Тень прошлого

      Тень прошлого неотступно следовала за Александром, шелестела в самых тёмных закоулках глубоких ночей. Тень прошлого, тень его проклятия, давно став частью сердца Александра, покоилась на подушке редкими ночами, разгоняя его одиночество.       Сквозь пелену липкого сна, где в пропахшем порохом тумане прятались блеск орденов и грохот взрывов, пестрота лёгких платьев и глухо ухающая мазурка, Александр почувствовал, как тень его греха мягко коснулась его щеки своими сухими шершавыми пальцами и с трудом села, схватившись за голову.       И тогда сквозь полуприкрытые веки Александр увидел в рассеянном, как туман отступающего сна, лунном свете сгорбленную спину Багратиона.       — Вновь не спишь?       — Сон не идёт, душа моя… — пробормотал Багратион виновато: снова решил, что разбудил его.       — Которую ночь подряд?       Александр видел, как Багратион вздрогнул и в одно мгновение превратился в измученного войной и болью в давно изуродованной раной ноге старика — длинные цепкие пальцы с силой сжали колено. Багратион никогда не говорил об этом, но Александр знал: он больше не чувствует ногу, её заменила тупая боль и трость, которую Багратион каждый раз с беспомощной злостью швырял на пол. Эта боль обратилась в пепел лунного света на висках и кое-где одинокими седыми волосинками. И в этой отчаянной беспомощности Александр винил себя. Он спрашивал, спрашивал себя же — кого ещё, — что мог бы сделать, чтобы всего этого не произошло: чтобы не было ни этих бесконечных войн, ни проклятого Бородина с вездесущими ядрами и их осколками, ни праха Москвы, — и не находил ответа.       Лишь натыкался на тени несчастий прошлого.       — Пётр Иванович… Пётр… Давай я тебя уложу… — Александр осторожно поцеловал его глаза и сжал мелко дрожащие руки.       Багратион мягко высвободил их — понимал, что дрожь не скрыть, но не любил показывать ни боль, ни страх, ни отчаяние ставшего в одно мгновение бесполезным генерала.       — Не стоит… Я… Я, пожалуй, пройдусь…       — И оставишь меня одного?       — Да разве я могу?       Скала, крепкая и сильная, — вот кем был Багратион, но теперь… теперь лишь каменная крошка, глухо затихающая в тёмных обрывах. Он отвернулся, пряча лицо, и Александру на мгновение даже стало страшно.       — Прости… — прошептал Александр, сжимая холодную ладонь Багратиона. — Я слишком боюсь остаться один… Боюсь остаться без тебя… Мы ведь столько всего хотели сделать вместе.       Пётр тихо рассмеялся:       — За тобой, Саша, и не угонишься… — Он сжал руку Александра в ответ, поднёс её к губам. — Сделаем. Мы обязательно всё сделаем, обещаю тебе.       — Спасибо… Тогда, может, спать? — Александр неловко улыбнулся.       Багратион наконец медленно кивнул, послушно опустился на простыни, жестом отвергнув любую помощь — он этого всего не любил, устроил голову на подушке, внимательно глядя Александру прямо в глаза.       — Ты мёртвого уговоришь, душа моя…       Александр, печально усмехнувшись, лёг рядом, хотел обнять Петра, но руки нащупали лишь подушку, пустующую с далёкого двенадцатого года. Он вновь забыл, что страшнее всего ему просыпаться холодными ночами в одиночестве и каждый раз вспоминать, что на самом деле Багратиона уже нет. Нет с тех самых пор, как их зыбкое счастье, как холст картины, грубо разрезал осколок ядра. А ведь Пётр обещал, обещал… И что вернётся, и что они сделают всё то, о чём мечтали украдкой, скрывшись от цепких глаз двора. Они не сделали ничего. Ничего не успели.       На глазах Александра выступили слёзы, и он ткнулся лицом подушку, чтобы никто, никто — хотя он тут был один, — их не видел. Не видел его горя, по сей день душившего его в самый тёмный час. Час, длившийся вечность.