В «Вероне»

      — Это не взаимно, — короткая фраза хлёсткой пощёчиной бьёт до красноты с чёткими краями под звонко треснувшую самоуверенность Ромео.       Не любит. Почему?       Сомнение иглами впивается в извилины и теряется где-то в глубине мозга, но продолжает царапать серые, залитые красным стенки. Вот он сейчас такой же — серый и пустой, лишь бегущая кровь выдаёт нежеланные признаки жизни. Отвратительно.       Мысли крошатся на кусочки, среди которых прослеживается цепочка нескончаемой ненависти. Первые звенья трещат под подчёркнутым жирным шрифтом имени Пика, ведь как он мог не ответить взаимностью? Как вообще можно не полюбить его, Ромео? Красивого романтика с пылающим сердцем и несоразмерной любовью?       Только нервный смешок лезвием протыкает тишину.       Последние звенья скрипят уже сонатой его имени.       Четырёхкамерная клетка, обвитая цепью, задыхается и бьётся воскресным колоколом об рёбра-лесенки грустным трезвоном, сжирая тьму в его душе. Путы не спасают — разорванные мышцы проливают капли в море.       От внутреннего кровотечения умирают, так ведь? Но Ромео дождаться всех капель не в силах. Не в силах дождаться обезвоживания у собственного сердца, не в силах прогнать навязчивое желание, бьющееся в желудке мотыльком, что когда-то был бабочкой.       «Выпить бы яду и сдохнуть в каком-нибудь склепе»       В стекле напротив тот, кому хочется глазницы до лопанья сжать и рукоятку кухонного ножа в животе скрыть, чтобы солёные брызги окрасили плитку ванны. Ударить за то, что такой. За наивность, за самоуверенность, за слабость.       Глупый, глупый, глупый. И пустой. Глупый и пустой. А может чуточку разбитый.       На лице будто клеймом пиротипии читается один единственный вопрос:       Почему?       Трясущиеся пальцы брезгливо тянут за волосы, от которых осталось только и название. Сейчас это розовое нечто, похожее на гнездо сороки. Из-за них? Может, слишком сладко? Вафельно, не под стать Пику? Абсурдно. Это просто абсурдно. Но не покидает и сравнение с комками ваты, после которой ничего кроме болей и липких пальцев не остаётся.       Сознание не замолкает, подкидывает новые варианты, словно дикому зверю через прутья решётки, что руками к ним липнет. Холод пола сковывает спину. Потолок выглядит слишком ровным, слишком заманчивым и пальцем перед носом крутит, обещая дать ответы на все вопросы в жизни. А жить то уже и не хочется. Сюжет разошёлся, хотя заключение осталось прежним: лезвие — яд, а растерявшая свет комната тот же склеп, но с его трупом. Сердце продолжает биться, только живым он себя не чувствует.       Первая рана рассекает кожу, и наружу вываливаются алые бусины. Страх исчез. Маниакальное желание приводит к полностью исполосованной руке и к лёгкой улыбке, призванная фантомным спокойствием. Пол всё ещё холодит спину, над головой всё ещё будто бесконечный потолок, но сейчас на душе ливень стих к редким каплям. Дыхание утяжелится, глаза станут быстро моргать, а улыбку исказит злость. Первые всхлипы выплывут наружу, но останутся в этой пустоте.       Омерзительно.       Кто же мог подумать, что такого, как Ромео, убьёт любовь?

***

      Пик вглядывался в стены собственной квартиры и нервно крутил смартфон. Сообщения доставлены, прочитаны, но ответа нет, и он никогда в своей жизни настолько не волновался. Все мысли тропинками только и сводятся к парню с именем, что украшает сотни тысяч книг и афиш театра, обещающие незабываемую постановку пьесы, что стара как мир. Но Пик сейчас вспоминает не только чёрный шрифт на страницах или нескончаемых листовках в городе, но и карие глаза, затопленные болью, от коих либо вздрагиваешь, либо задыхаешься в волне отчаяния.       Чёрт.       Телефон всё молчит, и тревога разъедает все внутренности. Он не ожидал, что Ромео ему признается. Не ожидал и скрыл замешательство жёстким отказом. Первым, что пришло в голову.       С Ромео было легко и непринуждённо. Казалось, судя по нескончаемым жалобам остальных, что такого мнения придерживался только Пик, но он ничего не мог поделать. Просто с Ромео было хорошо вот и всё. Иногда его хотел чем-нибудь заткнуть или за шкирку оттащить от своих кукольных красавец, но вскоре это забывалось и перекрывалось. Он был живым. Живым самородком с кучей граней, в которых создатель заключил крапинки печали, радости, серьёзности, любви и злости.       Пик же собирал по полочкам своё замешательство.       Несказанные вопросы уже загноились внутри. Почему он так себя чувствует только с Ромео? Почему ему с ним комфортно и иногда даже весело? И сейчас взаимная любовь всплыла из-за чужого признания и собственных самокопаний.       По правде говоря, она вертелась на языке уже давно, просто Пик не верил. Не верил, что у них всё получится. Что он сможет держать свою злость на поводке и подарить достойное Ромео счастье. Но он всё разрушил.       Смартфон всё молчит, Пик поворачивает ключ в замочной скважине и сбегает от своего разбитого счастья.       Но стекло крупными осколками украшает пол, не успевши разбиться вдребезги. Значит его ещё можно склеить, так?

***

      Ромео выдыхает углекислый газ, желая задохнуться в нём. Телефон, пробывший мёртвым несколько дней, приветственно мигает, а в верхней панели всплывает иконка мессенджера. Пару сообщений от разных людей, но вглядывается он в одно единственное окошко. Пик. Доставлено сейчас, поэтому Ромео только остаётся гадать, когда они были написаны.       Телефон отлетает в сторону, и шнур зарядника натягивается толстой струной. Он не хочет читать. Не хочет видеть, но больное любопытство сгорает до тла. Насмешка, прощание или ненависть?       Светлые обои слепят глаза. Ромео, поднявшись на подгибающихся ногах, уже порядком забывших, что такое хождение, проходит к окну и руки тянут за верёвочку, поднимая рулонную штору и впуская в комнату капельки света. Розоватые волны на небе подсказывают, что сейчас вечер.       Дата в телефоне кричит, что прошли, в общем-то, далеко не сутки. Три дня слились в одну бесконечно тяжёлую ночь. Время ускорялось во снах, словно кто-то никак не мог наиграться с «ёлочкой» на кнопке.       Пик, 19:26       Нужно поговорить       Издёвка. Звучит, как издёвка и Ромео выдёргивает зарядник. Смартфон гаснет.       Поговорили уже.       Чёртова злость душит на пару с разрывами внутри. Рвутся, мышцы внутри рвутся под натиском печали. С сухих губ вырывается только учащённое дыхание. Воздуха нет. Не чёртова романтическая метафора или гипербола, а правда. Воздух ускользает, паника нарастает в жилах. Он задыхается.       И чтобы прогнать удушье обжигается трясущимися руками об холод лезвия. Это поможет, успокоит, только остановиться не выходит даже под криками адекватности. Кровь уносит с собой страх, стекает ручьём.       Ручьём в его личной Вероне.       Пол, потолок, закат за окном — смазываются масляными красками на холсте недотёпы. В ушах финальный треск. Порвано. Улыбка пронзает. Всё это затмевает, заглушает хлёсткие стуки в дверь и грохот открывающейся ручки.       Ромео смеётся с хрипотцой, видя перед собой мельтешения Пика с затопленными в панике глазами. Не галлюцинация, ведь размытая, поддающаяся общему хаосу и всё-таки не такая яркая. Но ледяная рука всё же слабо тянется вперёд, длинные пальцы сжимают ткань чужой одежды. Тёплая.       — Зачем? — Пик отрешённо выдавливает вопрос, руки же не слушаются, но автоматически выполняют указания голоса из смартфона. Ромео искрит плывущим взглядом, в коем грусть смешивается с безрассудным спокойствием, и Пик сглатывает вязкую слюну. Сердце стучит громом. Ему страшно. Ему страшно до оглушения и застрявших слёз от придурка под ним, что шепчет бледными губами и, кажется, счастливыми глазами.       — Просто душа болела, — Ромео хрипит под весом приближающейся смерти, — от любви, — всё также бескрайний потолок мажется толстыми линиями, взгляд тяжелеет, а Пик тянет его на себя, обхватывает руками за спиной и дышит надрывно куда-то в плечо. Сжимает некрепко — боится вырывающихся хрипов и солёной краски на пальцах — но так, будто готов от самой смерти отгородить.       — Люблю, — тремор рук распространяется дрожью на голос. Нёбо пересыхает, все важные слова застревают в вязком страхе, — тебя.       Ромео печально улыбается уголками губ.       — Мне жаль.       Блёклый карий скрывается за тонкими веками.

***

      Облегчение оседает внутри, когда ладонь обхватывает тёплую кисть. Жив. Кожа под бинтами ужасно чешется, и Пик готов оставить хоть тысячу поцелуев, лишь бы неприятное чувство улеглось. Нежные живые пальцы скользят по его предплечьям, когда-то в панике перепачканные кровью. Ромео мажет светлыми губами и одним взглядом яркого хризоберилла просит прощение. А Пик его и не винил.       За окном больницы прощается день, ценною с золото. Мягкие лучи отпечатываются на белых стенах уютной палаты, что дарила спокойствие и умиротворение.       Всё будет хорошо