"…но ни слова не сказал Феанор в ответ: молча стоял он перед Валар. Затем повернулся и ушёл с совета…" Сильмариллион, глава 7: «О Сильмариллах и смуте среди нолдор» Тепло — это внутренняя кинетическая энергия объекта или вещества
Свет сильмариллов плеснул в глаза. Радугой пробежался по стенам — золотой, красный, синий, фиолетовый. Камни в ладони окрасили плоть их создателя алым, будто не тело живое то было, а друза земляничного кварца. Дрогнули пальцы, ударило сердце — и Свет раскатился и задышал, как живой. — Да, — сам себе сказал Феанор и отправил сильмариллы в плотный льняной мешочек. Положил за пазуху, поближе к сердцу, и принялся сворачивать плащ. А отголоски света сквозняком ходили по покоям. Он всегда был лёгок на подъём. Легко творил, как дышал, — и легко расставался с сотворённым. Легко обзаводился вещами — и легко бросал нажитое, привычное, ставшее родным и близким. Срывался — разом, за день, за час, за минуту: вдруг замирал взор ярких серых глаз, сходились над переносицей черные брови, а фэа будто оборачивалась к самой себе, забывая о мире… Миг, другой — и взгляд выныривал, оживал, загорался звёздами — и всё. Можно было идти собираться. Кто-то удивлялся, кто-то молча негодовал — мастер! ламбенголмо! сын короля Финвэ! — а Нерданэль всегда было легко с ним. Схватить сумку с инструментами, прикрыть дверь мастерской, не забыть плащ — и разделить дорогу рука об руку. «Пламенный дух» — по материнскому, данному в прозрении, имени, — он и впрямь был пламенем, как наполненный светом кристалл из тех, что творило его мастерство. Он притягивал. Так светит факел в ночи за горами Пелори, так вздыхает костёр у мерцающей кромки Разделяющего моря, так зовёт к себе столб сияния Древ в ущелье Калакирьи. Хочешь света — иди к нему, иди с ним. И она шла. Шла долгие, счастливые годы. Грелась в его огне, вспыхивала его талантами и мыслями, творила сама и соучаствовала в творении. Было весело, ярко и немного страшно. Рождались дети и цвела огненной птицей с рваными крыльями — на ходу, в дороге, в порыве и полёте — их любовь. А потом любовь осталась, а дороги — разошлись. — Куда ты? Спинка стула под пальцами была знакома до каждого завитка в тёмном дереве. Пусть она уже давно живёт своим домом, светлым, добрым и с любимой мастерской, но Домом всё равно называет этот, общий. Он задержался с ответом всего на мгновенье. Он уже всё решил: — На север. Мне не нужны двенадцать лет, чтобы вспомнить, кто я и что я. Я это знаю и без советов Валар. Двенадцать лет, чтобы меня… простили, — он произнес так, будто отвесил пощечину. — Мне не нужна ничья милость. И уж точно без надобности — его. В этом коротком «его» было столько привычной, застарелой ярости, что её можно было черпать ведром, как жидкую глину — тяжёлую, липкую. Но даже Нерданэдь не взялась бы ваять из неё — пусть и шептались эльдар, что со скульптурами её работы тянет заговорить как с живыми. Из такой смеси ярости, обиды, ревности и капельки любви не выйдет ничего путного. — Твой брат… — Я не хочу говорить о моём брате, — Феанор затянул ремень на сумке так, что жалобно скрипнула кожа. — Двенадцать лет вне Тириона — это двенадцать лет без него. Должно же быть что-то хорошее во всём этом валаровом суде. — Где тебя искать? — А ты будешь? Нерданэль пожала плечами. — Помнишь… — голос Феанора, звучный и твёрдый, на миг дал слабину. — К северо-востоку от Валмара, в кольце Пелори была долина за горой с двойным пиком? Ты ещё сказала, что вершина её похожа на птицу с распахнутыми в полёте крыльями? А долина — ровная чаша с водопадами? — Помню, — она помнила, конечно. Тогдашнее счастье, зачатое в долине с водопадами под далёкими звёздами, давно обзавелось своей семьёй. И даже внук уже вырос. — Туда почти не доходит свет Древ, и жемчужные струи водопадов звенят в сумерках. Там красиво и холодно. — Да. Я знаю, ты не любишь холод, — он перекинул плащ через плечо и подхватил переметные сумы. Кивнул куда-то в сторону окон: — Присмотри за ними. Твоим детям могут быть сотни лет, но они всегда остаются твоими детьми. Но кое-кто мог бы знать своих сыновей и получше. — Они ждут тебя во дворе, все семеро. И ещё не менее полусотни эльдар. Остальным, подозреваю, потребуется чуть больше времени на сборы. И она добавила, не сумев скрыть легкую насмешку: — Неужели ты правда рассчитывал уехать в одиночку, о величайший из мастеров-нолдор?***
Предгорья Пелори — это игра света и сумерек, лоскутное одеяло из яркого многоцветья южных склонов и тёмных расселин и лощин склонов северных. Сияние Древ далеко, и потому тени здесь длинные, синие и глубокие. Зато звезды видны, хрупкими точками на тёмно-синем небе. А у повозки скрипело колесо. — Не жалеешь? — О чём? — Нерданэль шевельнула вожжами, и серая лошадка догадливо прибавила шага. — Мы давно не жили вместе. Хотя ты права, Тирион без него слишком тих. И даже в Форменосе… Он выставил за дверь Валу! Если бы речь шла о ком-то другом, я бы не поверила… Калартамэ звонко рассмеялась. Они как раз повернули, и поросший боярышником холм накинул тень на дорогу, заставив поёжиться от прохлады: — Я не про Феанора, мельдэ! Не жалеешь, что не поехала верхом? Сейчас бы уже в Форменосе была. И без всякого скрипа! — Не жалею, —улыбнулась Нерданэль. — Быстрее — да, но когда бы ещё я послушала про жемчужные мозаики во дворце Ольвэ? Да и колесо скрипит почти мелодично. Позади раздался стук копыт. — Мама, я вперёд! Внук промчался мимо, поднимая на просохшей после дождя дороге облачко пыли. Только заплетённая коса и мелькнула серебряным шнуром. Женщины переглянулись. — Быстро он вырос, — посетовала Калартамэ. — Если бы не приказ отца, он из Форменоса и не вылезал бы. Нерданэль кивнула. Неизвестно, как Атаринкэ сумел добиться от сына послушания, но Тельперинквар полгода проводил в Форменосе, а полгода — в Тирионе с матерью. Мозаики — не то, что можно легко положить в дорожную суму и перевезти на новое место. — А Курво? — спросила она. Калартамэ лукаво улыбнулась. Она вообще очень легко улыбалась и смеялась, оттого, может, и покорила пятого сына Феанора, столь сходного с отцом и в искусстве, и, несомненно, в надменности. — Хорошо, что чертоги Аулэ к югу от Тириона. Так я вижу мужа в два раза чаще: сначала, когда он спешит в Кузни, а потом — когда торопится обратно в Форменос. Жаль только, вижу я его в трех видах — засыпающим, спящим и едва проснувшимся. О, смотри, Крылья! Горная дорога свернулась капризной змеёй — налево, направо, вниз и сразу вверх. Раздалась в стороны тёмная зелень сосен, открывая взору путников облитую сиянием далеких Древ гору с двойным скальным пиком — будто крылья взметнувшейся в небо серой горлицы. Нерданэль не была здесь многие и многие годы, но узнала мгновенно. Узнала — и не нашла слов. Отсюда, с перевала, уже было видно долину, круглую словно чаша, с жемчужными нитями водопадов. И ведь была! Была долина! Круглая, как чаша! И водопады — нитями… Вот только в самом сердце её высилась крепость из местного светлого известняка. А на самой высокой из башен, в каменном кружеве узких арок, пылал шар — живым сиянием цветущих гроздей Лаурелина. — Что это? — только и сумела вымолвить она, глядя на залитую светом и теплом долину. — Что это такое?! — Я думаю… — Калартамэ забрала вожжи из рук подруги. —Я думаю, тебе сейчас всё расскажут. К ним, петляя изгибами дороги, летел галопом всадник. Феанор осадил коня в двух шагах от повозки. Впился взглядом — остро, пытливо, будто потребовал ответа. И Нерданэль ответила — оперлась на протянутую руку и взлетела на лошадь позади мужа. Плащ она оставила в повозке, но теперь это было не важно.***
На башню Феанор повёл её сам, одним движением бровей остановив рванувшего вперёд Амрода. — Разве у тебя нет других дел, сын? Витая лестница с узкими частыми окошками и не стоптанными ступенями была достаточно широка для двоих, а всё же Нерданэль шла позади, пропустив вперёд мужа. — С непривычки может быть слишком ярко, — предупредил Феанор. — Лучше прикрой глаза. Но первым на высокой площадке в ажурных переплётах Нерданэль встретил не свет, а ветер. Он ударил в лицо, мгновенно растрепав волосы и утащив за собой зеленую шёлковую ленту. Понёс её, играя и подкидывая, куда-то в небо. «Ну как тебе?» Этого не прозвучало ни вслух, ни мысленно, но Нерданэль слишком хорошо знала мужа — он стоял, вздёрнув подбородок и сложив руки на груди. Хоть статую «Мастер и его творение» лепи с него. Впрочем, подобные сюжеты в её мастерской не были редкостью. Не торопясь, она обошла вокруг большого, в два охвата, светящегося шара, что покоился на чёрном стебле-ложе. Вблизи сфера перестала казаться чистым светом, обрела материальность и вес. Поверхность её была похожа на янтарь, но светлее, как свежесобранный клеверный мёд, а под ней двигался свет, медлительностью и плавностью напоминая льющийся металл. Она протянула руку: — Можно? — Если хочешь, дотронься. Он не обожжёт. Сферы она коснулась с опаской. Больше всего это было похоже на стекло, нагретое изнутри. Мягкое обволакивающее тепло, а не жар, которого ждёшь. Что-то ей это напоминало. Что-то очень знакомое с самого детства, насквозь родное, привычное и в то же время… Тепло и свет. Свет и тепло… Нерданэль посмотрела на мужа и спросила: — А второй где? на Эзеллохаре? — Айя! — всплеснул он руками и рассмеялся. — Я знал! Знал, что ты поймёшь сразу. Это… — Погоди. Я сама, а ты поправишь, если ошибусь, — как же давно она не чувствовала такого весёлого азарта! И как ей этого не хватало, оказывается… — Этот камень сделан по тому же принципу, что и твои видящие камни. Один ты оставил где-то у подножия Древ, он принимает свет и тепло и передаёт сюда, в Форменос. Но как?! Палантиры не способны передавать тепло! И почему он, — она коснулась светящего шара, — почему он излучает свет, а не просто показывает его, как в палантирах? И как тебе удалось заставить их действовать постоянно без чьего-то участия? Да, и почему этого света и тепла достаточно для такого большой долины?! Как оно всё работает?! Вопросы сыпались из Нерданэль, как зерно Йаванны на сборе урожая, но ветру было всё равно, и он оборвал её, швырнув в лицо прядь волос. — Я отвечу на все вопросы, но по одному, — покачал Феанор головой. Глаза его блестели тем же, знакомым до каждой ноты, азартом. — Да, световые шары устроены подобно палантирам. Ты права — один лежит сейчас в траве между Лаурелином и Тельперионом, ловит их лучи и передаёт сюда, на север. Посмотри, — он взял её за руку и подвёл к перилам. Указал на далекую покрытую можжевельником скалу. — Видишь, вон там, возле водопада, где он разделяется на два потока, яркая точка? Нерданэль вгляделась в пестрый склон. Яркое пятно горного мха, синие — именно синие под донесенном с юга светом, а не жемчужные! — струи водопада… Рука мужа было почти горячей, как будто он сам — этот свет. — Там такой же шар? — Немного поменьше, но по сути да. Она обошла площадку, вглядываясь в окружающие долину горы, насчитав пять ярких точек. Посмотрела на мужа. — Да, — кивнул он. — Мы объединили их в цепь, чтобы свет и тепло расходились равномерно. Я не люблю глубокие тени, ты же знаешь. С ними не удобно работать. — Ты не любишь глубокие тени и поэтому ты принёс свет в долину, где его не было с начала Первой темы Айнур, — повторила за ним Нэрданэль и поднесла руку к губам. О Эру! То ли плакать, то ли смеяться… — Но ведь так лучше! Теплый, нагретый световым камнем, воздух гладил лицо, горы вокруг зеленели и цвели, а тонкие перышки облаков над долиной отливали золотом и серебром. — Так лучше, — со вдохом признала она. — Ты ведь не умеешь останавливаться, да, мастер? Феанор подошёл ближе к шару, поглядел, всматриваясь в переливы света. Ответил негромко, словно самому себе: — Не желаю, — и поднял голову: — А ты хочешь узнать, почему тепло? Пойдём! По лестнице они бежали так, будто снова стали теми нис и нэр, что впервые встретились тысячи лет назад в мастерской рыжебородого Махтана.***
— …ты же помнишь! Если посмотреть на луч света через стеклянную призму, то получишь… — Радугу! Я знаю! — Да, спектр! Но это не весь свет, это лишь то, что мы видим. Мы, квенди, — дети Второй Темы, мы видим и ощущаем не всё, что спето в Арде, Первая тема просто больше нас. Что-то мы не способны увидеть и почувствовать, но мы можем это что-то понять! Разные цвета дают разную температуру, а свет не заканчивается радугой, за видимым преломлением есть и другие, невидимые нами части спектра. Но это тоже свет! — Но тепло так не передается! Ступени сами ложились под ногу… — Если палантиры могут передать изображение — а изображение и есть свет — значит, палантир передаст и тепло! Просто надо подобрать правильный материал для него, тот, что сможет впитывать тепло, как морская губка впитывает воду! Два предмета одной формы на равном удалении от источника нагреются по-разному, если один из них будет белым, а другой — черным… — Я дочь своего отца, твоя жена и мать Атаринкэ, я знаю, что такое теплоемкость! — Прости! Они остановились отдышаться, только добежав до самого низа башни. Двор был пустым, только выглянул кто-то из кухней на шум и сразу же исчез. — Прости, — повторил Феанор. — Я иногда забываю, что… Неважно. Нам туда! Он отворил невысокую дверцу и повел Нерданэль по той же башне, но теперь всё ниже и ниже под землю. На стенах в резных оплётках горели ровным голубоватым светом феаноровы кристаллы. — Мы с Курво что только ни перепробовали, а потом я вспомнил про корунд. Сердцем палантира я взял желтый прозрачный, сплёл с обычным серым, его сланцы здесь едва ли не под ногами. Пришлось строить особую печь — нужна была высокая температура… Признаюсь — сам не ожидал, что получится! Знаешь, как Варда запасает в кувшины и чаши росу Тельпереона и дождь, стекающий с кистей Лаурелина, так и мои световые камни. Они способны накапливать свет и тепло! — А потом передают их сюда, на второй световой палантир… — кивнула Нерданэль. Шаги здесь, под землей, было звонкими и уносились эхом вверх и вниз. — А почему палантир? Ты ещё не придумал, как их назвать? Они ведь теперь не «видящие камни»! — О! — Феанор даже остановился. — Точно, надо подобрать новое слово, так же совсем не годится… Ure… care… palancalme… Нет, всё не то…. Нерданэль заморгала. Наверное, просто в глаз что-то попало. И сама потянула мужа за руку дальше вниз. — Но если твои новые камни накапливают тепло, то почему оно не обжигает? И с другой стороны — как этого тепла хватает на всю долину? Как ты это контролируешь? Ведь ты не можешь следить за тем, сколько капель света падает на палантир в Эзеллохаре! Такая система должна быть… — она замялась, на ходу придумываю, как точнее сказать. — Такая система не может быть равновесной, очень скоро она должна пойти вразнос. — Конечно, я об этом подумал! — ох, как же Нерданэль знаком этот надменный тон! — У меня есть, чем её уравновесить. Лестница внезапно закончилась, выведя их на широкую площадку перед массивной дверью. Толстое, не успевшее ещё потемнеть дубовое дерево защищала железная ковка такой красоты, что захотелось прикоснуться и проверить — точно ли переплетения васильков и плюща неживые. — В Тирионе рассказывают, что свою сокровищницу в Форменосе ты оббил железом до самого потолка, — неловко пошутила Нерданэль. Феанор удивлённо посмотрел на неё и хмыкнул: — Почему только до потолка? И потолок тоже! Он снял с шеи связку ключей и протянул: — Если хочешь — открой сама. Ключи были теплыми — от тепла его тела, а она почему-то вздрогнула. — Самый крупный от верхнего замка, самый маленький от второго, — подсказал он. Здесь, под землёй было очень тихо, и звон ключей в её внезапно неловких руках казался слишком громким. Наконец, тихонько щелкнул нижний замок. Феанор кивнул, и она потянула за ручку. — Ох…***
Конечно, здесь были сильмариллы, молва не соврала. Но были здесь не только они. По стенам небольшой комнаты вилась металлическая решетка, непривычно-строго рисунка — не ветви и не лозы, а мелкие ровные ячейки, похожие на тот узор, что покрывает поверхность ракушек, что во множестве выкидывает на берег морская волна. Или… соты! Да, узор напоминал пчелиные соты, только сложнее, он уходил вверх и сплетался на потолке в единую сеть. В самом центре на низкой подставке белого мрамора стоял видящий камень. Вот только не видно было в нем ничего. и свет он не испускал, а казался сгущенной, собранной и заваренной беззвездной тьмой. По его поверхности пробегали едва заметные янтарные разводы. Иногда они сталкивались, рождая короткие яркие вспышки, почти сразу гаснувшие. А с трех сторон, словно беря камень под свою защиту, на кованных подставцах сияли, щедро даря радужный свет, сильмариллы. — Он лишь немного кусается. Рука Феанора легла на поверхность и сразу от неё побежали янтарные волны, расходясь всё больше и больше. От их столкновения вспыхивали фиолетовые искорки, сухо трещавшие в воздухе. — Смотри. Он соединил и медленно развёл руки — и от кончиков пальцев левой до кончиков пальцев правой вытянулась дугой молния. Нерданэль только втянула воздух, закусив готовый сорваться с губ вскрик. Феанор, стоявший перед ней с рукотворной молнией в ладонях… Это было страшно. И это было красиво. Правильно. Для него — правильно. — Не бойся, — подбодрил он её. — Попробуй. Молнии не причинят тебе вреда, пока ты здесь, в этой комнате. Они не позволят. Они. Сильмариллы. Почему-то это «они» в его устах всегда понималось в первого раза. Она коснулась пальцем камня — рука непроизвольно дёрнулась. И правда, будто укусил маленький зверёк. Медленно отвела руку и увидела, как рождается дуговая молния от её ладони, будто и впрямь живая. В воздухе плыл странный запах — то ли свежести, то ли речного ила… — Пока всё, хватит, — Феанор стряхнул молнию, будто воду. — Долго так нельзя, голова начинает болеть. Нерданэль послушно отпустила камень и отошла к двери. — Пока у нас ещё не все получается, — Феанор склонился над одним из поставцев с сильмариллом, что-то поправляя. — Потери тепла большие, и когда древа сменяют друг друга иногда становится совсем темно… Он закончился возиться с подставцем и погладил лежащий в переплетении металла сильмарилл. А у Нэрданэль дёрнуло сердце. Такой знакомый, такой родной жест… Так он поправлял сыновьям волосы во сне, чтобы в глаза не лезли. Ласково, нежно, боясь разбудить. Сначала рыжие, крупными кольцами вьющиеся — у Нельо, потом темно-каштановые Кано и светлые кудри Турко, черные и непослушные — у Морьо и черные и мягкие — у Курво, и снова — рыжие, близнецов… — Что? Он спросил, словно чувствуя её неодобрение, шагнув вперёд, закрывая собой сильмариллы. Свет их, от золотого до голубого и красного, отражался в железной сети, переливался, множился… — Манвэ Сулимо призывает тебя на празднование сбора плодов. Там будет Ноло, он хочет примириться и согласен признать твое право вести за собой. Тихо трещали искорки молний. Не слышно было ни шагов наверху, ни даже их собственного дыхания. Плыли отсветы света Древ… — Ты этого хочешь? — медленно, будто через силу, спросил Феанор. — Да, — ответила она и протянула ему руку. И вовсе не ожидала, что он примет её и скажет: — Хорошо. Но я не собираюсь терять время и задерживаться на их празднике! И Манвэ наверняка не «призывает» меня, а приказывает явиться. И никаких торжественных одеяний от меня не дождутся — я их пленник, пусть не забывают! И сильмариллы я не возьму, они нужны здесь, отец присмотрит за ними, пока Атаринкэ у Аулэ…. — Хорошо, хорошо! — засмеялась она, стискивая ладонь мужа. Его рука была теплой, почти горячей. — Пусть будет так. Они стояли, молча глядя друг на друга, не зная, что сказать и надо ли говорить. А когда молчание стало совсем глупым, она спросила: — Скажи мне, о величайший из мастеров нолдор, а зачем тебе тот огромный камень на башне? Ведь можно передавать свет и тепло сразу на палантиры в горах… Феанор вскинул голову и искренне возмутился: — С башней красивей!