадзая скручивается сладкий клубок внизу живота. Еще. Он опускает руку ниже, перебинтованные пальцы сжимают подбородок. Дадзай снова наклоняется и снова целует — на этот раз так, как видел в фильмах. Язык проталкивается в безвольно приоткрытый рот, неумело проходит кончиком по небу, по ровному ряду зубов, пытается переплестись с чужим языком — бесполезно, для этого нужны двое. Дадзай на секунду прерывается, чтобы перевести дыхание — тонкая, красная от крови ниточка слюны тянется от его губ вниз, и Дадзай прикусывает губы Чуи там, где она кончается. Снова наклоняется — так низко, что холодный ветер путает его волосы с кудрями Чуи, — снова впивается поцелуем. Какое-то легкое, едва заметное движение заставляет стать торчком и так наэлектризованные волосы на затылке. Дадзай отрывается мгновенно: садится ровно, внимательно следит за малейшими изменениями на лице, ищет хоть какие-то признаки пробуждения. Чуя глубоко вдыхает, но длинные ресницы так и остаются опущенными. Где-то вдалеке раскатисто гремит гром. Дадзай выжидает еще несколько секунд для надежности, затем закрывает глаза. Словно прощаясь, невесомо очерчивает кончиками замерзших пальцев все еще приоткрытый рот Чуи, затем прижимает их к губам. Вкус чужой жизни все еще стоит у него во рту.