День с чэнсяними

Сумерки тихо опустились на Пристань Лотоса, скрадывая всю суматоху и суету жаркого дня. Лёгкая ткань верхней мантии едва заметно колыхнулась — ласковый ветерок заглянул в гости, через открытые ставни. Кровь в жилах на секунду застыла и все волоски на теле встали дыбом. — Чего припёрся? Не отрываясь от разглядывания прошения о разделе земель, бросил Цзян Чэн. Изящные пальцы чуть скомкали края бумаги, но во всем остальном глава Цзян ни чем не выказал своей осведомлённости в личности незваного гостя. — Вот так значит в Пристани Лотоса встречают дорогих гостей? Глава Цзян что-нибудь слышал о правилах гостеприимства? — Гости уведомляют о своём визите в письменном виде или хотя бы входят в резиденцию через главные ворота, а не через окно в покоях главы — таких обычно встречает Цзыдянь. — Были смельчаки? — Глаза Вэй Усяня неподдельно округляются, — неужто кто-то правда настолько отчаялся добиться твоего расположения? — Насколько нужно извратиться разуму, чтобы посчитать, что подобный поступок сулит моё расположение? — Ну, — осторожные шаги скользят по доскам, приближаясь, — меня до сих пор не поприветствовал ни глава, ни Цзыдянь, так что… — А ты прям нарываешься на горячий приём, я смотрю? — Несколько змеек, ярко сверкнув, мелькнули на запястье, отчего Вэй Усянь приподнял руки в примирительном жесте и тихо засмеялся. — От жарких объятий точно не отказался бы. — Лукавый блеск застыл в серых радужках, — хоть глаза подними. Мог бы поинтересоваться, как дорогой шисюн чувствует себя. В последнюю нашу встречу ты довольно сильно ранил меня. — Раз лично припёрся, значит в порядке. — Цзян Чэн отложил один свиток и раскрыл следующий. Стопка заметно уменьшалась, но не настолько быстро, насколько хотелось бы. — И между прочим, моя рука до сих пор с трудом держит гребаный лист бумаги, обязательно было вкладывать столько сил в удар?! — Рука же левая, — Вэй Усянь наконец подобрался совсем близко и Цзян Чэн заметил в его руках пару кувшинов рисового вина. — Не сердись, а то скоро превратишься в протеже достопочтенного учителя Лань раньше времени. При чем не только внешне. Его беззаботность поражала. Как можно быть настолько беспечным, когда лишь за одно его присутствие здесь могли полететь головы. Цзян Чэн поднял взгляд, упрямо поджатые губы искривились в недовольстве. — Я был осторожен, — будто прочитав его мысли, серьёзно проговорил Вэй Усянь, — меня никто не видел. Расслабься немного, хочешь вина? — Если ты пришёл просто чесать языком, — прошение о постройке какого-то сооружения так и осталось где-то на периферии сознания и бумага перекочевала на край стола, не подписанной, — уверен на твоей горе от желающих праздно поболтать не будет отбоя, а я занят. Отвали. — Как хочешь, — ничуть не расстроился Вэй Усянь и сделал большой глоток, с громким чмоком. — Рука сильно болит? Цзян Чэн его намеренно проигнорировал и снова попытался сосредоточиться на документах перед собой. Звон кувшина, который то и дело, стукал о гладкую поверхность, отвлекал. — Так как дела у шицзе? — Можешь спросить лично. — А я хочу от тебя услышать. К тому же, павлин вряд ли оценит моё беспокойство и поднимет на уши весь Ланлин, только почувствовав тёмную энергию. Цзян Чэн фыркнул и наконец обратил внимание на брата. Тот воодушевленно двинулся, указывая на место рядом с собой и протягивая ему второй кувшин. — Она в порядке. Не с горла же, — Цзян Чэн достал две пиалы и терпкий аромат на миг выбил все мысли из головы. Прозрачная жидкость, чуть расплескалась и растеклась по столу причудливыми кляксами. Пару пиал осушили молча. Каждый думал о чём-то своём и не спешил нарушать почти уютную тишину. Прохладный сквозняк пробирался под слои ханьфу, вызывая мурашки по всему телу. — Я устал, — неожиданно даже для самого себя, произносит Цзян Чэн. Тяжёлое откровение повисло в воздухе и ничего вернуть нельзя. Слова уже вылетели, остаётся только надеяться, что скоро опьянение возьмёт сильнее и они оба забудут о сказанном. — Клан Цзинь постоянно суёт свои загребущие руки в дела нашего ордена, а остальные кланы сидят, будто воды в рот набравши. Прошение о разделе земель — моих земель! — приходит чаще, чем я успеваю их рассмотреть и одобрить! Это невыносимо, этим чёртовым лицемерам абсолютно наплевать на все, что не касается доказательства собственной власти. — Ты наконец-то это понял? Цзян Чэн злобно опрокидывает в себя очередную пиалу и морщится. Он не намеренно игнорирует шисюна, но признавать его правоту вслух не хочет. — Они в шаге от повторения истории с кланом этих шавок Вэнь. — Цзян Чэн. — Да только кому выгодно начинать снова? Конечно, проще выйти на компромисс и отдать то, что просят, чем начать махать кнутом. Проще отречься от правой руки, чем… Как же бесит! Ещё и ты! Вэй Усянь молчит, терпеливо ожидает продолжения. Что он? Тоже пошёл на компромисс? Не стал ставить Цзян Чэна в неудобное положение? Спас Юньмэн Цзян от всеобщего порицания? Но слова благодарности не спешат срываться с покрасневших губ. Цзян Чэн кривится и смотрит на него непривычно открыто. Без раздражения или злости. Болезненно, отчаянно. Будто ему жаль. Ему, правда, жаль, понимает Вэй Усянь, сглатывая тугой комок в горле, вместе с вином. Он сожалеет. И тоже скучает. Вот по таким вечерам, пустым разговорам, по нему. — Зато я теперь умею выращивать редис! И чинить всякие важные мелочи, разве в нашем ордене, я бы смог заниматься подобным? Это же отличный опыт! Посмотри на это с другой стороны! Это Вэй Усянь остался без ордена, без поддержки, без ласкового взгляда шицзе и её супа, так почему он пытается успокоить шиди? Вэй Усянь легко вешается на плечи, ощущает их напряжение и лишь ещё больше тормошит. Ну же, Цзян Чэн расслабься. Печальных мыслей ему и в одиночестве хватает. — Уйди. От странной, трогающей за душу эмоции ни следа. Цзян Чэн отрывисто поднимается и направляется к выходу. — Я скучаю. Вэй Усянь произносит вслух то, что обычно остаётся в тиши. То, что оба прекрасно знают, но не говорят. Ведь слишком тяжело озвучить очевидное, слишком невыносимо принять настоящие эмоции. Два слова, темным заклинанием, превращают ноги Цзян Чэна в камень и он застывает. Боится повернуться и поругаться теперь уже окончательно. А кто не скучает? Может шицзе, готовившая суп на двоих и со слезами на глазах, выливавшая несъеденную порцию. Может их шиди, переставшие заливисто хохотать между тренировками? Может он, кто изо дня в день проклинает ослиное упрямство Вэй Усяня и нежелание принять помощь? — Очень сильно скучаю по мягкости кроватки, по теплу пуховых одеял, по нормальному двенадцатичасовому сну. Позволь остаться, а? Только сегодня, а потом я больше не стану пробираться в твои покои, как на неожиданное ночное свидание, буду обязательно посылать весточку. — Что ты несёшь? Какое ещё свидание? Точно язык без костей. Вэй Усянь уйми свою бурную фантазию и иди в свои покои, там никто ничего не трогал. — Слуги могут заметить, что в моей комнате кто-то спал, пойдут слухи и… — Ладно, — Цзян Чэн сдался без боя, шисюн прекрасно знал на какие точки давить, — можешь лечь со мной, но будешь пинаться, не успеешь отдохнуть от жёсткого ложа. И сквозняк по полу гуляет не менее свободно, чем в твоих новых покоях. — Спасибо, А-Чэн, я знал, что ты не оставишь в беде. Такой великодушный и справедливый. Самый лучший Глава ордена. Цзян Чэн непроизвольно закатывает глаза и направляется в свои покои, инстинктивно стараясь ступать тише. Вэй Усянь шагает след в след, расслаблено закинув руки за голову, будто имеет полное право вот так разгуливать под покровом ночи в покои Главы ордена. Ставни с тихим скрипом разъезжаются, впуская две тени, подсвеченные призрачным лунным светом. Не говоря ни слова, Цзян Чэн быстро развязывает пояс и стаскивает верхние одеяния. — Ложись. Только молча. Вэй Усянь первым ныряет под покрывало, с удобством вытягиваясь. Каркас кровати скрипит, бесхитростно выдавая Цзян Чэна, опустившегося следом. Душу рвет на части от мучительных воспоминаний. Родной запах Вэй Усяня забивается в легкие, полностью перекрывая доступ свежего воздуха. Его тепло незримо и аккуратно прокладывает себе тропинку и ощущается сквозь два слоя одежды. Приходится приоткрыть глаз и убедиться, что шисюн не сдвинулся ни на цунь, продолжая блаженно наслаждаться представленной возможностью. Он так скучает. Тоска острыми клыками вцепляется в сердце, терзает и рвет на части. Больно. Почти невыносимо. От бессилия хочется выть — неужели он совсем-совсем не может ничего сделать, чтобы вернуть все? Пристань Лотоса, радостные лица шиди, Вэй Усяня… — О чем думаешь? — Вэй Усянь оказывается близко. Слишком. Его теплое дыхание щекочет шею и грудь. — Пытаюсь уснуть. — Не ври. Выражение лица такое, будто собрался прочитать целую лекцию о непослушании. — Подушечка указательного пальца легко давит на складку между бровями, разглаживая. — Так, поделишься? Кадык плавно перекатывается под кожей и Вэй Усянь следит за этим движением, почти не дыша. Цзян Чэн ловит взгляд и, не прерывая зрительного контакта, выпутывает руку из-под легкой ткани. Длинные бледные пальцы отточенным движением, ни одного лишнего жеста — складываются в знакомую печать. Кисти рук напрягаются, но даже в спешке, плавные повороты запястья выглядят изящно и завораживающе. Последнее движение и привычная темная радужка вспыхивает ярко алым. Вэй Усянь не в силах оторваться от развернувшегося зрелища. Темная энергия кипит вокруг, обхватывает в плотный душный кокон, дурманит разум. Заклинание, что выбрал Цзян Чэн для демонстрации совсем безобидное — почти прозрачные лески, соединяющиеся в защитный купол над ними. Облизнув пересохшие губы, Цзян Чэн выдыхает: — Ты вернешься домой.