Чужие глаза

— Иногда мне кажется, что он хотел умереть. Конан поставила наполовину осушенную бутыль на пол. Непривычно светлое место нещадно слепило глаза. — А Яхико хотел жить. В итоге всё поменялось местами, — отвечала себе же Конан. — А это вообще была жизнь? Даже не знаю, мы всё это время словно были тенью самих себя. Холод проникал сквозь плащ, щипал кожу и выходил наружу с облачком пара и слезами. — Дураки. Надо было оставаться простыми людьми, а не шиноби. Шиноби всегда умирают раньше других. Это ты, Нагато, со своей силой, и ты, Яхико, со своим горячим сердцем и верой в людей…. Вы просто были больны миром. Зачем вы оставили всё на меня? Я ведь тоже шиноби, значит, скоро погибну за Аме. Бутыль опрокинулась от неверного движения, разливая прозрачное содержимое и наполняя резким ароматом замкнутое помещение. Конан словно не заметила этого, продолжая тянуться куда-то в пустоту. Её всегда окружал мрак, даже если снаружи светило солнце. Всю жизнь она таскалась по каким-то укрытиям, подвалам и пещерам. Глаза Конан привыкли видеть бетонные стены, шаткие деревянные столы, которые вот-вот норовили разлететься в щепки от ударов сильных кулаков по поверхности. Даже в редкие солнечные деньки приходилось прятаться в полуподвальных помещениях от невыносимой духоты из-за жары и насквозь промокшей земли. Оттого было невыносимо больно смотреть на два бледных тела, что покоились на бумажных цветах. Они всегда защищали её, а это была лишь её маленькая возможность отблагодарить их за старания. В конце концов, им удалось добиться хоть какой-то стабильности в Аме. Что же будет с этой деревней и страной после её смерти? Сдержит ли Коноха и Наруто данное обещание? Мысли уносили прочь, куда-то глубоко в детство — то ли её, то ли чужое, то ли это были ложные воспоминания, навеянные редкими рассказами Нагато. Словно эти глаза были и не его вовсе.

***

Затяжная война высасывала из людей все соки, не оставляя средств к существованию. Работы не хватало, и за ту, что была, платили гроши. Родители постоянно ссорились, потому что оказались именно в этом месте. Отец ругался на мать, словно в этом была только её вина. В тот день человек в плаще с глубоким капюшоном постучался в дверь их дома. Его палец указывал на ребенка. Родители шептались, но в итоге отдали трехлетку чужаку; взамен увесистый мешок упал на кухонный стол маленького жилища, в котором едва хватало места на троих. — Хорошо, что вы всё понимаете, — сказал чужак скрипучим голосом и удалился в неизвестность. Следующее воспоминание было наполнено пульсирующей тупой болью на месте глаз и собственным криком, от которого закладывало уши. Слёзы вместе с чем-то липким и тёплым текли по щекам. Сил и возможности их вытереть не было: ребенок был крепко привязан к каменному столу. Нагато пытался понять, как с ним могло такое случиться? Почему родители так поступили? Он же не сделал ничего плохого…

***

Когда незнакомый человек увел его из дому Нагато никак не мог понять, что же происходит. Потом, его привели в какой-то подвал с тусклым освещением. Сначала было даже интересно, пока забавный человек в маске и капюшоне кривлялся, а второй — старик с густой копной седых волос — перебирал какие-то предметы, которые издавали неприятный металлический лязг, и складывал их на поднос. Вскоре старик закончил копошиться в импровизированных каменных стеллажах пещеры и приблизился к ребенку. В левой руке он держал баночку с бледно-жёлтой жидкостью, в правой же находился скальпель. — Заканчивай дурачиться и займись делом. Человек в плаще отдал честь и тут же отскандировал: — Будет сделано! Человек поднял ребенка за шкирку и швырнул на каменный стол. Перед глазами заплясали черные мошки, а легкие наполнились огнем — так сильно выбило дыхание, что он поначалу забыл, как дышать. На глаза навернулись слезы. — Ну-ну, — покачал капюшоном человек в маске. — Не начинай плакать раньше времени, ещё ведь совсем ничего не произошло. Вот потом ещё благодарить будешь, а люди на тебя молиться начнут. Вот честно-точно тебе говорю. — Заткнись, — отчеканил старик. — Океюшки! Человек схватил ребенка и скрутил, не оставляя шанса вырваться. Следом его просто привязали, словно щенка, к каменному столу какими-то тряпками. Голова оказалась зажата в руках человека в плаще. Руки были никакими — ни холодными, ни теплыми, — скорее, шершавыми, и твердыми как дерево. Старик склонился над ребенком. У этого человека был совершенно пустой взгляд, и только в самой глубине виднелось что-то зловещее, смешанное с презрением. Скальпеля и банки в руках не было. — Извини, так у меня лучше получается, — проследив за взглядом ребенка, ответил старик. Старик протянул пальцы к глазам; он надавил на них — и вдруг что-то хлюпнуло и отдалось диким раскатом боли в затылке. Ребенок захлебнулся отчаянным воем. За одним последовал и другой глаз. В мире не осталось ничего, кроме пульсирующей боли, отчаяния и темноты. Из глаз стекали ручейки слез вперемешку с кровью. Было липко и противно. Сил рыдать уже не оставалось. Голову снова зажали в тисках чужие руки. Глазницы кто-то раздвинул, вызывая новый приступ боли. В глазницах появилось что-то большое и чужеродное, холодное — оно плавало там, словно не желая становиться на место. Старик постоянно что-то поправлял и тяжело сипел от усердия. Сознание не желало более воспринимать происходящее и медленно угасало. На следующее утро ребенок проснулся в постели, которой раньше у него никогда не было. Рядом стояли родители; отчего-то по их щекам текли слёзы. — Нагато, я так беспокоилась, — мать кинулась обнимать ребенка. — Я что, заболел? Мама, почему ты плачешь?

***

Леди Ангел беспокойно вздохнула и не стала выдыхать, пока в лёгких не стало некомфортно. Встала, разминая закоченевшие конечности. — Пожалуй, за Аме из всех нас погибну только я. Мадару тоже заберу с собой.