В тени огней Иродори

      Ёимия обрушилась на его плечи и спину горячей ношей, обвила талию ногами и громогласно — как вспышка фейерверка — выкрикнула:       — Тома!       У него зазвенело в ушах; он даже на мгновение пожалел, что родители решили его назвать таким простым и запоминающимся именем, которое будет понятно что модштадтскому пьянчуге, что моряку из Ли Юэ, что девице с Наруками. Особенно девице с Наруками. Однако стоило Ёимии сменить восторженный визг на нежный заливистый смех, праведное негодование утихло, руки взяли под коленями.       — Запретили фейерверки, так ты решила их подменить?       В ответ она только хихикнула и прижалась теснее. Мягкая грудь упёрлась в спину. Дыхание у Ёимии было волнительным, скорым. Она тёрлась носом ему о шею, голос её стал тише, интимнее, и от этого Тома даже не знал, куда деть себя: то ли в безлюдный переулок, то ли к себе в комнату. Более непонятной была дилемма, связанная с Ёимией: деваться с ней или лучше без неё? От греха подальше…       — Я скучала, знаешь ли. Мы с тобой оказались такими занятыми… И ты не подумай, Томочка, я не хочу сказать, что против твоей и моей занятости в эти дни, но хочется же ведь побыть с хорошим другом. Попраздновать. Погулять.       Её губы как бы невзначай коснулись кожи, и Тома рассудил: если куда и деваться, то с Ёимией. И не столько оттого, что он — слабый человек, падкий на любое сколько бы то ни было мелочное грехопадение. Он-то, управляющий клана Камисато, на искушения никогда не вёлся, сколь великим соблазн ни был. Но вот Ёимия была настроена серьёзно. И, может быть, даже не на грехопадение, а на дружескую прогулку, которые бывают у них редко. Однако Томе, пока он стучал пальцами о разгорячённую девичью кожу, не давало покоя одно обстоятельство: из раза в раз Ёимия ближе. Сначала это был взмах рукой и его имя, произнесённое смешным и бойким говорком, затем — внезапные похлопывания по плечу, а за ними последовали сплетённые, как у парочек под сакурой, пальцы, дальше — объятия, а вот теперь — нападение со спины посреди Иродори. Это не злило, это даже не настораживало. Но заставляло задуматься о чём-то таком, о чём вышколенный быть слугой и оставаться чужаком Тома едва ли посмел думать.       — Хочешь погулять верхом на мне? — засмеялся Тома.       — Заманчиво, но несправедливо по отношению к тебе. Тем более, в последнее время я ела очень, очень хорошо.       Тома не стал говорить, что это ощущается: и потому что грубо, и потому что Ёимию он до этого вечера на руках не держал ни разу.       Он отпустил её, и Ёимия сразу же взяла его за руку, переплетая пальцы. В её глазах не было ни капли смущения или волнения, только блеск огней Иродори и бесконечная радость. Тома мягко улыбнулся. Всё в порядке. Ёимия такая, какая она есть: взбалмошная, с душой нараспашку и без капли стеснения и скованности, что присуща её соотечественницам. В Мондштадте она сошла бы за свою.       — Так куда пойдём? Может, в лотерею? Или к столику с игрой из Ли Юэ? — предложил Тома.       В ответ Ёимия замялась, опустив взгляд на гэта, будто бы тщательно думая. Руку ему сжали крепче.       — А знаешь, — подняла она румяное личико, по нему задорно заплясали тени огней Иродори. — Я знаю одно хорошее местечко. Кстати, что насчёт цветных данго? В честь праздника — за мой счёт!       Он отказывать не стал, но заплатил сам. Ёимия и не настаивала. Томе показалось, что она ведёт себя странно: вместо того, чтобы с данго пойти сразу в «хорошее местечко» повела его петлять по площади, вокруг прилавков и изумительного панно, сотворённое господином из Мондштата, и поглядывала ему в рот, следя за данго на шампуре. Свой она не стала по обыкновению сметать в два счёта — наоборот, смаковала почти в такт с ним. И была она немногословна. Подозрительно. Как тут не взволноваться?       — Ёимия… — начал было Тома, но она встрепенулась, одним куском заглотила оставшееся на шампуре, выкинула в сторону твёрдой рукой.       — Пошли. В местечко-то. Доедай по дороге.       И, сжав хватку, повела за собой, в глубь светящихся фонариками домов, такими дорожками и переулками, какими приличные граждане Наруками не ходят. Огни Иродори остались позади освещать заревом праздничный пятак площади, перед ними расстилались сумерки инадзумской летней ночи и глубина подворотни, которая неизбежно ведёт к шумящему морю. Тома огляделся, обвыкнувшись в темноте: район был приличным, даже кошки здесь не ходят, и чистенько. И никого. Все там, на площади, купаются в лучах огней Иродори. Это заставило Тому разволноваться, попытаться отнять ладонь, но он удержался, только сжал ладонь Ёимии сильнее, стараясь не подавать виду. А она увереннее вела за собой. «Может, к морю? — подумал Тома нервно. — Будем смотреть на звёзды вместо фейерверков… Она расскажет мне о гостях из Монда, я расскажу ей о своих новых знакомствах…Всё будет так, как и обычно. Ну и ну! Ёимия, что за хватка? Ты начинаешь меня пугать!».       До моря они не дошли. Ёимия остановившись, воровато осмотрелась и тут ни с того ни с сего прижала Тому к стене одного из приличных домов приличного района, где даже кошки не бродят. Прижала так, чтобы скрыться меж домов, чтобы в окнах не застать любопытных зрителей. Прижала так, будто загнала в ловушку жертву. Блеск раскосых глаз, ставший лихорадочным, красноречиво говорил об этом.       — Что-то случилось, Ёимия?       Её голос прозвучал необычно хрипло, будто это не она вовсе, а ёкай-шутник, принял её облик, чтобы посмеяться над простаком-чужаком.       — Да. Я соскучилась. Очень сильно. Изждалась.       — Но ведь мы же встретились. Ты хотела поговорить о чём-то вне чьих-то глаз, верно?       Ёимия посмотрела на него, вновь замялась, но опускать взгляд не стала, только теснее прижалась. Грудь её вздымалась часто-часто, а хватка стала мягче. Пальцы ласково наглаживали ему руку, мяли с детской робостью. И Тома понял, что зря, наверное, опасался. Нужно подобрать нужные слова, и эта история разрешится сама собой. Всегда и со всеми так разрешается.       — Ты можешь мне сказать, Ёимия. Я всё приму. Ты же знаешь, что я никогда не буду обижать. И я сохраню это в секрете.       — Я лучше, Томочка, покажу. Много говорить, мало слушать, знаешь ли.       Тома ничего не успел понять. Ёимия настойчиво поцеловала его, руки выпускать не стала, и хватка стала неожиданно чудовищной — выпутываться из такой только с боем надо, но он не решился. Только удивился: как в ней помещается столько силы? А на бедре зазудел глаз бога: очень странно, не так, как в бою или в домашних делах — Тома и определения подобрать не смог бы, если б не был занят губами Ёимии. На вкус как данго, обмытые солью моря.       — Ёимия! — только и выдохнул Тома.       — Тише-тише, не нужно так шуметь, — ласково промурлыкала Ёимия, слегка ослабив хватку. Она подняла взгляд. — Не понравилось? Впрочем… в поцелуях я не то что бы сильна, но, думаю, мы ещё поучимся.       — Ёимия! — Тома повысил голос.       — Ну чего?       Он думал, что задохнётся. Не то от смущения, не то от возмущения или как-то странного заячьего страха, от которого вмиг стало стыдно. Управляющий имением, важный человек, решающий проблемы парой удачно подобранных слов и улыбкой — и испугался девчонки, которой он ящики на досуге с пристани носит! Смех, да и только.       — Я понимаю, что… нравлюсь тебе. Ну, как мужчина. Опустим тот момент, что для Инадзумы это выбор… — он пытался подобрать правильное слово. — Выбор специфичный. Это же ведь ты, Ёимия. Но…       Она не дала ему договорить. Поцеловала, прижалась теснее и, приподнявшись на носках, заговорила, обдавая ухо жаром.       — Ничего не спицеки… спесип… Ничего не странный выбор! Это же ведь ты, Тома.       Тома даже удивился, что она ограничилась только этим, ещё больше он удивился, когда над ухом мягко чмокнули, и горячие губы оказались у него на шее, касаясь кожи. Иногда становилось очень приятно, и он упирался затылком в стену, подрагивая. Уже не от страха, а от жара, пышущего в груди, от разволновавшегося Глаза бога. Нет, сразу от двух: Глаз Ёимии тоже зудел так, будто бы пытался с цветастого оби прилипнуть к животу Томы. Постыдный испуг отступил, но замешательство уходить не собиралось, и было оно не менее постыдным. Он лихорадочно думал: оттолкнуть или поддаться, обнять хотя бы? Каждый ответ требовал одного: определённости.       — Так что? — задала она вопрос вдогонку к его мысли. Ему даже стало неудобно: будто бы он сказал то, что подумал, вслух. — Я понимаю, что, наверное, поторопилась. Что стоило последовать примеру птиц высокого полёта и написать тебе письмо. Но раз уж всё повернулось вот так, то скажи: я могу продолжить? Я не буду делать ничего против твоей воли.       Томе казалось, что времени на раздумья у него мало. Ожидающие глаза Ёимии не давали никакой форы, заставляли лихорадочно метаться от ответа к ответу, от самого правильного до самого любопытного и обратно. Он ощутил себя ребёнком, который в силу возраста не может определиться, для которого нужный ответ не очевиден, которому нужен добрый взрослый, чтобы помочь советом.       Тома сосредоточился на глазах Ёимии, и это помогло бушующему в голове потоку едва-едва затихнуть. Он думал.       Глаза у Ёимии раскосые, тёплые, почти родные. Смотришь в них, и знаешь, что о тебе позаботятся, что подбодрят и никогда не оттолкнут. На этом архипелаге гроз и суровых порядков на него такими глазами смотрела только Ёимия, и всегда от этого взгляда становилось как-то хорошо, будто вот он — далёкий дом.       Тома нежно рассмеялся, щёлкнул озадаченную Ёимию по носу.       — А что мы теряем?       — Ничего! — восторженно воскликнула Ёимия и, заливаясь счастливым смехом, расцеловала Тому.       И так, смеясь вместе с ней, нежась в жарких объятиях и подставляя лицо под лёгкие и быстрые, будто стайка бабочек, поцелуи он не заметил, как голова Ёимии стала ещё ниже, остановившись у ремня.       Тома от неожиданности икнул, ноги подкосились. Ёимия хитренько смотрела на него исподлобья и игриво шлёпнула по бёдрам.       — Предлагаю консумировать наш союз.       — Консумировать? — переспросил он растеряно.       Ёимия хихикнула, шаловливые руки скользнули к ширинке.       — Я в книжке недавно прочитала. Это как доказательство связи. Я, по правде говоря, плоха в этом так же, как и в письмах. Но постараюсь не разочаровать тебя. Только расслабься и не забывай дышать.       Тома сжал ладонь в кулак, нервно выдохнул. Мысли опять пришли в бурный, неуправляемый поток. Доказательство связи? А зачем? Как же жарко! И как шумит прибой в отдалении. Какой же он размазня. Как-то всё уж слишком быстро. А господин кошелёк у него забрал. Ох, какие горячие ладони у Ёимии — мазанули по животу да так, что чуть не обожгли. А не останется от них отпечатков? И какой же красивый небосвод, усыпанный бисером звёзд…       — А в чём ты так же плоха, как и в письмах? — взволнованно спросил Тома, наконец выхватив нужную мысль из потока.       Немой ответ Ёимии был красноречивее любых иных объяснений.       Её неустанно болтливый, пухлый рот мягко обхватил кончик члена, язык размашисто лизнул, будто бы карамель, и горячая ладонь у основания сжалась крепко-крепко, почти до боли. Тома так шумно вздохнул, что самому ему этот вздох показался криком, отчего он поспешил прикрыть рот ладонью. Его погладили по ноге, успокаивая. Снизу раздалось невнятное мычание, и жар рта исчез. Резкая прохлада заставила стиснуть зубы. Хватка у основания ослабла.       — Извини, — пробормотала Ёимия. — Я же говорила, что плоха в этом. Если я что-то сделаю не так, то не молчи, хорошо?       Тома ответил невнятно. Уши и лицо горели. Зубы сжали пальцы, да так, будто угрожая вырвать кусок мяса.       Опять поглаживания по ноге, однако вместо жара рта пришло щекочущее порхание. Сначала ему показалось, что это бабочки, которые иногда любили сесть к нему на руку или нос. Обласканные морским ветром губы Ёимии ласкали горячую плоть со всей той нежностью, на которую сама Ёимия была только способна. Руки она не отняла, но сжимала теперь не так крепко. Он поймал себя на мысли, что ему нравится. Её ладошка была намного приятнее его руки. И намного волнительнее. Тома простонал — больше для вида, чем искренне, ведь даже развлекая самого себя предпочитал молчать. — и качнулся.       И Ёимия поняла его без слов. Ладонь неспешно задвигалась вверх-вниз. Найдя осоловевшим взглядом знакомое созвездие, он подумал о том, что отныне своей руки ему будет недостаточно.       Часто дыша, Тома нашёл в себе силы оторваться от небосвода и поднял подол одеяния. Ёимия воззрилась на него игривым, почти ехидным взглядом и вульгарно причмокнула, заправила прядь за ухо. Пёстрый шар весело подпрыгнул. Раскосые глаза загадочно мерцали в полутьме и влюблённо смотрели исподлобья. Тома погладил её мягкие, послушные волосы и оставил ладонь на макушке, не делая ничего такого, о чём обычно пишут в вульгарных книжках, издаваемых госпожой Гудзи (и которые он не читал! Так, пролистал одну наискосок из досужего любопытства!). Ёимия справлялась сама. И пусть она неумелая, Томе этого с лихвой достаточно. Она же ведь так старается. Он же ей так симпатичен.       Жар рта опять пропал, движения ладошки стали быстрыми и грубыми. Тома сильнее сжал зубы и воздел глаза к небу, часто-часто дыша. Кажется, вот она, знакомая Медведица…       — Посмотри на меня, Томочка, — прозвучал её голос, необычайно тихий и хриплый.       И Тома посмотрел вниз. Ёимия довольно облизнулась, как кошка, своровавшая со стола кусок мяса, и поцеловала бешено пульсирующий член. Мягко, невесомо. И ещё раз. И ещё.       — Смотри на меня, Томочка. На небе сегодня фейерверков не будет.       И Тома смотрел, во все осоловелые глаза. Ему показались шаги, где-то совсем близко, похожие на людские, высокие гэта цокали по брусчатке, но он не отводил взгляда от Ёимии, которая, казалось, до него баловалась с леденцами на палочке. За ней он мог заметить такие жесты, пока она думала, что никто её не видит. И где-то вдалеке, мысль, которая напоминала шум прибоя через несколько кварталов, говорила о том, что теперь-то всё ясно…       Схватить и развить мысль Тома не успел. Оргазм был сильнее и увлекательнее. В ушах зашумело, а перед зажмуренными крепко-крепко глазами заплясали цветные зеленоватые огни, ничем не хуже фейерверков Ёимии. Он громко выдохнул, простонав в ладонь, и чуть пошатнулся, сжал мягкие локоны Ёимии. Она хихикала и целовала его. Рука поднималась вслед за Ёимией — та, задрав майку, нацеловывала часто вздымающийся живот, тёрлась щекой. Липкой.       Тома спохватился, отпустил шёлк волос — тот приятно скользнул сквозь пальцы. — полез в карман, достал платок и, согнувшись в три погибели, утёр красное липкое личико. Ёимия не переставала хихикать и ластилась кошкой, издавая звуки, похожие на игривое мурлыканье. Она помогла ему привести одеяние в порядок, он помог ей. Немного семени всё же попало на плечо и рыжий рукав кимоно.       — Извини.       В ответ она засмеялась и поцеловала его так, будто ничего не случилось. Тома, не ожидая того, что привкус данго можно сделать ещё солоноватее, смущённо обнял её за талию, чувствуя, как она переминается с ноги на ногу. Гэта тихонечко постукивали.       — Ну что, видел фейерверки? — шепнула она на ухо.       Тома не до конца понял, какой смысл заложила Ёимия в своё самое любимое слово.       — Какие фейерверки?       — Ну знаешь, в книжках иногда пишут, что во время оргазма перед глазами видят фейерверки.       Тома почесал в затылке. За это время он успел подумать, что какие-то книги лучше не издавать вовсе, потом задумался над словами Ёимии. А ведь и правда: что-то такое было. Зелёное, шло искрами и пятнами, сверкало. Наверное, от натуги и чувств зажмурился слишком сильно, так порой бывало и до мерцающего в сумерках Иродори.       — Да, видел. Так это получается, что ты всё-таки смогла устроить их. Хотя бы один.       Глаза Ёимии странно вспыхнули. Она засмеялась и повисла у Томы на шее, преисполненная радости и волнения.       — Спасибо, Томочка, спасибо!       — Да было бы за что. Ведь это ты…       Он не стал договаривать — так серьёзно, решительно она на него посмотрела, что даже не по себе на мгновение стало. Она улыбнулась, однако глаза оставались всё теми же. Тома понял, что она что-то задумала. И у него нет права отказать ей.       Ёимия говорила с заискиванием. Говорила так, что отказать ей просто невозможно. И, если бы комиссия Тэнрё знала бы больше, то, наверное, арестовала бы её здесь и сейчас — всякое запрещённое деяние комиссией Тэнрё каралось вне зависимости от способа его исполнения.       — Папа сейчас на празднике и, может, его не будет полночи, а то и до самого утра. Может, пойдём ко мне и… попрактикуемся с фейерверками?