Oh, and I'm afraid that's just the way the world works
It ain't funny, it ain't pretty, it ain't sweet
Oh, and I'm afraid that's just the way the world works
But I think that it could work for you and me
Just wait and see
It's not the end of the story
Освальд никогда бы не подумал, что сможет так сильно полюбить. Настолько, что сердце едва ли не выскакивает из груди, сколько бы банальности не ощущал Кобблпот, крутя это выражение на языке, и что под рёбрами сводит, по телу бегут мурашки, а в голове сплошной туман. А ещё в мыслях безграничное доверие, благодаря которому он и может позволить лёгкой дымке чувств затмить ясность рассудка. Может позволить себе слабость, чтобы получить силу. Ведь все их утверждения о том, что любовь — это лишь уязвимое место — бред, опровергаемый каждый день, стоит им только столкнуться взглядами.
Освальд никогда бы не подумал, что в параллель с такими чувствами ему будет до дрожи страшно. Страшно озвучить всё это вслух. Наконец-то сказать, поговорить словами через рот, чтобы позволить своим чувствам легко слететь с кончика языка, ведь они так и стремятся наружу. Чертовски сильно и уже довольно давно.
И ещё одна вещь, о которой Освальд никогда и не думал до встречи с Эдвардом Нигмой, так это то, что человек, к которому он питает самые трепетные и прекрасные чувства, раскрывающиеся нежными лепестками, которые никогда не опадут и не увянут, так это то, что его сердце покорит… взрослый, мать его, человек, сохранивший самую доставучую детскую черту (Освальд любит в нём и это).
Эдвард Нигма чертова почемучка.
Сборник вопросов, да такой, что Освальд уже давно озадачен загадкой того, как же устроено его мышление. Наверняка, это самое прекрасное место во Вселенной, самый удивительный механизм, работающий, как часы с ярким-ярким циферблатом и стрелками, идущими в разные стороны. Очаровательно ненормальная неординарность. Но как бы не было интересно, Освальд ни за что не променяет всё то, что у него есть сейчас, на отгадку. Ему слишком нравится эта вечная интрига. Только так он готов жить вечно, как та нечисть из фильмов про Дракулу. Главное, чтобы его главная загадка всегда оставалась рядом. Самая притягательно-манящая загадка без ответа.
Никто и никогда не спрашивал у Освальда столько всего в абсолютно любой момент. Определённо, в ответ на это иногда с любовью мешалось лёгкое раздражение. Ведь кроме философских вопросов на его участь выпадало слишком много всего со словами «любить» и «нравиться». Да видит бог, Освальд едва ли язык не прикусывает каждый раз, чтобы не произнести имя Эда. Но в продолжении вопроса всегда скользят детали, ограничивающие не хуже остающихся следов от зубов на кончике языка.
«Проснулся? С добрым утром, Освальд. А вот чисто теоретически, тебе больше нравится…» или
«О, я смотрю ты только из ванной. Слушай, а у тебя бывало такое…» или
«Мистер Кобблпот…» начинается иногда с доброй издёвкой, будто они далеко не на равных
«А Вы больше любите…» а дальше бесконечные продолжения, да такие, что хочется послать все ненужные уточнения к чёрту и просто глядя в глаза признать, что больше всего он любит Эдварда Нигму. И совсем неважно, что вопрос был, например, о еде или ещё каких мелочах.
А ещё это может быть абсолютно бытовое и лёгкое
«Будешь блинчики или лучше яичницу?» и это ведь ещё не сам вопрос
«Как бы ты назвал автобиографию?» Вот, это уже больше похоже. Контраст к контрасту. Либо незначительные детали, к которым у Эда особая любовь, либо что-то тотально масштабное. Освальд любит это и бесится, а потом вновь возвращается к любви. И, какое совпадение, они оба не размениваются по мелочам. Наверное, именно поэтому оба оттягивают момент грандиозного признания вместо того, чтобы идти к нему маленькими осознанными шажочками. Нужно всё и разу, пусть они и не заметили, как медленно пришли к этому самому признанию, начиная путь ещё в уютной квартирке Эда, а сейчас лишь топчась на месте совсем рядышком, оба в огромном особняке, в котором порой бывает тесно от недосказанности. Или от вопросов, которые Освальд любит своей раздражительно-искренней, особой любовью — у него для Эда всё особенное — и ни на что не вычеркнет это из своей жизни. Не хочет, не готов, да и не хочет быть готовым.
Часто Эдвард может остаться довольным больше, чем ответом на свои бесконечные вопросы, только лишь озадаченным Освальдом. Тем, как он сначала непонимающе смотрит, а потом немного хмурится, отводя или опуская взгляд. Ведь Эду нравится, что все его даже самые пустяковые мысли и вопросы точно крутятся в голове Освальда. Одни мысли на двоих — чертовски привлекательно.
Крутятся в голове, когда тот только просыпается в своей спальне особняка, за последнее время ставшего их общим домом. Когда тот завязывает галстук, точными, отлаженными годами практики движениями. Но стоит лишь прозвучать очередному вопросу — Освальд тут же привычно хмурится так, что хочется пальцами разгладить морщинку между тёмных бровей. И Эду приходится помогать ему с галстуком, потому что перстни, которыми увешаны тонкие пальцы, теперь почему-то неуклюже цепляются за несчастную полоску ткани. А потом Освальд обязательно, отмолчавшись, отвечает. Он всегда отвечает. Иногда говорит первое, что пришло в голову, а иногда может думать больше одного дня, что особенно льстит Эдварду. Вопросы за завтраком, получающие свой ответ лишь после ужина. Возможно, после ужина уже в следующий вечер.
Так Нигма словно компенсирует всё то, что мог спросить давным-давно, когда они ещё даже не были знакомы. А сейчас они в таком чертовски опасном мире нашли того, кому можно доверять. Настоящего друга. Не то чтобы каждый из них мог похвастаться большим кругом друзей или хотя бы знакомых до, но это точно то самое, что испытывают в таком случае. Они оба уверены.
Ну, по крайней мере, эта уверенность точно есть. И абсолютно не важно, что каждый из них максимально прячет её метаморфозы, касающиеся чувств, красящие мир в самые яркие краски и омрачающие их отношения одновременно. Красит — нечто большее, чем дружба, омрачает — неуверенность во взаимности.
Освальд несколько раз за последнее время неуверенно открывал рот, едва лишь размыкая губы и тут же нервно их облизывая, чтобы, наконец-то, его чувства вперемешку со словами слетели с языка, идя туда прямиком из сердца. И это очень похоже на птенцов ласточек. Их полёт — прекрасен, а вылет из гнезда — страшит, как никогда. И в итоге, заикаясь, Освальд меняет тему. Опять, снова и снова.
А Эдвард, конечно же, спрашивает, что случилось. Потому что вместе с чувствами к Эдварду, как бы Кобблпот ни старался, он абсолютно точно утратил способность обманывать. Даже в мелочах. Эмоции никак не скрыть, взгляды, жесты… для полноты картины не хватает лишь слов. Но они ещё не научились летать, а значит, слишком рано.
И не важно, что учатся уже в полёте.
Но из раза в раз Эд всё равно переспрашивает, потому что ему не всё равно. Ему очень хочется знать больше, знать, что же не озвучил Освальд. Ответ на вчерашний вопрос про динозавров? Может быть, что-то про сегодняшний утренний заспанно-пижамный вопрос? Эду правда важно. Важно и интересно всё, что касается Освальда. Его мысли — персональный архив Освальда Кобблпота. Вся информация о нём, тщательно собранная по крупицам. И Эду всё это перманентно интересно. Без какой-либо корысти, это больше похоже на… новое хобби? Нет, это уже серьёзное
увлечение. Но из раза в раз вместо банального
«Что ты ко мне чувствуешь? Потому что я — люблю тебя» с его уст срываются лишь абсурдные, сгенерированные за мгновения или же ждавшие своего часа днями и неделями тупые вопросы.
Но Освальд таковыми их не считает. Потому что ему тоже не всё равно. Ему тоже
важно.
И они оба ждут, когда же прозвучит
тот самый вопрос. Честно говоря, даже больше они ждут утверждения их трёх слов без вопросительного знака в конце. На которое захочется засыпать друг друга по-настоящему тупыми вопросами, ответ на которые в тот момент уже станет очевиден.
«Правда? Серьёзно? Ты не шутишь?»
«Да, ещё раз да и нет, не шучу»
И Освальд любит думать о таких ситуациях. Потому что это — утешает. Утешает его быстро-быстро бьющееся в этот самый момент сердце, ещё не готовое быть разбитым. Да к такому никогда и нельзя быть готовым, честно говоря. А Освальд и не хочет готовиться. Он хочет навсегда затеряться в тумане дурацких мыслей, прямо как сейчас.
Сейчас, когда он влюблёнными глазами сверлит какие-то важные бумажки из мэрии, когда взгляд бегает по строкам, а мысли совсем не о финансах, затраченных на облагораживание города за этот квартал. Мысли быстро носятся внутри черепной коробки и кричат, что им уютно и здесь, но не снаружи, параллельно выстраивая картинку того,
что всё-таки могло бы случиться, будь Освальд чуть смелее. Что было бы, не молчи он уже который месяц о том, о чём не хочется. О чувствах хочется кричать, шептать, не важно. Главное — Эду.
— Освальд, — Нигма тихо зовёт его, заглядывая в кабинет, но не заходя, а лишь высовываясь из-за приоткрытой двери. Да, он опять засмотрелся на то, как Кобблпот занят работой. На то, как он расслабленно сосредоточенно смотрит в очередные деловые бумаги. Как снова хмурится и вчитывается. Ну, так, по крайней мере, думает Эд. Он видит это так, приятно словив себя на мыслях о том, что и правда, чёрт, залюбовался. — Ты сейчас сильно занят? — и звучит это отчаянно, потому что как же сильно Эду хочется услышать отрицательный ответ. Но только сейчас и никогда больше. Только на этот вопрос. Только в вариации, где «нет» значит «я готов уделить тебе своё время». И мысленно Эд с улыбкой добавляет
«… всё время, что у меня есть.»
— Едва ли, — и Освальд моментально отрывается от бумаг, откидывая перемешанные между собой листы, из которых понял едва ли пару строк за всё время, что на них угробил. Кобблпот едва ли не вздрагивает, когда его зовут. Зовёт такой вкрадчиво приятный, успевший стать любимым голос. От этого же и успокаивается, смотря с едва нервной улыбкой.
И если бы тогда кто-то из них мог хотя бы представить, насколько они оба влюблённые идиоты, не знающие с какой стороны подойти к очевидному, то рассмеялись бы в полный голос. Истерично и неверяще. Потом, возможно, была бы минутка печали о потерянном на что-то неважное — не друг на друга — времени, а после — счастливая компенсация каждой потерянной минуты. Если очень повезёт, то длинной в Вечность. Если же нет, то придется ограничиться жизнью.
— Ты что-то хотел? — и вот тут Освальда захлёстывает предвкушение очередного вопроса, потому что этот взгляд карих глаз, такой, с искорками, и эту улыбку он уже знает.
А Эд даже не пытается скрыть внутреннее сияние, так и рвущееся наружу, и, наконец, заходит в кабинет. Сейчас он готов ударить себя ладонью по лбу за то, каким нужно быть идиотом, чтобы по началу принять весь коктейль чувств, бушующий внутри него, за дружбу. Боязливым идиотом без положительного опыта хотя бы каких-нибудь отношений. Вот и ответ. Эта загадка разгадана. Наступил момент для следующей.
— Что заставляет тебя чувствовать себя счастливым, Освальд? — да, вопросом на вопрос без каких-либо прелюдий. Как всегда. И Эд соврёт, если скажет, что его маленький, несложный в теории, но грандиозный план не затратил у него слишком много времени. Вместе с собиранием чувств и эмоций по мельчайшим кусочкам — месяцы. А что сейчас? Сейчас он неловко делит немую ответственность за этот разговор с Освальдом, на слишком маленький процент веря, что кончится это хорошо. Так, как ему бы хотелось. Что ж, надейся на лучшее — готовься к худшему. Потому что если чувства Эда разобьются о стену непонимания прямо сейчас, он не знает, что будет делать. Это первый его план, не имеющий путей отступления. — Что ты
настолько любишь?
И будь Эд хоть немного внимательнее и увереннее, он мог бы прямо сейчас понять, что всё точно будет хорошо. Потому что весь вид Освальда говорил сам за себя. В голове Кобблпота судорожно крутилось только лишь
«Ты» и ничего больше. Может быть, так и стоило сказать, но… А какое может быть «но»? О, оно точно есть. Например то, что Освальд сейчас нервно стучит пальцами по лакированной поверхности стола, злясь на самого себя, ведь он не в силах ответить самое обыкновенное
«Ты».
«Ты заставляешь меня чувствовать себя счастливым.»
«Тебя я настолько люблю.»
А ещё он злится на Эда, хоть и совсем слегка, тут же понимая, что это слишком бредово. Но его раздражает тот факт, что им для того, чтобы обсудить свои чувства, нужны пара тонн вопросов, иногда дразнящих совсем на грани с личным и сокровенным, а иногда и вовсе слишком далёких, отстранённых от любой темы, хоть косвенно ведущей к чёртовому признанию.
Освальд тяжело дышит, всё ещё нервозно стуча пальцами по столу, и, прикрыв глаза на пару секунд, сейчас смотрит на Эда. Тот сидит в кресле напротив стола, закинув ногу на ногу и сцепив руки в замок на коленях. Выжидает и внимательно следит. И Освальду прямо сейчас хочется встать из-за этого самого стола, чтобы подойти вплотную близко-близко и прошептать имя Эда ему же в губы.
Но пока вера в хороший исход борется с хотя бы на каплю логичным анализом ситуации, чему мешает шквал чувств, Освальд просто смотрит на Эда, затеяв одну…
идею.
Однажды он где-то услышал высказывание, заставившее его довольно серьёзно задуматься:
«Я лучше всю жизнь буду любоваться птицами, чем впустую мечтать о крыльях.»
Именно тогда Кобблпот начал ощущать, что крылья у него всё-таки есть. Хоть ему и не летать, но… Освальд — птица гордая, и он ни за что себе не простит, если его мысли и идеи не будут соответствовать.
Поэтому он откидывается на спинку кресла, продолжая смотреть на Эда, и моментально успокаивается, чтобы говорить спокойно, следить за реакцией и наслаждаться. Разыграть эту театральную постановку и упиваться целой палитрой эмоций в каждом действии Эда: от мимики и эмоций до нервных заламываний пальцев и перебирания пуговиц манжет.
Да начнётся театр одного актёра. Вдох-выдох. Ну, поехали…
— Я люблю сливочное мороженое, горький шоколад и клюквенный сок, — Освальд не позволяет себе улыбки, видя растерянность Эда, и продолжает максимально спокойно и даже чересчур, несмотря на бешено бьющееся сердце. — Люблю безопасность, но и адреналин, бурлящий в крови, я тоже люблю. А ещё тишину. Пастельных цветов носовые платки с кружевом и в хорошем смысле странные, мрачно-яркие галстуки. Ложиться спать изнеможённым от усталости часов в пять вечера, подолгу нежиться в ванной, воротники стойку и менять запонки по настроению каждый день, если не чаще, — Эд слишком красноречив на эмоции, не в силах реагировать хоть на толику неискренне. Ждал ли он такого? Глупый вопрос. А чего он вообще ждал? Самому бы знать… — Жилеты с корсетом, чёрную помаду и читать глупые криминальные детективы, исправляя ошибки главных героев пометками на полях. Холодное оружие, фиолетовый цвет и разговаривать сам с собой. Кровавые рассветы больше закатов, старые пластинки, шипящие на проигрывателе, играть на пианино и петь так, будто никто не слышит, а ещё венских классиков и готику, — Кобблпот перебирает всё, что ему симпатично и по-своему дорого, потому что на самом-то деле счастье в мелочах. И он ни капли не врёт, проговаривая сейчас свой импровизированный монолог. — Люблю глупые каламбуры, тяжёлые перстни, резной антиквариат, трости и всё, на чём есть рисунок зонта, — и в этот момент Освальд всё-таки поднимается из-за стола, сохраняя всю задумчивость и спокойствие, смотря на словно застывшего Эда. Гипнотически медленно он обходит стол, приближаясь к креслу и продолжая говорить. — Люблю хорошее красное вино, загадки, особенно твои — слово «только» Освальд прибережёт на потом, потому что сейчас чувствует дрожь в пальцах, чертовски нервничая и внимательно слушая со стороны свой голос, потому что нужен особый контроль, чтобы говорить ровно, без той же дрожи и заиканий. — И…
тебя, Эдвард Нигма.
Освальд уже стоит вплотную к креслу, в котором сидит Эд. И его выражение лица… Освальд не знает, как его трактовать. Потому что если всё это было зря — у Кобблпота определённо появится желание провалиться сквозь землю, исчезнуть с лица Земли за то, что он поддался уверенности во взаимности чувств. Был смелым, чтобы ему сопутствовала удача.
А Эдвард и сам не знает, как хотя бы приблизительно определить свои чувства. Ему хочется тут же резко подорваться с места, заключая Освальда в объятия и никогда-никогда не отпускать. Хочется поцеловать. Хочется сказать
«я тоже тебя люблю.»
Но вместо этого он поднимается с места, становясь слишком близко, и смотрит Освальду прямо в глаза. В два холодно-голубых неба. И ведь Эд мог бы и правда просто ответить, просто поцеловать, но… теперь очередь Освальда испытать весь тот шквал эмоций, который пришлось пережить ему за те пару минут, пока Кобблпот вёл свой монолог.
— Удивительно, — лишь говорит Эд, стараясь не слишком перегибать палку, потому что ни в коем случае теперь не может себе позволить Освальду чувствовать себя хоть на минуту безнадёжно разбито. Просто небольшая игра, после которой этот акт их истории ждёт, наконец, идеально счастливое заключение.
— Чт-что..? Что именно тебя так удивило..? — Освальд даже не знает, как на это реагировать. Его глаза открываются лишь шире, в непонимании всё внимательнее смотря на Эда и сверкая словно обманутой искренностью. У него внутри — зарождающаяся паника, искреннее непонимание на пару с любовью и остатки надежды. Последнего, кстати, с избытком, потому что нечитаемое выражение лица Эда сейчас меняется. Внутренний свет снова загорается ярче, и эта яркость скользит в расцветающей улыбке и…
— Я думал тебе больше нравится шоколадное мороженое, — и Эд, усмехаясь, видит эту нервную улыбку на устах Освальда прежде, чем положить ладони на его плечи и нежно коснуться своими губами его в совсем невесомом поцелуе.
И в этот момент Освальд плавится окончательно. Все его загнанные мысли о невзаимности чувств могут собирать свои вещи, чтобы, наконец, исчезнуть навсегда, все переживания словно растворяются во время этого поцелуя, а чувств и эмоций, исключительно самых
нежныхлучшихпрекраснейших, настолько много, что едва ли не хочется расплакаться прямо здесь. Но вместо этого Освальд отвечает на поцелуй, о котором так давно мечтал…
И всё же, кое-что не даёт ему покоя… совсем крохотный незакрытый гештальт.
— А что… что ты сам думаешь по этому поводу? Что насчёт…
тебя? — почти шепчет Освальд, нехотя отстраняясь. Задержавшиеся сомнения до конца не развеиваются поцелуем и объятиями, Освальду физически необходимо
услышать.
— Меня? — удивлённо и так по-дурацки переспрашивает Эд, вытаскивая последний козырь из рукава. Ему титанических усилий стоит не сорваться на счастливое бормотание
«ялюблютебялюблютебялюблютебя» куда-то Освальду в плечо и на ещё более крепкие объятия, поэтому, вместо этого, он с коварной улыбкой, не без бескрайней нежности произносит, словно добивая: — Я думаю… мне и самому больше нравится шоколадное.
— Дурак, — не выдерживает Освальд, дурашливо толкая Эда в плечо. Сейчас же он, смеясь, пытается сбежать от поцелуев.
— Я люблю тебя, Освальд, — шепчет Эд ему прямо на ухо, когда тот выворачивается в его объятьях, лишь бы игриво и так нехотя сбежать от множества поцелуев, которые Эд оставляет на шее и щеках, не выпуская Кобблпота из объятий и лишь притягивая его ближе к себе. —
Люблю, люблю, люблю…
— Так-то лучше, — покраснев от смущения, смеха и всего дурашества этой ситуации, Освальд, наконец-то, чувствует себя в полной мере счастливым. И ведь даже эти чертовски значимые секунды, самое-самое начало их истории, даже близко не стоят с самыми запредельными фантазиями Кобблпота. Всё слишком хорошо и это первый раз, когда не хочется думать о том, что будет потом. Потому что есть доверие, а вместе с ним — уверенность в том, что дальше — только лучше.
Дальше их ждёт только
сливочное мороженое, по настроению сменяющееся шоколадным,
горький шоколад и сладкие поцелуи, потому что Эд вечно кладёт в свой кофе очень много сахара, и
клюквенный сок.
Безопасность, которую теперь вместе с доверием они дарят друг другу, а
ещё адреналин, бурлящий в крови, и нет особой разницы, дело в сексе или в убийствах.
Тишина, особенно если они комфортно делят её на двоих.
Пастельных цветов носовые платки с кружевом, которые Эд так заботливо заправляет Освальду в карман фрака, и
в хорошем смысле странные, мрачно-яркие галстуки, которые обычно завязывает Эд и иногда это кончается тем, что после завязывания галстука нужно снимать всю остальную одежду.
Засыпать изнеможёнными от усталости часов в пять вечера и подолгу нежиться в ванне, и не важно, после прогулок в парке или марафона секса, главное — вместе,
воротники стойка и смена запонок по настроению каждый день, если не чаще, особенно, если это с особым увлечением делает Нигма.
Жилеты с корсетом, которые так мастерски развязывает Эд, когда у Освальда трясутся руки от волнения и возбуждения,
чёрная помада, следы от которой так красиво смотрятся на губах, шее Эда и не только,
чтение глупых криминальных детективов и исправление ошибок главных героев пометками на полях, что теперь обычно скатывается в уютные рассуждения, когда они и вовсе забывают о книге.
Холодное оружие, приставленное к горлу кого-либо хоть на толику им угрожающего,
фиолетовый цвет, которым раскрываются засосы на теле, оставленные друг другом прошлой ночью,
разговоры не только
с самим собой. Кровавые рассветы лучше закатов, особенно с Эдом, с ним всё лучше.
Игра на пианино и пение так, будто никто не слышит, дуэтом с Эдом, конечно, что касается и совместного прослушивания
старых пластинок, шипящих на проигрывателе, а ещё
венские классики и готика. Глупые каламбуры, над которыми они неожиданно громко смеются хором,
тяжёлые перстни, которые так чертовски хорошо ложатся на губы Нигмы, когда тот втягивает пальцы Освальда в рот,
резной антиквариат — на чём они только не занимались любовью,
трости, хоть и когда Эд носит Освальда на руках — несомненно лучше,
всё, на чём есть рисунок зонта. Их ждёт
хорошее красное вино в хорошей компании и
загадки — особенно и
только авторства Эдварда Нигмы.
Теперь всё это приумножает счастье Освальда во много раз, тут же разделяя на двоих.
Они счастливы и они вместе. У них есть свобода и крылья, а ещё теперь слова, выражающие их чувства, не страшно произносить. Нет того страха, что был раньше. Их чувства, мысли и слова всё же научились в полёте. Что же ещё может быть нужно?
