Бесценный

Мигающая люминесцентная лампа освещала маленький кабинет, в котором дай бог метра четыре. Серые стены, тёмный стол, шипящий компьютер и скрипящие колëсики у кресла. По клавишам быстро стукают длинные пальцы человека, одетого в чёрную рубашку и тёмные джинсы. Из коридора слышатся громкие приближающиеся шаги, звук врезается в голову так сильно, что она начинает болеть. Ладонь тянется к волосам и поправляет чёлку, упавшую на утомлённые глаза. — Иван Валентинович, пора. — говорит строгий мужской голос из-за спины. Оборачиваться нет желания, человек за столом кивает и жмёт на кнопку выключения компьютера. Поднимается с кресла и следует за мужчиной в костюме. Они спускаются на лифте, выходят на улицу и садятся в белую машину без номеров, знаков и тонировки. — Ты уже здесь, Дашка? — удивлённо улыбается Ваня и тянется обнять девушку. Она улыбается ему в ответ и быстро обнимает, а после мелко дрожащими ручками пристëгивается. Ей не хочется разозлить их сегодняшнего водителя, поэтому Дашка торопится. На задних сидениях комфортно, Ваня еле слышно стучит по окну одной рукой, а второй тянется к девушке. Он берёт её ладонь в свою и гладит большим пальцем нежную кожу в попытках усмирить чужое волнение. Дашка благодарно улыбается и отворачивается к окну, продолжая чувствовать тепло его руки, и её ладонь через несколько минут перестаёт трястись даже мелко. Они молчат всю недолгую поездку, а при остановке девушка выпутывает свою руку из его и вздыхает. — Ваня, пусть тебе попадётся хороший собеседник. — искренне желает ему она, после чего он желает ей того же, целует её в макушку и машет на прощание. Другой мужчина в костюме подходит к машине, когда Иван хлопает дверью. Они молча заходят в высотку и поднимаются на лифте на какой-то очень высокий этаж, Иван особо не обращает на это внимания. Он теребит воротник своей чёрной рубашки и смотрит прямо в пол. — Правила знаете, если возникают вопросы или что-то нужно, в номере есть телефон. — будничным тоном проговаривает невысокий мужчина и открывает дверь ключом, впуская Ивана в номер. Дверь захлопывается, и ключ проворачивается снова с неприятным свистом. Иван снимает с ног ботинки, осторожно проходит дальше по коридору и видит широкую комнату с двумя большими кроватями, креслом между ними, а также замечает на кресле сидящего незнакомца. — Здравствуйте, — говорит светловолосый кудрявый человек и с интересом рассматривает Ивана с головы до ног. — Как вас зовут? — Иван, — говорит он и садится на одну из кроватей, нервно выпрямляет спину. — Вас? — Сергей. Очень приятно познакомиться, — лёгкая улыбка сверкает на лице молодого человека, и он заправляет волнистую прядь за ухо. — Чем вы занимаетесь, Иван? — Разработкой приложений для государства. — пожимает плечами и наклоняет голову, чтобы размять шею. — Вы? — Значит вы поддерживаете всё, что происходит вокруг, и помогаете им улучшить технологии? — хмыкает он и отводит взгляд, не желая или боясь узнать ответ. — Я художник. У вас наверняка есть в доме хотя бы одна из моих картин. Расскажите, какие у вас есть? — Сергей закидывает ноги на кресло и садится поудобнее. — Есть картины, они мне очень нравятся. Моя любимая — та, на которой изображены лебеди. Это странно, но они плывут по озеру в лодке вдвоём, а на берегу озера — пожар. Эта картина заставляет меня что-то чувствовать, когда я на неё смотрю. — зелёные глаза невзначай рассматривают короткие шорты, не доходящие до колен, белую футболку, пальцы, медленно крутящие прядь волос, наконец встречаются со сверкающим взглядом карих глаз. — Это моя! — на лице появляется улыбка с мягкими ямочками, а в глазах горит яркий-яркий огонь. Иван не может сдержать свою улыбку ему в ответ, и где-то внутри его поражает умиление, ведь этот мальчишка так трогательно выглядит, когда радуется. — Я написал её около года назад, и она так много значит для меня.. словами не передать. Я столько эмоций своих в неё вложил, и видно не зря. Вы чувствуете.. обречённость, безвыходность, загнанность? — Точно! Чем-то напоминает внутреннее состояние, знаете. — Иван опускает взгляд. — Знаю. — горькая усмешка в голосе, улыбка сползает с лица. Иван понимает. Они оба понимают, о чём тут идёт речь. — А что вдохновляет вас на создание таких картин? — спрашивает парень и заинтересованно смотрит, думая, что собеседнику год назад от силы исполнилось восемнадцать. А вкладывать в свои картины _такие_ эмоции, когда тебе восемнадцать — не очень то весело, должно быть. — Люди. — его ответ немногословен и вызывает тысячи вопросов. — Вы не разочарованы таким собеседником, как я? — Нет, что вы... совсем наоборот, — обеспокоенно говорит он, расстëгивая верхнюю пуговицу своей рубашки, чтобы перестала душить. — Вовсе не ожидал, что когда-нибудь смогу вас встретить. — И я рад встретить вас. Поверьте, со мной вам не будет скучно, — Сергей наклоняет голову, загадочно держа зрительный контакт. Что-то в нём есть совершенно необычное и притягательное. — Мне всего девятнадцать, у меня нет ещё своего человека. Мне безумно одиноко, а вы выглядите крайне привлекательно. — Благодарю, но... — Иван от неожиданности закашливается, он совсем в растерянности. За двадцать три года его жизни никто ещё так ему не говорил. — К чему вы ведёте? — Могу ли я к вам приблизиться? — его глаза горят так ярко сейчас, что могли бы поспорить с солнцем. — Попробуйте, — не до конца понимая, чего хочет этот мальчишка, Иван принимает его правила этой игры. Пообещал, что будет не скучно, ну пусть будет так. Сергей поднимается с кресла, подходит к кровати, усаживается на неё рядом с Иваном, ноги закидывая и поджимая под себя, как ребёнок. Он медленно тянет руку к чужой, берёт её и аккуратно щекочет пальцами. Глазами заглядывает в душу, узнавая, в порядке ли всё, позволят ли ему подобные действия. В мягкой зелени читается лишь удивление — ни миллиметра агрессии или отвращения. Ресницы хлопают всё чаще, пока Сергей руку его двигает ближе к себе, поднимает и подставляет к своей щеке. Иван с интересом смотрит, расслабляет ладонь, пальцами ведёт по мягкой щеке и согревает лицо мальчишки, пока тот прикрывает глаза в попытке ощутить прикосновение в максимальной степени. Скромная и спокойная улыбка украшает лицо Сергея, а Иван большим пальцем оглаживает очаровательную ямочку. Художник открывает глаза и двигает его расслабленную руку медленно ниже к шее, к еле выраженной ключице, не прикрытой футболкой. Иван рассматривает свою руку на чужом теле и впитывает ладонью каждое касание. За двадцать три года его жизни он не трогал никакого человека, кроме Дашки и своих родственников, с которыми они видятся несколько раз в год. Касаться человека так приятно, но всё происходящее кажется чем-то невозможным и нереальным. Никто на встречах прежде не осмеливался так переходить границу чужого личного пространства, а это, оказывается, так просто сделать. Мальчишке хочется от него тепла? Сергей тянет чужую руку вниз, кладёт на своё колено голое и ведёт ей повыше, согревая теплом чужого тела каждый участок своей кожи. Пальцы Ивана такие красивые, ими бы рисовать вместо кисточек, а вместо холста — тело Серëжино бы. Подумав об этом, Сергей шумно выдыхает, а после из него вырывается тихий нервный смешок, на который никто не обращает внимания. Руку переносит на бедро чужое вместе со своей и начинает оглаживать его через плотную ткань джинс. У мальчишки руки горячие-горячие, обжигают будто. Но, господь, это так хорошо ощущается. Голова художника мягко падает на костлявое плечо, и его волосы щекочут шею Ивана, но тот не двигается с места. Сергей не может удобно устроиться и ластится ближе, словно котёнок, выдыхая в шею парню тёплый воздух. Иван гладит мальчишку по спине, трогает аккуратно по волосам, чувствуя, как сердце бешено стучит. Непривычно столько тепла человеческого чувствовать, непривычно столько тепла своего отдавать кому-то другому. Кажется, ещё немного, и мальчишка замурчит и размякнет совсем. Голова медленно соскальзывает ниже, Сергей прикладывает своё ухо к груди парня и внимательно слушает биение чужого сердца. Охуеть, это же настоящий человек, живой, тёплый, чужой... с чувствами, мыслями, переживаниями, с горящим прямо сейчас сердцем внутри грудной клетки. А рёбра — колючая клетка для дикого сердца. Подумай, что же ты сейчас творишь. Рукой оглаживает рёбра Ивана через рубашку, растопырив пальцы прикладывает ладонь к его тёплому животу. Тишина между ними растянулась надолго. Сергей, заметив это, отрывается от чужой груди и, перестав слышать звуки стучания, смотрит вверх на парня. Тот опускает голову, а в глазах его смесь осторожности и нежности. Тихое "всё в порядке" читается сквозь зелень, но художник цветам чужим так сразу не стал бы доверять. — Вам нравится? — спрашивает. Дурачок, не нравилось бы, тебя давно бы уже оттолкнули, наверное. — Да, — кивает с улыбкой Иван. — Вау, вы... а вам? — он тянется ладонью к чужому подбородку и поднимает его голову на уровень со своей. Сергей повинуется чужой ладони и разглядывает пунцовые щëки парня напротив. Как забавно — смущается. Но уже смелый достаточно, чтобы самому проявить какую-то инициативу. Художник внимательно рассматривает лицо, расположенное близко-близко, думает, ему попался в этот раз прекрасный молодой человек. Его бы нарисовать, нарисовать бы этот румянец на мягких щеках, скулы выделяющиеся резко, небрежно лежащие волосы с длинной русой чёлкой, глаза цвета самого приятного берёзового леса, в которых отражается художник, брови приподнятые, нос красивейшей формы, краснеющие покусанные губы. — Сегодня вы для меня есть целый мир. — говорит он и задерживает дыхание, проглатывает своё вдохновение вместе со слюной и открывает рот от восхищения. — Вы так красивы и приятны на ощупь. — Никогда не слышал таких странных комплиментов, — отвечает. Честно говоря, он совсем никаких комплиментов не слышал. — И вы тоже прекрасны, дорогой художник. — Ваш. Сегодня я — ваш художник, — шепчет мальчишка и бросает взгляд на его губы, тогда Иван впервые в жизни забывает, как дышать. Я — ваш художник, а вы — моя муза. — Могу ли я отойти в ванную на парочку минут? — обеспокоенно просит парень. Сергей отодвигается и кивает. Иван подходит к раковине и включает холодную воду, умывается, стараясь охладить щëки, голову, сердце, случайно загоревшееся где-то внутри. Крутится громкий рой мыслей в голове, но кажется, что адекватной мысли ни одной нет, ведь выцепить её из роя невозможно. Шумит вода в раковине, мысли в голове, а охлаждаются из нужного только щëки, из ненужного — руки. Волосы слегка намокли, мелкие капли падают с лица под рубашку, хорошо их хоть немного. Ощущаются неприятно до жути, прям как лёд. Ну и мальчишка ему попался сегодня, такой интересный собеседник попадается только раз в жизни, а кому-то — вообще никогда. С ним можно разговаривать языком тела, передавать свою энергию и своё тепло, получая его энергию и его тепло взамен. С ним можно что-то чувствовать. Разве это разрешено сейчас? Художник позволяет к себе быть ближе, чем нужно. Чужой человек позволяет к себе быть ближе, чем нужно. В это настолько сложно поверить. А ведь когда-то это было легко, все могли контактировать друг с другом, трогать, общаться, любить того, кого выбрало сердце, а не государство. В какой-то момент всё поменялось, и теперь кажется, будто никогда не было по-другому. Будто сейчас всё так естественно и нормально, будто сейчас всё так, как должно быть. Все вокруг смирились и убедили себя в этом, не имея возможности жить по-другому. Да и в целом не имея возможности жить. Это кудрявое чудо рушит границы и позволяет себе то, чего не позволяет себе никто в настоящее время. Этому кудрявому чуду нечего терять, видно. Он находит свободу даже там, где её нет. А что есть у тебя? А я в тюрьме, на мне тысячи цепей, и плотный скотч запрещает мне издавать любые звуки, а душа заперта в маленьком железном сундучке. Мой дорогой художник, интересно, хватит ли у тебя смелости для того, чтобы меня освободить? Иван поворачивает ручку крана, выключая воду, смотрит в зеркало и замечает мальчишку, стоящего позади него. Сергей подходит ближе и обнимает со спины, смотрит в глаза через зеркало, руками обводит талию и живот через ткань чёрной рубашки. Иван ухмыляется еле заметно, не прерывает зрительного контакта. И что же дальше? — Вы позволите мне сделать вам приятно? — спрашивает Сергей и вновь ластится своими уже собранными в хвост, но всё равно щекочущими волосами к тонкой шее, смотрит такими жалобными глазами и видит в зелени глаз Ивана лёгкий испуг, который быстро гаснет. — Позволю, Сергей. — говорит спокойно, когда чужие зубы впиваются в основание шеи у ключицы. Быстрый укус он нежно зализывает, оставляет аккуратные поцелуи рядышком, не раскрывая губ, а после рассматривает оставшиеся светло-розовые следы. Какой чудесный цвет, прямо как у расцветающих нежных пионов. — Мне бы больше понравилось, если бы вы звали меня Серёжей. — просит художник, разворачивая парня к себе и начиная расстëгивать пуговицу чёрной рубашки. — Этого делать я не разрешал, Серёж, — Иван пятится назад, облокачивается о ванную, хватая мальчишку за запястья, чтобы остановить его. — Что вы делаете? — Вам так лучше, поверьте мне, Иван, — горячо шепчет ему прямо в ухо Серёжа, расстегнув ещё одну и остановившись, потому что запястья ощутимо сжали. Улыбается хитро. — Не злитесь, больше не трону. Рука тянется к щеке мальчишки, гладит её, а после заправляет его маленькую прядь за ухо и видит, как тот облизывает губы. Иван хватает его за подбородок и тянет ближе, но его останавливают, подставляя ладонь между их губами. — Извините, не нужно. Рано, бесценный, — мотает головой из стороны в сторону, отказывая. Серёжа целует шею много-много, но крайне аккуратно, а Иван думает о том, что действительно поторопился. Целуется он редко даже с Дашкой, не особо его привлекают поцелуи, но губы художника выглядят по-странному маняще. Интересно было бы попробовать на вкус губы, принадлежащие человеку, которого захотелось поцеловать, а не которого целовать обязывает государство. Такой шанс даётся здесь людям только раз в жизни, а кому-то — совсем никогда. Ну раз мальчишка говорит позже — значит позже. Иван его правила игры принимает уже полностью. — Погодите, может быть вам что-нибудь постелить, чтобы?.. — обеспокоенно спрашивает Иван, когда Серёжа опускается на колени. — Нет, — качает головой, продолжая поглаживать чужие бёдра, смотрит слегка смущëнно снизу вверх. Серёжу поразило то, что человек подумал о его комфорте и целости его коленок. — Я хочу, чтобы после вас у меня остались следы, Иван. И сейчас парень задумывается о том, что его правда возбуждает то, как Серёжа называет его полным именем. Для Дашки Иван всегда есть и будет Ваня, никак иначе, и его это полностью устраивает. Но Серёжа — не Дашка, он чужой человек, другой совсем и незнакомый. В каждом движении Серёжи есть что-то совершенно особенное, каждое его слово хочется хватать и слушать, в его хриплом голосе хочется раствориться. И во всём, что делает этот мальчишка, он выглядит сексуально. Они могли бы уже давно на "ты" перейти, разница в возрасте не очень то велика, да и как-то отношения между ними не официальны, но не стали. Есть в этом что-то. Стоит признать, парню нравится, когда мальчишка зовёт его на "вы", когда спрашивает позволения дотронуться до джинс. Широкие ладони ложатся на ремень и ловко расстëгивают его, а затем и ширинку. Иван приподнимается с ванной, чтобы тому легче было спустить джинсы вместе с нижним бельём. Рисуй, дорогой, картину моего наслаждения. Она выйдет бесценной. — Только не нужно меня трогать за волосы, пожалуйста, мне это не нравится, — предупреждает художник и трогает внутреннюю сторону бедра чужого, наблюдая, как Иван кивает, располагает свои руки на бортике ванной, смотрит глазами, в которых от зелени осталась лишь небольшая окружность, и дышит уже далеко не ровно. — Я всё сделаю сам, хорошо? Я творю искусство. И в этом я — мастер. — Да, Серёжа. — отвечает и резко выдыхает, закидывая голову, когда чужая ладонь ложится на пах и двигается так, будто точно знает, что делать. В голове Ивана все мысли улетучились. В голове Ивана — туман, в его глазах тоже. Грязно-белый. Какой интересный цвет, никогда он не видел его раньше. — Не бойтесь быть громким, — говорит Серёжа, потому что хочет запомнить сегодня каждый цвет и каждый звук. Звук, конечно, не оставить на картине, но... это важная составляющая. Такие вдохновляющие молодые люди попадаются только раз в жизни. А кому-то — совсем никогда. — Вы ведь знаете, здесь нам позволено всё. Серёжа двигается ближе к чужим ногам, касается языком чужого члена и улыбается, когда слышит негромкий стон. Муза, не затихай. Я хочу слышать вас громче, хочу сделать так, чтобы вам было хорошо до дрожи, до беспамятства, до искусанных в кровь алых губ, а я после слижу краску с них, чтобы не было больно, только разделите свою горячую кровь со мной. Все увечья, которые мы друг другу нанесëм, останутся недолгой памятью на наших телах. Хочу сделать вам приятно настолько, чтобы вы, жмуря глаза, увидели перед собой бесконечность разных цветов, что скрываются в вас, бесподобная палитра. Сегодня вы для меня есть целый мир. А мир Ивана сужается до чужих губ и рук на своём теле. Серёжа щëки втягивает, чтобы не сделать неприятно своими зубами, принимает в рот с каждым разом всё глубже. Несильно, чтобы не захлебываться, но этого вполне достаточно, чтобы парню было приятно настолько, что ногти его длинные впиваются в нежные розовые ладони. Иван цепляется за бортик ванной, как будто его это спасёт. Стонет уже совсем не тихо, ноги почти трясутся. Чужой язык мокрый, чужие щëки втянутые ощущаются так хорошо, что всё вокруг плывёт. Перед глазами цвета стены, раковины, пола и тумана из головы смешиваются в какой-то один бордовый, настолько тёмный и яркий, что парень даже удивляется, как такие качества цвет вообще может совмещать в себе. Зовёт Серёжу по имени, когда тот делает особенно приятно, замедляется и играет, языком проходясь по основанию. Голос Ивана в какой-то момент превращается в писк, дыхание совсем тяжёлое, а стоны больше похожи на всхлипы. — Вам приятно, Иван? — спрашивает, на секунду оторвавшись от процесса, зная ответ, но желая его услышать от парня. — Очень.. — только спустя несколько попыток, задыхаясь в собственных всхлипах, смог ответить он своему художнику. — Не останавливайтесь, прошу. Эта фраза — точно то, что хотел Серёжа услышать. То, что он расценивает как разрешение делать всё, что хочет. Размазывает свои слюни по чужому члену и начинает двигать рукой, поднимаясь с колен. Смотрит с нежностью на раскрасневшееся личико, уже мокрые совсем волосы, закрытые глаза. Сергей впитывает в себя каждую деталь, каждый цвет, каждый фрагмент этого произведения перед собой так старательно, что, кажется, в следующий раз, когда он закроет глаза в одиночестве— увидит эту картину. — Вы сами меня попросили об этом, — Мальчишка облизывает губы и, не замедляя движения руки, целует парня по линии подбородка. Второй рукой осторожно дотрагивается до волос парня, а затем грубовато оттягивает их, заставляя того с громким стоном откинуть голову назад ещё сильнее. — Как вы красочны, бесценный, как же вы нравитесь мне, — шепчет и бесстыдно впивается зубами в плечо, не до конца расстëгнутую рубашку отодвигая и чувствуя, как Иван от неожиданности дëргается и ëрзает по бортику ванной, но не говорит ничего. Либо потому что не хочет, либо потому что не может. Он захлëбывается в ощущениях, тонет в собственном удовольствии. А на дне где-то пожар сильно-оранжевый, и он разрастается с каждым движением чужой руки всё больше. Сергей будто может чувствовать этот пожар внутри чужого человека, ему тоже становится дурно. — Положите свои руки мне на спину, — просит Серёжа, и его беспрекословно слушаются. Быть может, так станет легче.— Ну же, мой ненаглядный, сделайте это. — Иван устраивает свои почти кипящие руки на чужой спине под свободной чисто-белой футболкой, сразу же ногтями в тело впиваясь, цепляясь мёртвой хваткой. Сергей шипит от боли, но эти ногти — то, чего он добивался. Следы от этих ногтей останутся на теле какое-то время, напоминая о его музе, об этом красивом человеке, с которым они больше не увидятся. Твоя душа навеки останется загадкой, а тело — пусть и почти полностью одетое — принадлежало мне целиком. Рука Серёжи ускоряет темп, пока вторая за талию осторожно придерживает Ивана, чтобы не упал вдруг. Вода закипает и льётся через край маленького озера. Протяжное "да.. а..", и парня уносит в другой мир, пока мальчишка как бы невзначай зализывает укусы на плече. — Вы ведь знаете, это первый и последний раз, когда вы можете кончить вот так, Иван, — с грустью шепчет Сергей и слушает чужое сердцебиение вместе со сбившимся дыханием. Чуть позже он перестаёт держать Ивана, удостоверившись, что тот не упадёт, и отходит на два шага к раковине. Он даёт ему время прийти в себя, а сам моет руку от склизкой спермы. Но взгляд не отводит, любуется своим потрëпанным произведением. — Замрите, — говорит Серёжа, подойдя вновь ближе. Он снова оттягивает парня за волосы и с улыбкой замечает кровь на чужих губах. Получил всё, чего хотел. И Серёжа тянется ближе, быстро языком слизывая солёную жидкость и отстраняясь. Иван с непониманием смотрит на Серёжу. Иван так хотел сейчас поцеловать своего художника, но его снова остановили. Он облизывает свои губы. — Серёжа, это было просто... восхитительно, — полушёпотом говорит парень, когда дыхание немного стабилизировалось. — Но почему вы всё ещё не позволяете вас поцеловать, мой дорогой художник? — Немного позже, Иван, — кудри Серёжа распускает и двигается к двери. — Сходите пока в ванную, приведите себя в порядок. — говорит и закрывает за собой дверь, оставляя парня наедине с собой и неуспокаивающимся сердцем. Так кончить Иван действительно мог лишь в первый и последний раз. Через минут тридцать с того момента Иван выходит из ванной и видит Серёжу, увлечëнно трудящегося у холста. Волосы его небрежно собраны, какая-то прядь у лица всё тянется к его глазам, а он всё пытается её сдуть. — Это ваши цвета, посмотрите, — Серёжа подаёт наконец вид, что заметил Ивана, который стоял у двери, боясь помешать художнику. — Подойдите ко мне, пожалуйста. Парень медленными шагами подходит ближе. Серёжа смотрит внимательно на шею чужую, затем берёт один из своих цветов в палитре и мажет кистью по чужой коже. Затем поворачивает парня к круглому зеркалу на стене и своим пальцем показывает место, где оставил краску. Незаметно вовсе. Художник берёт второй цвет, нежно-розовый, и проводит кисточкой по щеке его. Цвет почти тот же. — Как вы делаете это? — с неподдельным удивлением говорит Иван. — Ваши руки — золото, не иначе. — Всего лишь мастерство, Иван, — улыбается художник, показывая свои очаровательные ямочки и отходя обратно к холсту. — Мне нужно ещё немного времени, чтобы собрать цвета. Побудьте рядом. Парень смывает с себя краску и возвращается в комнату, ложится на кровать, расслабленно слушая звуки чужой сосредоточенности. — Сколько у вас было таких, как я? — вопрос настолько в лоб, что художник на секунду перестаёт водить по палитре, но чуть позже продолжает с удвоенной скоростью. — Знаете ли вы, что с ними сейчас? — Серёжа молчит и никак не реагирует, но ведь вопрос точно услышан, поэтому Иван терпеливо ждёт своего ответа. — Разве это важно, бесценный? — говорит он, вздохнув. Кисти собраны и, вместе с палитрой и красками, убираются куда-то в чемодан. Сергей закрывает свой тëмно-коричневый чемодан и наконец плюхается на кровать рядом с парнем. — Важно только то, что вы были самым ярким из всех. — Нарисуй меня мёртвым тогда, — говорит уверенно и приподнимается на локте, чтобы посмотреть на реакцию художника. — Потому что только с вами я смог быть живым, Серёжа. Такие громкие слова Серёжу поистине трогают, но он не подаст вида, поэтому невозмутимо смотрит куда-то в потолок, глазами не выражая совсем ничего. Иван рукой начинает перебирать его мягкие волосы, снимает с них резинку. — Расскажите немного о вашей жене лучше, — тихо просит Серёжа и тянется рукой к чужой груди. Хочет вновь послушать стучание сердца живого. — Я зову её Дашка, она замечательная дама, — лёгкая улыбка начинает украшать лицо Ивана лучше, чем что-либо другое. — Выглядит точь-в-точь как я, ну вы знаете, такие правила. Волосы у неё, правда, длиннее намного, — смеётся. — Она занимается литературой, анализом классики. Дашка настоящая учёная, очень уважаемая в узких кругах. Мне нравится слушать её размышления каждый вечер перед сном. Она невероятно умная, и я на самом деле рад делить с ней свою жизнь. — Значит вы смогли найти общий язык, и всё хорошо? — спрашивает Серёжа и чувствует размеренное сердцебиение под рукой. — Да, всё даже лучше, чем я мог себе представить. — говорит Иван и рукой своей накрывает чужую. Он опускает чужую ладонь на кровать и сплетает их пальцы, чтобы почувствовать тепло чужой руки. — Вы любите её? — вопрос прост настолько же, насколько и сложен. Рука чуть заметно дрогнула в чужой ладони. — Безусловно, — говорит он тихо и неуверенно, что совсем не сходится с значением произнесëнного им слова. — Нам хорошо вместе и спокойно. Да и есть ли смысл рассуждать о любви, когда вне зависимости от её наличия нам придётся когда-нибудь вырастить ребёнка, который будет выглядеть точь-в-точь как мы? Есть ли смысл, если нам в любом случае нужно будет прожить вместе до самой смерти? Я не верю в любовь. Сергей смеётся про себя, думая. Так вы, получается, электромуза, Иван? — Дашка для меня хорошая подруга, моя неизменная спутница по жизни. — Вам повезло, — говорит Серёжа и печально задумывается о том, что в будущем ему может так не повезти. — А что вы чувствуете сейчас, рядом со мной? Глубокий вдох, и ладошка уже мокрая. Взгляд в глаза карие и усердное вылавливание самой честной мысли из головы своей нехолодной. — Что очень хочу поцеловать вас, — шепчет Иван, чувствуя себя таким слабым и глупым, как никогда раньше. — На этот раз я вам не откажу, — отвечает Серёжа и тянется к чужим губам. Неужели это возможно — чужие, не_дашкины, губы на своих? Поцелуй очень осторожный и сдержанный. Серёжа тоже приподнимается на локте и свободной рукой сжимает чёрный воротник рубашки. Тянет к себе поближе и кладёт голову обратно на кровать, пока Иван нависает над ним. Сердце его стучит сильно-сильно, предвещая ураган. Иван отстраняется и ложится как раньше. — Вы чудесны, художник, — говорит искренне. — Смогу ли я когда-нибудь вас увидеть вновь? — Это вряд ли, — Серёжа смотрит в потолок снова. — Ищите себя на моих лучших картинах. Потому что вы на них задержитесь надолго, поверьте. — Я верю вам, — Иван кладёт свою голову ему на плечо и щекочет шею своими волосами. Так же, как Серёжа делал. Каково это — быть Серёжей? Он не узнает, однако в Серёже частичка Вани останется навечно вместе с этим вечером. — За мной скоро придут, Иван, — вздыхает мальчишка. — Погодите, я могу заплатить, я могу сделать так, чтобы нам дали больше времени! — суетится парень и вскакивает на кровати. — Ничего не нужно, бесценный, — садится на кровати тоже. — Перед смертью ведь не надышишься. — мальчишка заключает Ивана в свои крепкие объятия, гладит его по волосам нежно. Обниматься с Серёжей очень приятно, каждое прикосновение хочется запомнить, сейчас каждая секунда важна. Обнимается Серёжа совсем не как Дашка, и Иван даже не может никак объяснить это. Просто Серёжа — чужой человек. А ощущается совсем по-другому. — Я бы хотел быть вашим художником вечно, правда. Но ведь это невозможно. — Знаю, я это знаю. — шепчет он в ответ и чувствует, как эти слова режут его изнутри, но крови видно не будет. Значит никто и не заметит, когда он от порезов изнутри умрёт. А нарисуют ли его мёртвым? Иван предпочитает верить, что да. Прижимается ближе, чувствуя, как ладонь художника гладит по голове, медленно играется с русыми волосами, и слыша интересный запах духов, в меру сладкий и очень приятный. Обними меня крепче и не отпускай. А если меня нет — пускай. Прощание вышло смазанным и размытым, словно капли дождя на окне машины. Осторожный поцелуй в губы, чужие ладони на розовых щеках, самые тёплые объятия, вместе с тем — самые горькие. Ваня помнит лишь тепло чужого тела и приятность тихо сказанных художником слов. Помнит лишь свои чувства в тот момент. Больная грусть, в теле ныли тысячи голосов, но ни один из них не говорил внятно. Наверное, сегодня Иван впервые чувствовал себя по-настоящему любимым. В первый и последний раз. Осознавать это неприятно настолько, что начинает тошнить. Безжизненно теперь. Нет воздуха в лёгких. Вань, так его и раньше не было, почему замечаешь это только сейчас? Дома как всегда уютно и хорошо, три ароматические свечи горят на кухне, на столе большая горячая пицца, которую привезли пару минут назад. Дашка встречает его радостным приветствием и лучезарной улыбкой. Они ужинают, обсуждая, как прошёл день. Девушка рассказывает об анализе нового произведения, о диалоге с незнакомой женщиной в отеле. Незнакомка оказалась учëной в области истории, очень хорошей специалисткой, поэтому диалог вышел весьма интересным. Она много занимательного рассказала. — Милый, ты выглядишь.. расстроенным? — она правда беспокоится. — Всё в порядке? Ты ничего не сказал о своём собеседнике. — Он художник, автор одной из наших картин, представляешь? — Ваня рассказал ей о художнике и обо всём, что случилось между ними. О чужих руках, о красках, о поцелуях. — Думаю, мне удалось кое-что к нему почувствовать, — он кивает головой и внимательно смотрит за реакцией жены. Ему не хочется её ранить и расстраивать, но скрывать произошедшее было бы крайне глупо. Но в глазах её он видит лишь.. радость? Чистую радость. — Как же это невероятно прекрасно, Ваня! Героини старой литературы бы меня убили за такие слова, правда, если бы увидели, — она тихо хихикает и смотрит ему в глаза. — Но мы в другом мире живём, здесь не каждому даётся такая возможность. Здесь всё совсем по-другому. — Спасибо, Дашка... — он ей правда благодарен за такую реакцию. — Ты ведь любишь меня? — она убрала свою тарелку в раковину, подошла к мужу и дотронулась до его подбородка, заглядывая прямо в изумрудные глаза. — Люблю. — отвечает Ваня. И они оба знают, что он лжёт здесь в такой же степени, в какой и говорит правду. Дашка невесомо касается его щеки губами и уходит с кухни, прося его убрать со стола и помыть посуду. Через неделю Ваня просит Дашку сходить с ним на выставку Серëжиных картин и записывает их на вечер. В галерее никого нет, только они вдвоём. Дашка в пальто кутается и рассматривает каждую картину с интересом. Им давно хотелось приобрести новую картину, чтобы украсить скучные стены дома. Ваня стоит как вкопанный перед одной работой в конце длинного коридора и зовёт жену. Это великолепная картина, изображающая закат. Он прикладывает руку рядом, чтобы сравнить оттенок уходящего за горизонт солнца с оттенком своей кожи. Идеально совпадает. Дашка в удивлении прикрывает рот ладонью. Рядом табличка с названием гласит "Бесценный".