Пока за окном ночь...

      Закат. Солнце клонится к земле, разливая последнее своё золото по пути. Кучные облака смущенно розовеют под последними лучами уходящего дня, на улице всё меньше народу и всё больше его становится в таверне. Жизнь здесь течет своим чередом в том числе и у действующего магистра Ордо Фавониус, которая до сих пор утопала в горах бумаг, требующих рассмотрения. Такая работа выматывает и выжимает все соки, но на ней лежит ответственность за город свободы, ради которого Джинн Гуннхильдр готова отдать свою, буквально ночуя в кабинете.       Вот уже луна, высоко взобравшаяся на ночной небосклон, светила в окна кабинета магистра. На улицах не редко можно было встретить воркующих влюбленных, сидящих у фонтанов и наслаждающихся огнями полусонного города. Их приглушенные разговоры звучали в улочках Мондштадта, но в кабинете рыцаря было тихо. Тишина предательски заманивала девушку в царство грёз, но Джинн научилась упорно с этим бороться, что вновь и вновь портило ей остатки режима сна и здоровья. Так бы и прошла очередная ночь Джинн, если бы не внезапный стук в дверь, от которого та чуть не подпрыгнула на своем кресле.       На пороге в столь позднее время неожиданно появился господин Рагнвиндр, что в последние несколько лет был очень редким и даже неожиданным гостем в Ордо Фавониус. Что уж говорить про ночь, когда абсолютно не ожидаешь встретить такого гостя в такое время.       — Прошу прощения, не разбудил?       Владелец Винокурни «Рассвет» спрашивал Джинн так, будто насмехался над её ситуацией. Впрочем, по правде говоря, так оно и было. Джинн шутку не оценила, потому, встав перед своим столом и облокотившись на него, усталым, негромким тоном ответила.       — Очень смешно, Дилюк. Что ты делаешь тут? Сегодня вроде была твоя смена в таверне.       — Ты даже не смотришь на время, Джинн… Я уже закрыл таверну. Не думаешь, что и тебе уже пора заканчивать? На сонную голову ты ничего не сделаешь, ты сама это прекрасно понимаешь, но всё равно засиживаешься, — Дилюк отвернул голову на один из книжных стеллажей кабинета и уже тише продолжил. — Я волнуюсь за тебя.       Эти слова девушка всё ещё не привыкла слышать от такого человека, как Дилюк. Будучи крайне сдержанным в проявлении своих чувств, он никогда не стремился выдавать всю подноготную своей души. Это было ему не выгодно как хозяину винокурни, где царят холодные рыночные отношения, которые стали его рутиной. Вечно хмурый взгляд, казалось, пытался отпугнуть каждого, кто полезет к нему поболтать от безделья, но именно сейчас, во мраке этого кабинета, наедине с Джиин, он мог позволить себе смягчиться, что сразу чувствовалось во всех его словах заботы и любви к рыцарю одуванчику. И это заставляло её сердце биться чаще на почве волнения и интимности момента, но нельзя было сказать, что она не любила это… Иногда Джинн ловила себя на мысли, что именно она была свидетелем той стороны Дилюка, которую не видел никто. Это будоражило её, но она не могла позволять себе уходить в фантазии полностью…       Как бы то ни было, сейчас Джинн не могла найти ни единого слова против того, что говорил ей «рыцарь». Её застали врасплох, увы. Дилюк и сам успел догадаться, что эти слова были в яблочко. Он лишь тихо ухмыльнулся и подошёл к девушке, так же оперевшись на стол. «Близко…» — подумала Гуннхильдр, но не отодвинулась. Она лишь опустила голову, тяжко вздыхая, но следом за этим ощутила на своей голове руку возлюбленного, что неловко, но мягко поглаживал светлые, пшеничные волосы. В этот момент хотелось отставить эту рабочую маску сильного и независимого трудоголика, под которой скрывалась уставшая, нуждающаяся в заботе девушка. Уложив голову на плечо мужчины, она снова вздохнула и хрипло, тихо и сонно проговорила:       — Я устала, Люк. Я так устала…       Он склонил свою голову к её, тоже понижая свой тон, который сейчас особенно успокаивал и ласкал уши.       — Оно и понятно, дорогая. Попробуй… расслабиться. Здесь мы одни, — Произнес он последние слова уже вблизи её ушка.       Мурашки прошлись по её коже. Возникал вопрос, как ей нужно было расслабиться, когда он говорил так… ласково и спокойно. И всё же слова её рыцаря были верны. Рядом друг с другом, наверняка, можно было обнажить свои чувства, ведь никто не был против этого и обязался быть их единственным свидетелем. Это и есть близость, да?..       Джинн чуть приподняла голову, соприкоснувшись кончиком носа с его уже горячей щекой. «Он такой милый…» — промелькнуло в мыслях, которые необъяснимо смущали. Что-то похоже ощущал и он. Даже такой маленький нежный жест, а столько чувств… Ещё больше их возникало, от того, как маленький носик плавно ходил по коже. Дразнящее касание приоткрытых губ в щеку, мягкое и невесомое, едва заметное, но будоражащее. Затем ещё одно и тихая счастливая ухмылка, которая не оставалась не замеченной. Он плавно повернулся к её лицу, пройдясь костяшкой пальца по волосам у её виска. Взгляд, смотрящий в душу, снова обретал свой огонек, страстный, но согревающий как костёр в зимнюю стужу. Он согревал так, что щеки обоих становились теплее. Останавливало ли их это? Вовсе нет.       Пришла его очередь дразнить свою любимую. Он приблизился к уголку её губ, окатив его слабым, но горячим дыханием. Ещё несколько мгновений и его губы игриво провоцировали на продолжение свою половинку. Мужская рука плавно скользила по спине к талии, заставляла усталую девушку чуть выгибаться и поддаваться вперед ради этого желанного момента чувственного поцелуя.       Это похоже на поцелуи матери её чада, что мирно сопит в своей колыбели. Мягкие соприкосновение возбуждают, играются, но терпеливо дожидаются подходящего момента, чтобы разгореться в бушующее пламя. Чуть привыкнув и почувствовав готовность, он начинал прихватывать её губу и мгновенно получал отклик, что было призывом к продолжению. Однако войдя во вкус её губ, Дилюк хотел большего. Тихонько пройдясь по ним кончиком языка, он пробовал их все больше, решительнее, с немым вопросом о том, можно ли ему зайти немного дальше.       И снова она будто говорит ему «да».       Голова абсолютно пуста, нет ни одной мысли о работе или о том, что их могут заметить. Да и кто их заметит в такое позднее время? Значение имеет только то, как ласкают сейчас её губы, как постепенно всё чувственнее становится момент и как горячеет всё её тело. Он целует, целует всё настойчивее (с её же позволения), пока окончательно не срывается, углубляясь. Лишь беспомощное, но явно наслаждающееся мычание вырывается у неё в процессе перед тем, как он отстраняется, чтобы нависнуть над ней, обхватив сильной рукой стройную талию. Джинн окончательно присела на стол, ибо дрожь окатила всё её тело. Её руки лежат на его плечах, не очень уверенно поглаживая ключицы и изгибы шеи, в то время как он абсолютно без тени сомнения водит по бедрам и спине, не разрывая свой страстный и во всех смыслах горячий поцелуй. Его рука тянется к шее любимой, аккуратно проходясь по ней пальцами и вызывая ещё один разгоряченный вздох, но всё это затевалось ради того, чтобы освободить эту утонченную часть прекрасного женского тела от накидки, явно мешающей дальнейшим планам. И вот она уже лежит позади девушки. Грубоватые пальцы бармена, что сейчас опьянял без алкоголя, прошлись по оголенной спине, в то время как поцелуй постепенно замедлялся. Снова приглушенный вздох, а после лишь ощутимое дыхание на припухших от покусываний губах.       Вздох…       Лишь ночная тишина и всё та же луна застала их смущенные лица, обращенные друг на друга. Сейчас для них есть лишь пустая комната, они сами и время, которое замедляется ради них, становясь вечностью. Уже не важно, что за шторами окон щебечут первые птицы. Только их собственный шёпот и слова любви манят их так, что сердца трепещут всё сильнее.       — Ты так прекрасна, дорогая, — Прошептал Дилюк на ухо, согревая его горячим дыханием.       Джинн не успела дать ответ, лишь сдавленное, смущенное «м-м-м…» вырвалось в ответ на легкие поцелуи в ушко от возлюбленного, которыми она могла просто смиренно наслаждаться, будучи уставшей. Реакция её тела на ласки, на поцелуи возбуждала, спускала тормоза, но даже так, он заботливо чувствовал отзывы на всё что делал, чтобы точно знать, не переходит ли он черту дозволенного. Не переходил. Ни разу за это время он не делал что-то, что могло не понравиться его девушке.       Внезапный укус чувствительного ушка. Руки поглаживали талию, что сейчас грациозно изгибалась. Шумный тяжелый вдох, учащенное дыхание, руки на его груди. Она таяла от любого касания оголенной кожи и каждый раз, как Дилюк проводил кончиком языка по контуру её уха, постепенно опускаясь ниже. Дорожка поцелуев начиналась с виска, плавно спускаясь к щеке, уголку губ, продолжалась на подбородке, наконец достигая шеи, казалось, затронув все самые чувствительные нервные окончания. Легкие поцелуи заставляли сердце колотиться, что всё больше провоцировало молодого человека увлекаться. Легкое касание языком, невесомый поцелуй, снова влажное касание, более настойчивое ласкание мягкой кожи вкупе с поглаживанием оголенной спины, свободной от накидки, а затем…       — М-м-х… Ах… А-ах!.. — Первый, случайно вырвавшийся стон.       Совсем забывшись, Джинн дала волю не только чувствам, но и голосу, от чего сама смутилась, вскружив голову своему возлюбленному, что жадно хотел слышать больше. Он приобнял спину любимой, неотрывно водя второй рукой от живота к бедрам и обратно, разглаживая их и массируя, с большей настойчивостью посасывая тонкую кожу её шеи, которую девушка намеренно открывала. Он сводил её с ума, как и она возбуждала его, лаская его спину под тканью рубашки.       Снова стон.       Дилюк нехотя отстранился, рассматривая результат своих стараний на её шее. Бесподобное ощущение. Он взглянул в её блестящие при свете луны глаза, которые Джинн смущённо отводила, стараясь отдышаться, но всё-таки ему удалось настойчиво приковать её взгляд к себе.       — Не отводи их, пожалуйста. Я хочу… Я хочу видеть тебя, слышать, чувствовать каждое движение, — Шептал он, будто боясь, что может напугать.       Они молчали, разгоряченно смотря друг на друга. Щеки пылали, грудь заметно вздымалась. Тишина… В этот раз она не клонила Джинн в сон, всё совсем наоборот. Кабинет, стены которого были насквозь пропитаны ежедневной рутиной, стал теперь местом, где ей дали глоток свежего воздуха. В этих стенах, наедине с родной душой, она почувствовала, как спали с неё оковы, делая её свободнее. Наконец, время тянулось как резина не от скуки, а от бескрайнего удовольствия, которого хотелось только больше. И эти глаза, смотрящие на неё; эти губы, что она целовала; эти руки, что лежали сейчас на её сердце; эта забота, нежность и искренность, что он ей подарил — всё это в нём было только для неё одной. Только ей одной он позволил себе сказать…       — Позволишь ли ты мне… зайти дальше?

***