Из двух друзей один всегда раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается.
***
Неорим. 14 лет назад.
Поначалу к своей новой должности Кассий привыкнуть не мог — слишком уж нереальным было просыпаться по утрам и осознавать, что теперь ты — консул. Но со временем человек учится принимать любые обстоятельства, как мужчина принял своё новое положение в обществе. Он не стар, но и не очень молод, а консулом в Неориме становятся всего на год. Ради такого даже пришлось на некоторое время перебраться с периферии в столицу, оставив виллу и детей на попечение нянек и слуг. Теперь он, Флавий, по решению сената, обладает высшей гражданской и военной властью, может набирать легионы и возглавлять их, созывать сенат и назначать диктаторов. Масса привилегий, но обязанностей всё равно больше. «Интересно, а посещение подобных мероприятий — обязанность или привилегия?» Кассий стоял у зеркала, придирчиво разглядывая новую тогу с пурпурной каймой. Такое одеяние ему нравилось, но иногда в нём бывало смертельно жарко, особенно если стоять под открытым небом, без всякого навеса. Хотя на гладиаторских боях, куда ему предстояло явиться к ближайший час, мужчине выделялась отдельная ложа с прекрасным обзором, как высокопоставленному чиновнику. Хоть что-то положительное среди моря людской жестокости и насилия, куда скоро придётся окунуться. Про бои на арене Флавий знал хорошо — когда-то планировал даже основать свой лудус, но дела почему-то не шли, и идея была оставлена до лучших времён. Ремесло ланисты обещало быть прибыльным, но и начальные затраты требовались немалые, а много свободных денег у мужчины не водилось. В конце концов, он любил хороший отдых, роскошь и вино. Проще было заполнить погреб бутылками с хорошим крепким напитком, чем рисковать, вкладываясь в гладиатора, который может погибнуть на первых же играх. Так рассуждал Кассий. «Подготовить воинов для показательного сражения — одно, а поглазеть на такое сражение — другое, особенно если есть отдельная ложа. Хотя бы с этим повезло», — он даже усмехнулся. Искать везде выгоду — в его духе, но чтобы при этом противоречить самому себе… Просто Флавий не любил всю эту показушную помпезность. Да, она создавала атмосферу игр, но не более. А простому люду, лишённому всяких развлечений, это нравилось. Пожалуй, можно даже сравнить с праздником. Только вот для одних это была забава, а для других — верная смерть, и это новоиспечённый консул тоже понимал. Что ж, если ему необходимо присутствовать на играх, значит так этому и быть.***
Даже непривычно, когда с тобой так почтительно здороваются. Низшие чины кланяются, высшие кивают в ответ. А он всем снисходительно и дружелюбно улыбается, величаво шагая наверх. Там, в выделенной ему ложе, уже наверняка стоит бутылка отличного энотрийского вина и поднос с фруктами, а внизу, за стеклом, простирается просторная песчаная арена и трибуны с ревущей толпой. Чувствуя, что бой начнётся совсем скоро, народ кричал и улюлюкал. Поначалу эта какофония голосов походила на гул разъярённых пчёл в улье, а затем стала словно рёв какого-то дикого зверя. Огромного, хищного зверя, жаждущего крови… Но система охлаждения в здании работала просто отвратительно. Да ещё и день некстати стоит такой жаркий: от солнца не укроешься нигде, в ложе ещё было немного прохладно, а снаружи — ни единого тенёчка. Наверняка людей в этот день погибнет больше, чем на арене, — начнутся массовые обмороки, а потом лежачих просто растопчут в общей давке. — Какому безумцу вообще пришло в голову проводить эти игры в такое пекло? — Кассий не заметил, как чуть не выругался вслух, обмахиваясь краем своей тоги. К его великому разочарованию, вино нагрелось, стало чересчур тёплым и пить его оказалось противно. — Клирики предсказывали облачную погоду, а я как глупец полностью понадеялся на них, — раздался властный голос где-то в районе дверей, моментально долетев до мужчины, и Флавий резко обернулся. Именно этот тон он узнал бы из тысячи… Цезарь едва заметно улыбнулся, видя замешательство консула. Последний вдруг опомнился, быстро вскочил и поклонился с максимальной учтивостью. — Прошу меня простить, великий Цезарь… Я совсем не имел в виду вас. — Не нужно оправдываться, Кассий. Затея проводить игры в такое время и впрямь не самая лучшая, ты верно подметил. Может, стоит отправить народ по домам, как думаешь? — Наверное, отменять игры поздновато, все уже собрались. А нельзя ли сказать клирикам, чтобы они вместо своих предсказаний наколдовали лучше облаков в небе? Император искренне рассмеялся. Похоже, в этот день у него было благодушное настроение. Флавий незаметно выдохнул, чтобы не показать, что слегка напуган. Его удивило не то, что Цезарь знает его имя (слухи о новом консуле быстро разошлись), а то, что он пришёл в эту самую ложу как раз в тот момент, когда был произнесён его гневный вопрос. — Что, недолюбливаешь клириков? А зря. Иногда они дают очень полезные советы, да и предсказания у них не сбываются только очень редко. Сегодня как раз такой случай, нам повезло. — Да уж, отличное везение… — пробормотал консул себе под нос, нервно поглядывая в большое панорамное окно. Совсем скоро должен начаться бой, но кто-то должен его объявить. — Цезарь… позвольте задать вопрос. Вы разве не будете объявлять начало турнира? — Нет, Кассий. Я здесь с другой целью, можно сказать, неофициально. Попытаешься отгадать? — Могу попробовать, — мужчина задумался, украдкой глядя на собеседника. Император был ещё совсем молод, даже младше его, но при этом обращался к старшему на «ты», даже как-то неуважительно. Флавий не любил, когда так делали, но повелителю возразить не мог. Вряд ли этот юноша здесь ради наслаждения кровавой расправой гладиаторов друг над другом. Должно быть что-то ещё, что-то более непредсказуемое… — Я думаю, цель вашего пребывания здесь связана с народом. Если ошибся, то прошу подсказку. — Нет, всё верно, продолжай. И тут Кассий заметил в его светло-голубых глазах заинтересованность. Цезарь жестом указал на диван около окна и поднял вопросительный взгляд. Это означало: «Можно ли остаться?» Консул кивнул, одновременно пытаясь придумать достойный ответ, чтобы не ударить в грязь лицом. — Вы хотите понять, что нравится вашему народу. Каковы интересы граждан Нового Рима? Кому нравится жестокость, а кому искусство? Каких мероприятий стоит проводить больше? Никто не расскажет об этом лучше, чем сами люди, поэтому вы сегодня здесь и наблюдаете за ними. Я угадал? Юноша одобрительно похлопал в ладоши, по-хозяйски откинувшись на спинку дивана. — Ты мыслишь почти как я. В самом деле, сегодня я хочу быть ближе к простому люду. В такой толпе нет-нет, да и услышишь про себя. Иногда бывает даже что-то интересное… Он хотел добавить что-то ещё, но разговор прервал хриплый дискант распорядителя, объявляющий о начале боя. Изнурённая от жары толпа ликующе взревела (несмотря на навесы, солнце всё равно не давало людям покоя), и хоть изнутри этот вопль было не так слышно, снаружи наверняка можно было оглохнуть от него. В проходе Кассий заметил человека с тележкой, продающего воду и другие прохладительные напитки. Товар шустрого предпринимателя расходился по рукам охотно — духота стояла страшная. Неподалёку, между рядами, нашлось ещё несколько умных граждан, желающих подзаработать на желающих попить или поесть. На арене, под палящим солнцем уже во всю кипела битва. Консул выдохнул: оружие, скорее всего, нелетальное. Значит, смертей не будет. Цезарь же смотрел на всё это с нескрываемым интересом. Девушку-гладиатора мгновенно полоснула мечом по животу более сильная соперница и тут же отбросила в сторону. Силовое поле приняло удар, но дыхание у бедняжки наверняка пропало после такого. Она тут же попыталась приподняться, приложив руку к ушибленному месту, но тут же в неразберихе на неё наступил кто-то из своих, спасаясь бегством от преследователя, выбившего у него гладий из рук. Публика осуждающе заулюлюкала. Кто-то даже бросил в бойца овощ, напоминающий помидор. К счастью, не попал. «М-да уж, вот вам и «Хлеба и зрелищ». Им минут двадцать потешиться, а тем потом раны залечивать долго.» Флавий хмыкнул про себя. Он рассматривал покупку содержание лудуса лишь в целях заработка на них. Пока что его мало волновали чужие судьбы, да и в дальнейшем бы вряд ли стали волновать. Разве что своя собственная. Ну, и судьба детей, разумеется. Тем временем, гладиаторов на арене становилось всё меньше. Сражались два лудуса, и первый, названия которого Кассий не знал, кажется выигрывал. Оставшиеся из проигравших держались как могли — остальные обессиленно лежали на раскалённом песке под рёв трибун, рискуя быть задавленными в потасовке. Но когда последняя пара человек из второго лудуса упала, будучи побеждёнными, в громкоговоритель огласили: — И победителем становится лудус Ларциев! Заиграла какая-то музыка, но дальше Флавий не смотрел и не слушал. Он вдруг увидел, как Цезарь сидит с безучастным видом, прислонившись к стене, и едва дышит. — Что с вами, Цезарь? — обеспокоенно спросил мужчина, подходя ближе к императору. — Вам плохо? Найти врача? — Нет, не стоит, благодарю, — юноша поднялся с места и пошатнулся. На его губах заиграла улыбка, ободряющая, но слабая. — В последнее время меня часто беспокоит слабость и плохое состояние, а здесь ещё и так душно. Но пока что я всё держу под контролем. Он помолчал, но затем добавил: — И знаешь, Кассий, мне понравилось с тобой говорить. Не откажешь ли ты выпить со мной вина примерно завтра пополудни и обсудить последние новости или политику Нового Рима? Мне кажется, я наконец-то нашёл достойного собеседника. Буду рад принять тебя в Палатиуме. — Почту за честь, великий Цезарь. Благодарю за приглашение. Флавий поклонился. Цезарь кивнул ему на прощание и как ни в чём не бывало ушёл.***
Палатиум поражал своими размерами. Даже стоя снаружи, консул испытывал некий страх и благоговение от массива исторического здания. Ещё на волнении сказалось то, что сам император позвал его разговаривать и пить вино — это считалось весьма добрым и дружеским жестом. Однако, когда консул, зайдя внутрь, увидел, что многие легенды об этом месте лгут, некая помпезность, царившая в зале, сразу же улетучилась. Цезарь горделиво восседал на кресле, но когда увидел гостя, встал, чтобы обменяться приветствиями. Флавий поклонился, но был остановлен быстрым жестом императорской руки: — Довольно приветствий, Кассий. Садись, пожалуйста. Голос Цезаря эхом отлетел от стен, в итоге растворившись где-то под потолком. Мужчина сел за стол, стоявший у большого окна, разглядывая голограммы известных картин на стенах и ожидая невесть чего. Вино в Неориме пили почти каждый день, даже вместо чая, просто разбавляя водой. Это считалось довольно полезным, если вино было действительно хорошим и настоящим. Разумеется, император мог позволить себе покупать лучшие вина во всём населённом космосе, поэтому Флавий не беспокоился на этот счёт. — Как тебе новая должность консула? — спросил Цезарь, глядя куда-то в окно. Интересовался он не просто так — от правильного человека на этой должности на самом деле многое зависело. — Справляюсь, — кратко ответил Кассий. — Новых обязанностей, конечно, много, но я об этом знал и готовился, прежде чем выдвинуть свою кандидатуру на пост. — Ты действительно этого хотел? Рассчитывал ли ты получить таким образом всеобщее признание, славу, богатство? Девушка-служанка вбежала в просторную залу, неся поднос с фруктами. Кассий перехватил его в конце пути и со звоном поставил бутылку с вином на стол, иначе она бы её уронила (такого допустить было нельзя), а затем ловко наполнил им бокалы. — Нет. Мне не необходимы слава и богатство, это удел неуверенных в себе людей. Признаюсь честно, я люблю роскошь, но иногда она не заменяет свободы. — Почему же ты тогда решил избраться на пост консула? — Я задал себе вопрос «Кто если не я?» Любой другой человек на моём месте мог бы повести себя нечестно и предать, к примеру, своего императора. А я знаю, что поступаю по совести, и ответственность за все свои проступки беру на себя. Возможно, я сам придумал себе обязательства. Цезарь удовлетворённо кивнул. Консул заметил, как его тонкие губы дрогнули, сдерживая улыбку. — Чего ты тогда на самом деле хочешь? Какова твоя мечта? — Мечты у меня нет. Мечта — это что-то высокое, что помогает тебе жить, а у меня есть всё, чего я мог бы желать. Разве что когда-нибудь в будущем я хотел бы содержать свой лудус. Это было бы весьма достойным занятием, особенно в старости. Флавий отвечал без преувеличений и раздумий, потому что точно знал, что говорил. Мечта многим отличается от мимолётного желания. Мечта должна быть высокой. К ней нужно идти долго и целеустремлённо, а достигнув цели, обрести настоящее счастье. Если же обретя столь желаемую вещь, чувство или положение в обществе, не чувствуется ничего, то значит мечта была фальшивой и неискренней. — Ты уверен, что жаждешь именно этого? Что же мешает тебе сейчас исполнить это желание? — юноша продолжал вести какой-то понятный ему одному допрос, сидя напротив Кассия и держа бокал в руке. Во время всего разговора он сделал лишь два глотка, и то при этом брезгливо морщась, хотя вино было отличным. — Уверен, но пока что я не готов выделять средства на лудус. Даже для меня такие затраты будут существенными. Гладиаторов нужно и лечить, и кормить, и покупать им снаряжение… Да много чего нужно. Они ведь такие же живые люди, как и мы с вами, со своими потребностями. А если содержать бойцов ненадлежащим образом, они будут плохо сражаться. — Если дело только в средствах, то я мог бы тебе помочь. И тут Цезарь вскочил с места и начал расхаживать туда-сюда по зале. Он немного нервничал, и гость это видел, будучи не менее удивлённым. — Что, простите?.. — Ты не ослышался, Кассий. Я сказал, что могу помочь. Выделить небольшую часть средств, разумеется, из собственного кармана, для содержания твоего лудуса. Но я делаю это только ради вклада в нашу дружбу, потому что вижу, что ты достойный человек и собеседник. Но надеюсь, я вскоре не разочаруюсь в своем решении. — При всём моем уважении, Цезарь, но я не смогу принять эти деньги. Я… привык всё зарабатывать самостоятельно, без чьей-либо помощи. — Да брось, для меня любая сумма не будет большой. Пускай лучше она пойдёт на благое дело, чем я снова потрачу всё на погреб, заполненный алкоголем под завязку. А дело действительно благое: ты даёшь шанс рабам начать новую жизнь и стать свободными. Император вернулся на место и взял гроздь винограда. Вино он больше не пил. Прикидывая, в чём мог бы быть подвох, Кассий, не скрываясь, разглядывал юношу, стараясь уловить хоть один намёк на ложь в его мимике, а из окна в это время доносились звуки дневной Неоримской жизни. — Цезарь, я ценю ваше желание помочь, но не думаю, что для консула будет правильным брать в долг у императора. Не считаете ли вы это слегка странным? — Кассий, прошу тебя, обращайся ко мне как к равному. Я не настолько стар, чтобы в неофициальной обстановке называть меня на «вы». А насчёт так называемого «долга»: считай это просто подарком. Ничего возвращать не нужно. Я просто посчитал нужным дать тебе необходимое финансирование для начала работы, вот и всё. — Ну хорошо, уговорил, я согласен! Но если только тебя это не слишком затруднит… Да что уж там таить, Флавий был несказанно рад. Он отнекивался лишь из вежливости, пытаясь показать, что его не интересуют деньги, но раз уж император настаивал, то грех было отказываться. Юноша уже не скрывал улыбки, глядя на весёлого будущего ланисту. Консул торжественно поднял бокал и произнёс: — Ave, Цезарь! За твоё здоровье! Я благодарю тебя и обещаю быть верным тебе до конца своих дней, — а затем залпом осушил его. Теперь беседа протекала в более разряженной обстановке. Всё складывалось как-то невероятно просто и быстро. На душе у Флавия было замечательно. Да и Палатиум теперь не казался ему таким страшным и недоступным из-за своей величественности. Только Цезарь всё больше и больше становился печальным, подпирая руками голову, будто бы пытаясь не заснуть. — Почему ты не пьёшь вино? — наконец решился спросить мужчина, видя как сник его собеседник. — Что-то случилось? — Нет-нет, Кассий. Всё в порядке. Кажется, я уже говорил про то, что в последнее время не очень хорошо себя чувствую. А от чрезмерного употребления вина у меня болит голова. — Ты хотя бы лечишься от этого… недуга? — Разумеется. И более того, в скором времени надеюсь избавиться от него навсегда. — Каким же это образом? — консул чуть не подавился, отставив бокал в сторону. — Я думал, если не умеешь пить, то это не лечится. — Это здесь ни при чём, друг мой. Дело в другом. Тогда-то юноша и назвал его другом в первый раз, хоть и знакомы они были от силы два дня. Раньше Кассий думал, что такой человек, как Цезарь, не будет считать каждого первого встречного своим другом, однако вскоре понял бы, что так происходило не с каждым, а только с ним. У императора были враги. Были коллеги, слуги, наёмники, войны, завистники, ненавистники и те, кто отдал бы за него жизнь. Но, как ни странно, друзей не было. Совсем. Поэтому ясное дело, что он всю свою сознательную жизнь пытался найти того, с кем мог поделиться переживаниями и рассказать обо всём. Того, кто выслушал бы и дал совет, залечив его израненную душу. А консул как раз был с ним дружелюбен, не завидовал и не планировал свергнуть, даже от предложенных денег поначалу отказывался. Отчаянно ухватившись за этого человека, Цезарь неосознанно хотел удержать его, даже не задумываясь о том, хочет тот этого или нет. Но Флавий, кажется, и не был против. Но не успел мужчина и спросить, в чём же дело, как двери в зал вдруг распахнулись. Боковым зрением Кассий заметил, как на мгновение изменилось выражение лица Цезаря, и тут же обратил внимание на вошедшего. У дверей стоял человек в тёмном плаще. Его лицо наполовину скрывал капюшон, но даже этого хватило, чтобы консул вдруг ощутил беспричинный страх. Однако император отреагировал на появление незнакомца довольно тепло, тут же поднявшись со стула, чтобы поздороваться. — Цезарь, не представишь мне твоего знакомого? — из вежливости Флавий тоже встал, но была бы его воля, он бы вообще убежал на улицу, где хотя бы светит солнце и нет таких сомнительных личностей… — Это Верховный Понтифик, глава Ордена клириков и, можно сказать, мой коллега. Мы вместе обсуждаем решения, касающиеся политики Неорима. Последний кивнул в знак приветствия и спросил низким, не предвещающим ничего хорошего голосом, в котором отчетливо проскальзывали хитрые и опасные нотки вместе с нотками фальши и наигранной дружелюбности: — А вы, я так понимаю, новый консул? Кассий Флавий, верно? — Угадали. Будущему ланисте этот тип не понравился сразу. Готовясь стать консулом, мужчина научился разбираться в людях, но в случае Понтифика можно было даже не задумываться о том, что тот явно не с благой целью сотрудничает с Цезарем, — это было явно. Однако юноша был спокоен, и Кассий понадеялся на его разум. Император бы не стал доверять кому попало верно? Но ему, Флавию, он же доверился… — Прошу меня простить, Кассий. Я вынужден прервать нашу с тобой беседу, — собеседник с сожалением взглянул на мужчину. — Дело, не терпящее ожиданий. Уверен, мы сможем продолжить разговор в другой раз. — Разумеется, Цезарь. Тогда я вас оставлю. До свидания. Консул без лишних слов поставил пустой бокал на стол, коротко поклонился и, не оглядываясь, вышел из Палатиума, провожаемый двумя взглядами — сожалеющим и притворно-добрым. На улице было относительно спокойнее, чем в здании, и можно было вздохнуть спокойно, но не совсем, ведь кто знает, сколько сюрпризов его ещё ждёт. Казалось, что попрощавшись в этот раз, Кассий попрощался с Цезарем навсегда, но это было отнюдь не так. Через пару дней на его счет действительно пришли немалые деньги, выделенные императором на лудус. Дав себе обещание действительно потратить их на хороший старт в ремесле ланисты, Флавий с головой окунулся в работу. К счастью, если мужчина действительно брался за дело, то завершал его до конца и не отлынивал. Ежедневно консулу приходилось видеться со множеством людей — довольно приятными личностями и не очень, выслушивать разного рода просьбы, иметь дело с другими политическими деятелями. Время для него шло своим ходом, не медленно и не быстро (хотя иногда Кассий замечал, что дни проходят однообразно). Были в работе будущего ланисты и хорошие моменты: посещение семьи, оставшейся на Блоре, по праздникам; развлечения и хорошие угощения; ну и конечно же, времяпрепровождение с Цезарем. По каким-то непонятным причинам император очень редко покидал Палатиум — наверное, боялся покушений, — и поэтому их совместные действия были ограничены стенами этого места. В основном, мужчины обсуждали политику, да и вообще всё на свете, реже при этом пили вино и играли в настольные игры. Кассий быстро нашёл силы признаться самому себе в том, что юноша был действительно мудрым не по годам, и что ему нравилось с ним разговаривать. Но также консул понимал, что император был ужасно одиноким. Сам Цезарь этого, похоже, не признавал, но уже имеющий богатый жизненный опыт Флавий видел это ясно. Этот мальчишка отчаялся найти того, кто понимал бы его, и решил окончательно закрыться в себе, начав понемногу открываться только ему, да и то порой когда уже изрядно выпил вина. Ум твердил, что это прекрасная возможность воспользоваться этим доверием в собственных целях (всё же Кассий не перестал быть хитрым и искусным манипулятором), но сердце уверяло, что нужно уважать Цезаря как человека, а не только как правителя, и понимать, что он тоже знает, что такое радость и грусть, и может испытывать счастье и печаль. Ещё консул подмечал, что болезнь императора если и не прогрессировала, то уж точно не отступала. Нежная кожа юноши не загорала на солнце, а сам он был постоянно бледным и жаловался на головные боли. Иногда даже впадал в короткие полуобморочные состояния, из которых его выводили общими усилиями, чтобы он ненароком не грохнулся в сам обморок средь бела дня. Главное участие во всём этом принимал Понтифик, будто бы преследовавший мужчину тёмной тенью всё это время. Они не общались, но всё равно ему Кассий не очень-то доверял. Особенно подозрения укрепились, когда он узнал, что этот тип якобы лечит Цезаря с помощью генной инженерии. Однако когда Флавий высказал всё императору за очередным разговором, тот вполне жёстко ему ответил: — Я доверяю Понтифику. Он не желает мне зла, а наоборот, пытается помочь. Твои обвинения беспочвенны и бессмысленны. После этого мужчина решил побеспокоиться о собственной репутации и больше ни о чём не сообщать другу. А потом… год пребывания Кассия в должности консула закончился. Время казалось чем-то абстрактным и эфемерным. Один год для всего населённого космоса не значил ничего — поколения людей продолжали сменяться вне зависимости от столетия и месяца. Поэтому Флавий поспешил взять отпуск и вернуться к своим дорогим детям — Лабелю, Августе и Паулине — на Блор, чтобы наверстать недостаток общения за весь этот период. Позади остались все философские разговоры, соперничество, подозрения и работа. По крайней мере, ланиста знал, чем займётся. Буквально через пару дней после возвращения, отдохнув, он приказал начать строительство казарм неподалёку от своей виллы и оборудовать арену, заказал снаряжение, а позже отправился на рынок на Паитруме и на часть финансовой помощи от Цезаря купил в качестве первой партии троих крепких рабов, среди которых самым примечательным оказался темнокожий мужчина по имени Граут. Его Кассий взял не задумываясь, ведь ему показалось, что в будущем этот новичок многого добьётся на арене. Возможно, эти прогнозы даже окажутся верными, кто знает…***
И все же, жизнь менялась слишком быстро — два года пролетели незаметно. Либо же время на Блоре шло быстрее, чем на других планетах. Один год ланиста провёл с семьёй, занимаясь развитием гладиаторской школы и даже отправляя бойцов на соревнования, а во второй попытался стать консулом ещё раз, что впрочем-то у него и вышло. Снова вернулись и душевные беседы, и интриги, и рабочие трудности. Лудус при этом Кассий не забросил, а продолжал развивать и даже приглашал Цезаря на турниры в благодарность за помощь в самом начале. «Ещё один год, и всё. Брошу это дело». Он снова стоял у Палатиума, глядя куда-то вверх, на солнце, как и в самый первый раз. А сейчас пошёл уже третий срок Флавия на посту консула. Видимо, он очень приглянулся народу, если его выбирали в который раз на такую должность. — А, Кассий! Рад видеть тебя снова, друг мой. Цезарь тепло улыбался, приветствуя его. Это был уже обычай, можно сказать, традиция встречать его здесь, ибо Палатиум император покидал редко. — Взаимно, Цезарь. Как твоё здоровье? — ланиста прошёл без приглашения и сел за тот самый стол у окна, потому что знал, что ему можно — всё же не первый год знакомы. — Сложно сказать. То хорошо, то плохо — как в жизни, прочем. — Что, генная инженерия не помогает? Этот вопрос был задан специально, чтобы усомниться в развитии технологий клириков. — Не нужно снова начинать этот разговор. Я уже говорил, что доверяю Понтифику, как и тебе. — А ты не думал, что он тебя специально чем-то травит, чтобы свергнуть? Если за все четыре года, что мы знакомы, ничего не изменилось, то здесь явно что-то не чисто. — Он объяснял, что гены нельзя просто взять и поменять, их кто-то должен доставить в клетки. Обычно это вирусы, но они могут привести гены не туда или организм на них остро отреагирует. Поэтому, кажется, я и до сих пор себя так паршиво ощущаю. — Хорошо-хорошо, я понял, извини, — заметив, как изменился голос Цезаря, консул не решился больше перечить, и сменил тему: — Так зачем ты меня позвал? — Вот это уже верный вопрос. Что ж… — тот будто бы раздумывал, стоит это говорить или нет, но потом сдался: — Хотел предложить тебе поселиться здесь, в Палатиуме. Грядут тяжёлые времена, эта мера была бы весьма кстати. Будешь моим дорогим гостем. — Я прошу прощения, но о каких тяжёлых временах идёт речь? Что должно произойти? — Этого я тебе сказать пока не могу. У меня просто такое предчувствие… — С каких пор ты доверяешь предчувствиям? Может, ты просто что-то недоговариваешь мне? — Пока что тебе этого знать не стоит, но скоро ты всё сам поймёшь. Если не хочешь жить здесь, то можешь просто отказаться, я не вправе тебе приказывать. — Как не вправе? Ты же император! Прикажи, и я буду жить здесь хоть всю оставшуюся жизнь. — Извини меня, Кассий. Твой отказ и недоверие мне понятны. Ланиста нахмурился, но умерил свой пыл и уже более примирительно сказал после недолгой паузы: — Ладно, так и быть, я согласен. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Признаться, одно время я думал, что Палатиум это лишь здание для переговоров и встреч, а теперь оказывается, что здесь ещё и жить можно. Какие же сюрпризы мне преподнесёт эта жизнь завтра? — Никто не может знать наверняка, друг мой, — император сохранил спокойное лицо, но Флавий мог поклясться, что на миг он улыбнулся. — Переехать можешь хоть сегодня, твою комнату тебе покажут слуги. Чувствуй себя как дома. Он хотел сказать что-то ещё, но в этот момент двери в зал распахнулись. В очередной раз усмехнувшись тому, как же всё повторяется, консул обернулся на две вошедшие тёмные фигуры, одной из которых был Верховный Понтифик — давний знакомый, с которым за всё это время не обошлось без ссор. А вот второго человека Кассий не узнавал. Точнее, они просто не были знакомы. Это был худой мужчина, ростом чуть ниже главы Ордена, но от этого не менее нахальным. В отличие от первого, ланиста сразу увидел его лицо с тонкими чертами и золотыми имплантами, выражение которого ему сразу же не понравилось. Да и на что он рассчитывал? Что кто-то из клириков окажется хорошим? — Цезарь, Кассий, — Понтифик кивнул обоим, кажется, в этот раз не желая устраивать ссору, — прошу знакомиться. Это Публий, подающий надежды ученик Академии, лучший из лучших. Можно сказать, уже моя правая рука. — Я счастлив с вами познакомиться, великий Цезарь, — Публий выступил вперёд и поклонился императору. Столько заискивающей лести в голосе Флавий ещё не слышал никогда… — Я так понимаю, Публий теперь будет здесь жить? — Цезарю, похоже, к лести было не привыкать. Он перешёл сразу к делу. — Всё верно. Мне иногда будет требоваться его помощь, — генный инженер глянул на ланисту. — А консул Флавий тоже переезжает в Палатиум? Чем же обусловлено такое решение? — А чем обсуловлен переезд Публия? — не остался в долгу ланиста. — Сам уже не справляешься? — Молчать! — крикнул правитель, прерывая начинающийся конфликт. Публий зло ухмыльнулся, но ничего не сказал, собрав всю свою гордость в костлявый кулак. — Кассий тоже будет мне помогать. И отныне я запрещаю какие-либо словесные перепалки, касающиеся причин вашего местонахождения здесь! Каждый исполняет свою миссию ради общего блага. Разлады нам сейчас совершенно ни к чему. — Вот именно, Кассий, ни к чему, — Понтифик зло посмотрел в его сторону и завершил разговор: — Тогда мы, пожалуй, пойдём. Многое ещё нужно обсудить. — Идите, — Цезарь проводил клириков взглядом и устало опустился в кресло. — Иногда я думаю, что эта работа сведёт меня в могилу, но потом вспоминаю, что пока только я способен поставить Неорим и весь остальной населённый космос на ноги. Скажи мне, Кассий… Может, я недостаточно хорош для такого положения в обществе? Некоторые не воспринимают меня всерьёз и считают юнцом, хоть я уже несколько лет как император. — Я так не считаю, но если хочешь услышать моё мнение, то пожалуйста, — ланиста подошёл ближе к другу и похлопал того по плечу, понизив голос. — Самое главное то, кем ты мнишь себя сам. Если думаешь, что ты великий, то так оно и будет. Если ощущаешь себя жалким, то и люди будут видеть тебя таковым. И раз уж стал императором, то будь уверен, что это неспроста, и старайся соответствовать, а не жалеть себя и сомневаться в собственном величии. — Я это знаю, но… Порой так трудно сохранять лицо в неоднозначной ситуации. Все будто бы уже точно знают о своём будущем и будущем Неорима, хотя даже я не могу точно сказать о том, что будет завтра. Прогнозы Ордена, конечно, помогают, но и они не всегда могут быть точными. — Поверь, не только ты боишься за будущее. В сердцах многих людей живёт неуверенность за исход завтрашнего дня, но мы также и в силах повлиять на него, ибо сами строим свою судьбу. В твоём случае это ещё и судьба империи, но смысл везде один. Помолчали. Наконец Цезарь, обдумав сказанное, вымолвил: — Ты прав. Прошу меня простить за такое откровение, но пока что я могу быть полностью честным только с тобой, как со старым другом. — Но при этом скрывать, что за страшные «трудные времена» грядут. Да уж, вот это доверие. Мне кажется, я, как консул, имею право знать! — Ах, Кассий… Я не скрываю от тебя ничего, а лишь откладываю этот разговор на потом. Вскоре ты и сам всё узнаешь. — Какая разница? Почему нельзя сказать сейчас? Ах, да, забыл! Тебе же всё надо согласовать с Понтификом. Ну что ж, тогда не смею более мешать. Раздосадованный и разгневанный ланиста развернулся и стремительно вышел из залы. Вслед ему было брошено тихое: — Ты не понимаешь…***
Всю следующую неделю мужчина провёл в работе, намеренно не разговаривая с императором, а в понедельник вечером, засидевшись в гостях у претора, даже не заметил, что стемнело. Уже подходя к Палатиуму, он вдруг заметил какое-то необыкновенное оживление. Происходило что-то неладное. Подойдя ближе, Кассий увидел слуг, толпившихся снаружи и о чём-то беспокойно переговаривающихся. — А что, собственно, происходит? — спросил он у первой попавшейся девушки. — Кто вас отпустил? — Господин, там… Цезарь, ему… — от волнения та не могла выговорить ни слова, и ланиста раздражённо направился ко входу, не став больше слушать. Вдруг массивные двери открылись, и на улицу вышел Верховный Понтифик в своём тёмном одеянии. Собравшиеся притихли. — Неужели ты вернулся? Мы уж думали, сбежать решил, — ехидно бросил он Флавию и, не оставляя возможности ответить, громко сказал прислуге: — Расходитесь по домам, здесь не на что смотреть! Император вызовет вас, когда вы ему понадобитесь. — Ну и для чего ты их всех выгнал? Некоторым вообще-то негде жить. Да и кто теперь будет готовить и прибираться? — с укором сказал ланиста. — Публию прикажешь? — Орден любезно предоставил временное жильё всем малоимущим и рабам. Нет нужды держать столько слуг, особенно сейчас — только лишние уши. Я оставил несколько человек, но они будут сидеть в своих комнатах до той поры, пока не пригодятся. — К чему весь этот переполох? И… что там с Цезарем? Теперь мужчину захватило настоящее беспокойство, постепенно перерастающее в панику. Понтифик ответил как всегда: — Если бы тебя хоть немного волновала судьба друга и ты не ошивался где-то весь день, то знал бы, что император сейчас лежит без сознания. Без сознания! Эти слова поразили ланисту, словно молния. Он удивлённо заморгал: — Подожди, как же так? Цезарь ещё вчера был в нормальном состоянии… Как давно он без сознания? Ты хотя бы пробовал привести его в чувство? — Ну разумеется, пробовал. Бесполезно. Уже как часа два. — И почему это случилось? После чего? Он… будет жить? — Меньше вопросов, больше дела, Кассий. Если хочешь, иди сам посмотри. Путь до спальни правителя казался мукой. Ланиста прокручивал в голове их последний разговор, закончившийся ссорой. О, если бы он только знал, что все так сложится, он бы закрыл на все глаза и не стал бы возражать Цезарю… А теперь его дорогой друг лежит без чувств и теперь неизвестно еще, очнётся ли. Свет горел не везде, а торопливые шаги отражались гулким эхом в тишине коридора. Палатиум словно погрузился в отчаяние. Быть может, наступили те самые «трудные времена», о которых предупреждал император? Дверь открылась с лёгким скрипом, но в гнетущем молчании этот звук резанул по ушам. В полутьме комнаты Кассий увидел лежащего на кровати в одной тунике мужчину и склонившуюся над ним фигуру в далматике с золотистой каймой. К груди и шее правителя были подключены датчики, которые тихо пищали и мерцали голубоватым светом, а на лице была маска, через которую поступал кислород. При взгляде на друга в таком жалком состоянии, консул рвано выдохнул и подошёл ближе. Сердце сжалось от того, что всё возможно потеряно. Цезарю всё хуже и хуже, может даже совсем недалеко до конца… — Ну что, Агнесса? — понизив голос до полушёпота, спросил глава Ордена. — Как он? — Состояние императора стабильно, Великий Понтифик. Дыхание в порядке и уже хорошо, но сознание ещё не вернулось. — Хорошо, можешь идти. Я останусь. Флавий всё ещё стоял, ошарашенно глядя на неподвижного друга. Лицо последнего выражало максимальное безжизненное спокойствие, и от этого хотелось разрыдаться. «Прости меня, прости… Я не знал, что всё так выйдет…» Неожиданно на плечо легла лёгкая рука. Ланиста поднял голову — на него сочувствующе смотрела светловолосая женщина лет сорока. Она прошептала одними губами, но так, чтобы мужчина услышал: — Я понимаю, вам тяжело, но давайте лучше выйдем. Не стоит мешать. Кассий взял её под руку и на негнущихся ногах дошёл до двери. Агнесса хотела сказать что-то утешительное, но молчала, видя, как сильно шокирован собеседник. — Не отчаивайтесь, — наконец она нарушила тишину. — Прогнозы на выздоровление императора весьма многообещающие. Вы были близки? «Знаю я ваши прогнозы», — хотел сказать Флавий, но вместо этого ответил обречённо: — Он был мне другом. Точнее, и сейчас им остаётся. Но если бы несколько дней назад я не начал в этом сомневаться, сейчас бы было намного легче. — И такое бывает, даже лучшие друзья иногда ругаются. Но важно переступить через собственную гордость и исправить ошибку, иначе можно потерять друг друга из-за обычного пустяка. Женщина бросила на ланисту ещё один взгляд, полный сожаления, и добавила: — Он поправится, я уверена! Не переживайте слишком сильно, поберегите нервы. Они ещё вам пригодятся. — Если бы всё было так легко… За поворотом послышались шаги, и из-за угла вышел мужчина в такой же далматике, как и у Агнессы. Про него Кассий раньше слышал — это был Остер, ещё один почётный член Ордена (кажется, даже авгур) и довольно добрый человек. Но какими бы замечательными людьми он с женщиной не были, их принадлежность к клирикам никто не отменял. — Здравствуйте, — поздоровался авгур и протянул руку Флавию. — Рад видеть вас, даже несмотря на эту ужасную ситуацию… Агнесса, ты уже освободилась? — Да, на сегодня всё, — ответила та, глядя на него как-то странно и взволнованно. Это не укрылось от внимания ланисты. — Тогда мы пойдём, скоро замена прибудет. Доброй ночи, консул. Проводив пару взглядом, Кассий решил тоже направиться в свою комнату, однако перед этим решил задержаться и еще раз заглянуть в императорские покои. Слова женщины принесли лишь совсем немного успокоения. Самое страшное ведь — неизвестность, когда не знаешь чего ждать, да ещё и помочь не можешь. Стараясь не шуметь, мужчина остановился около приоткрытой двери и вгляделся в темноту. Понтифик отмечал что-то в документах, видимо, совсем не замечая его. По-прежнему пищали датчики и слышалось тяжёлое дыхание умирающего. Но потом генный инженер положил бумаги на тумбочку и, как-то странно помедлив, сделал шаг к кровати. Он будто бы вглядывался, пытаясь по выражению лица Цезаря понять его состояние. Убедившись, что император всё также без сознания, Понтифик выдохнул и язвительно прошептал: — Отдыхай, дорогой. Дальше я сам.***
Флавий не помнил, как добрался до своей спальни. Им двигали какие-то сумасшедшие силы. Консулу хотелось быть рядом с другом, чтобы позвать на помощь в случае чего, но он понимал, что упомянутая Остером охрана не даст ему даже подойти к комнате Цезаря. Да чёрт возьми, хотелось сделать хоть что-то, лишь бы не сидеть на месте, но он ничего не мог… Поэтому ланиста не нашёл ничего лучше, чем забыться беспокойным сном, периодически вскакивая ночью от терзавших его кошмаров. Ближе к утру ему наоборот начало сниться, что всё хорошо, что они с правителем стоят на балконе, глядя на закат и рассуждая о будущем. При пробуждении эти замечательные видения даже ещё оставались на уме, но стоило лишь открыть глаза и вернуться в реальность, как сладость вымышленной жизни сменилась горьким разочарованием. Клирики поочерёдно дежурили у комнаты Цезаря и никого туда не впускали, кроме хозяина, — неужто над бедным императором решили проводить опыты? Кассий угрожал им, просил по-хорошему, но они были непреклонны. Проваландавшись где-то весь день, ланиста не хотел ни есть, ни пить, ни спать. С наступлением ночи ему осточертело сидеть в комнате, и тогда консул решил выйти в коридор. Было так же отвратительно тихо и темно. К покоям Цезаря больше приближаться не было желания, поэтому он пошёл в неопределённом направлении, просто гуляя. Хорошо было бы выйти на улицу и подышать влажным ночным воздухом, но в такое время это действие сочли бы попыткой бегства. Мягко ступая, Кассий понял, что оказался в крыле, где жили в основном клирики. Прислугу сюда не впускали, даже для уборки, и это ужасно настораживало. Хотелось узнать, почему так было, заглянув в одну из комнат, но консул мог только стоять в коридоре, слыша стук собственного сердца. И тут ему показалось, что в ночной тишине кто-то разговаривал. Сделав шаг вперёд, ланиста определил, из-за какой двери доносились обрывки фраз. Говорившие изъяснялись на пониженных тонах, но всё равно можно было кое-что различить из их беседы. Подойдя ближе, Флавий встал возле той двери и прислушался. Голоса оказались до боли знакомыми и ненавистными. Конечно, кому бы ещё взбрело в голову переговариваться, когда время уже перевалило за полночь? — Я понимаю… — Йенс и Остер сбежали, официально я объявлю об этом с утра. Твоё задание — найти их, последнего по возможности устранить. Живым эта крыса всё равно не нужна, а Агнесса ещё может пригодиться. — Космос огромен, Великий Понтифик… Без наводки на это могут уйти годы, а если они ещё и будут менять местонахождение, так и вообще десятки лет. Где хотя бы примерно их искать? — Разумеется, они никому не сообщили, куда пойдут, но можешь попробовать выпытать что-то у их друзей. Я даю тебе карт-бланш, делай что должно. — Позвольте тогда хотя бы узнать, для чего нужна Агнесса? Не проще ли убить её тоже? — Потом — непременно. Дело не в ней, а в ребёнке, что она носит. — Что в нём такого? — Твоё любопытство не знает границ, Публий, но так и быть, я расскажу тебе. «Агнесса, Агнесса… Это же та добрая женщина, что тоже приходила лечить Цезаря!» Кассий прижался к холодной поверхности двери, чтобы лучше слышать, но глава Ордена перешёл на заговорщицкий шёпот, так что были слышны лишь отрывки сказанного им: — …станет матерью спасителя… Это лишь официальная версия… Второй клирик лишь слушал, не перебивая, а затем согласился со сказанным и сказал, что выполнит задание любой ценой. На этом, видимо, их разговор завершился, потому что ланиста услышал приближающиеся шаги и тут же поспешил отойти на безопасное расстояние. Когда он отбежал в конец коридора и сделал вид, будто бы выходит из-за поворота, дверь резко открылась и из комнаты, как летучая мышь, вылетел Публий, одетый в мантию с широкими рукавами. Но, к счастью, он резво прошагал мимо, удостоив мужчину лишь одним высокомерным взглядом. Немного погодя вышел и Понтифик, оглядевшись по сторонам. Он явно заметил Флавия, но проигнорировал, направившись в другую сторону. — Что, не спится вам, как я погляжу? — съязвил ланиста, всё же заставив недруга остановиться и обернуться. — Встречный вопрос, Флавий, — равнодушно ответил тот. — Консул, в такое-то время, здесь… Никак мятеж собираешь и заговоры строишь против императора, пока он в отключке? — Кто бы из нас двоих говорил о заговорах? — Настоятельно рекомендую не лезть не в своё дело. Для тебя и для твоей семьи это однажды плохо обернётся. Генный инженер говорил спокойно, но невозможно было не заметить, как зло блеснули красным в темноте его глаза. Кассий даже испугался, но, вопреки всем самым страшным ожиданиям, Понтифик просто ушёл. Немного постояв, ланиста тоже поспешил вернуться в свои покои. Его даже немного трясло, но вместе со страхом пришла и уверенность. Теперь он знал то, чего не должен был, и намеревался использовать полученную информацию, может, даже предупредить Агнессу и Остера, если выйдет. Только когда? И как…***
С утра этого же дня все друзья сбежавших клириков были подвергнуты жесточайшему допросу. Публий лично взялся за это дело, намереваясь выполнить приказ, но Кассий чётко знал, что он просто хочет выбиться в первые ряды Ордена и получить власть, чтобы этим упиваться и всячески пользоваться. Под Палатиумом, помимо всех других его удобств, был оборудован даже подвал с камерами, где преступников и врагов народа мог допрашивать лично Цезарь. Разумеется, там их не держали постоянно, исключая вероятность нападения на императора, а просто приводили на время, перемывали кости, пытали и уводили обратно, если пленник ещё оставался жив. Клирик решил поступить также, чтобы не покидать хозяина, — благо, друзей у дезертиров в Ордене было не так много. Проходя мимо пыточной, ланиста слышал громкие крики ужаса и боли, от которых кровь стыла в жилах, а по спине бежали мурашки. Хотелось проткнуть перепонки в ушах, чтобы никогда больше этого не слышать, но бездействовать при этом не хотелось. Флавий медленно остановился и прислушался. На этот раз за непроницаемой дверью в подвал можно было различить более высокие крики. Наверняка это была женщина. Сердце консула ёкнуло. Неведомая сила заставила его отодвинуть преграду и шагнуть вниз на одну ступеньку. В подвал вела винтовая лестница, в конце которой по бокам стояла охрана. Здесь все звуки были слышны гораздо отчётливее. Охране самой не нравилось находиться в таком месте, но ослушаться они боялись. Мужчину же быстро пропустили, поскольку знали его. Ближе к двери, где находилась камера, крики становились всё невыносимее. Кассий поморщился, будто бы у него болели зубы, но собрался с силами и вошёл внутрь — дверь была открыта. От увиденного ему захотелось прочистить желудок на месте, но консул удержался и заставил себя смотреть на пытку, чтобы скорее привыкнуть. На грязном полу камеры лежала женщина лет тридцати в одежде клирика. Она слепо шарила руками, то ли силясь встать, то ли просто найти опору, чтобы опять не упасть. Пол вокруг неё был забрызган кровью. Присмотревшись, консул понял, что кровь текла у неё из носа, но её было так много, что казалось, будто здесь кого-то зарезали. Запах железа в спёртом воздухе подвала казался невыносимым. От звука хлопнувшей двери бедняжка вся сжалась, тяжело задышала, пытаясь утереть кровь, и стала отползать в дальний угол на ощупь. Тут Флавий увидел её глаза… Они были чёрными. Скорее всего, от перенапряжения полопались капилляры, а белки окрасились кровью. Ещё на передней части головы у неё не было волос — вырвала, будучи не в своём уме от пыток. Но как можно было сделать такое с ней? Только из-за того, что она общалась со сбежавшей парой? — Ну что ещё? — недовольно отозвался Публий из другого угла, видимо, оторвавшись от своего занятия из-за него. — Я занят, со всеми вопросами потом. — Это… ты с ней сделал? — пребывая в лёгком шоке, спросил мужчина, не сводя глаз с до смерти напуганной жертвы. — А ты видишь здесь кого-то ещё? Я всего лишь выполняю приказ. Клирик ухмылялся. Видимо, ему безумно нравилось причинять боль другим и наблюдать за этим. Кассия охватила злость. — Стереть бы эту ухмылку с твоего лица и сделать с тобой то же самое… В это время незнакомка поняла, что нежданный гость защищает её и отчаянно уцепилась за эту последнюю возможность, как утопающий за соломинку: — Пожалуйста, помогите мне… Я правда ничего не знаю. Не знаю, куда они сбежали! Я просто хочу жить, что я сделала не так?! — Молчать. Тебе слова не давали, — лениво заметил Публий, лишь взглянув на неё. Он не сделал ничего, к тому же стоя в трёх метрах от того угла, но от влияния скариума жертва снова истошно закричала, а затем стала хныкать и, схватилась руками за голову, повалившись на пол. Она была вся в грязи и собственной крови, которая не останавливалась, и это было настолько жалкое зрелище, что Флавий не выдержал и отвернулся. — Что ты делаешь?! — он постарался говорить громче неё, стоя спиной к несчастной. — Тебе же ясно дали тебе понять, что она ничего не знает! Может, хватит? У меня уже уши заложило от этих звуков. — Все так говорят. Сначала, мол, мы вообще не в курсе, а как применишь силу, так сразу начинают что-то якобы вспоминать. — Я не… не знаю. Правда… Умоляю, — снова всхлипнула женщина, закрывая уши руками. Её ногти были выломаны — видимо, царапала каменный пол, чтобы хоть как-то заглушить агонию. — Прошу… — Хорошо, так и быть. Неожиданно всхлипы прекратились. Жертва подняла на них свои залитые кровью глаза, не веря, что всё закончилось. И правильно — через секунду она упала замертво. Истощённый и измученный организм не выдержал еще одного такого воздействия. — Зачем… зачем ты её убил? — от тошнотворного запаха крови консула начало подташнивать, а ещё разболелась голова. — Она была одной из вас! Такой же, как ты, между прочим! — Да, это так. Но она была слабой, а в Ордене таким не место. Даже не пыталась сопротивляться. Жалкое зрелище, — Публию было нисколько не жаль. Им двигали собственные эгоистичные намерения, а не забота о других. — Мне дана полная свобода действий. — И ты так спокойно об этом говоришь? Даже не скрываешь свои садистские наклонности? Хоть бы дверь закрыл, чтоб никто этих воплей не слышал. — Зачем же мне скрываться? Пусть видят и слышат, что будет с тем, кто предаст Орден, и с тем, кто содействует дезертирам. — Ты ужасен. — Я знаю. Клирик придирчиво осмотрел свои руки с имплантами, которые были абсолютно чистыми, а затем вышел, оставив ланисту одного. Незнакомка лежала на спине, устремив застывший стеклянный взгляд чёрных глаз в потолок, по её лицу до сих пор стекала густая тёмная кровь, капая на пол. Перетерпев отвращение и жалость, Кассий присел на корточки рядом с телом и кое-как дрожащими руками закрыл ей глаза, опустив веки. Скоро несчастную должны были унести. Пришло время возвращаться обратно. От свежего воздуха у Флавия закружилась голова. Он опёрся спиной на холодную стену и простоял так две минуты, приходя в себя. Мужчине хотелось собственноручно задушить Публия или хотя бы сделать ему больно, но такое состояние быстро прошло. Решив в конце концов не уподобляться убийцам, консул поднялся наверх, где была спальня Цезаря. Клирик, видимо, уже был там и докладывал обо всём хозяину. В груди что-то неприятно кольнуло. Кассию снова стало горько. Цезарь лежит с датчиками на шее и груди, слабый и больной, нуждаясь в помощи, а все вокруг него уже строят свои планы и плетут интриги. Тем не менее, на этот раз он решил не подслушивать разговор, а застать всех врасплох своим появлением. Понтифик и Публий стояли прямо возле кровати императора и разговаривали, ничего не опасаясь, но, заметив ланисту, торопливо перешли на свистящий шёпот: — Это точно он?.. — Да, тот самый Марк. Его нигде не оказалось. — Найди его любой ценой и допроси. Он точно знает, где они. Теперь иди. «Уже даже не скрываются». — Что, Публий у нас теперь и палач? Самому-то небось руки марать неохота? — Ланиста раздражённо дёрнул плечом, когда последний, выходя из комнаты, якобы нечаянно задел его, и встал по другую сторону кровати. — Сейчас я должен находиться ближе к Цезарю, но будь уверен, если придётся допрашивать тебя, я с радостью приду лично, — едко ответил глава Ордена, разглядывая какие-то документы. — Для чего тебе быть ближе к нему? Вот, посмотри, к чему привели твои «лекарства». Теперь император на грани смерти! Этого вы все добивались? — Если тебе не нравятся мои методы, Флавий, то лучше помолчи, пока не лишился привилегии говорить. Дальше спорить было опасно, но консулу почему-то стало всё равно. Он сильно разозлился, глядя на то, как всем плевать на состояние его дорогого друга. Точнее, этим состоянием все просто пользовались. А он тоже дурак. Чего можно ожидать от клириков, кроме как подставы? С самого начала ведь знал… — Что ты с ним сделал? — уже более примирительно спросил Кассий, стараясь успокоиться (выходило у него это плохо). — Он в коме? Или просто спит? — Как ты уже знаешь, причина плохого состояния Цезаря кроется в генах. Я пытался заменить поломанные или добавить новые ДНК, чтобы справиться с болезнью либо улучшить способность организма бороться с ней. То, что император сейчас в таком состоянии, может быть лишь побочным эффектом от всех манипуляций, всё-таки пришлось ввести ему вирус. Если хочешь, называй это комой или прекомой, обмороком, как угодно. — Я ни черта не понимаю. А если он… выживет, что должно произойти? Побочные эффекты есть? — Неисправленные повреждения его ДНК могут накапливаться в клетках и являться причиной старения. То есть, если что-то пойдёт не так, твой друг уже лет через десять станет седым. Но это лучше, чем смерть, верно? Флавий выругался. Понтифик, глядя на это, усмехнулся. — Послушай, ты… — ланиста начал вещать дрожащим от ненависти и отчания голосом. Возможно, он действовал слишком радикально или был не в своём уме из-за умирающего друга, но ему уже было плевать. — Если он умрёт, я лично подведу тебя под суд. И уж поверь, судить будут по всей строгости закона. Скорее всего, тебя казнят. За убийство императора сроков не дают, знаешь? Хотя… даже смерть будет слишком лёгким наказанием за все твои деяния. Я в курсе многих твоих приказов, и поверь, они действительно ужасны и заслуживают высшей меры осуждения. Выговорившись, Флавий вдруг ощутил острую нехватку воздуха. В глазах резко потемнело. Он нашёл кровать в качестве опоры и схватился за неё обеими руками. В сердце вдруг поселился леденящий душу страх… не из-за чего-то, а просто так, без причины. Будучи отнюдь не глупым, консул даже в таком состоянии быстро понял, что на него воздействуют скариумом. Конечно, он и раньше догадывался, что это ужасно, но ощутить всё на себе было гораздо больнее… Тем временем, глава Ордена быстро пересёк расстояние между ними и схватил Кассия за одежду, рывком поставив на место. В глазах у последнего помутнело — тот ничего не видел, но чётко чувствовал, как его собсвенные ноги медленно отрываются от пола. Понтифик легко поднял мужчину, и это, пожалуй, было ещё одним из многих скрытых свойств источника технологий клириков. — Идиот, я не собирался убивать Цезаря и не собираюсь. Мне это просто не нужно. Пока его можно использовать, он будет жить, а ты не лезь куда не просят, — он говорил тихо, нарочно растягивая слова для пущего эффекта, почти шипя. — Тебе всё равно никто не поверит, если ты начнёшь нести чушь о каком-то заговоре… Убивать тебя я тоже не стану, однако знай, если в будущем подвернётся такая возможность и ты опять встанешь на пути, я сделаю это не задумываясь. «Кто ты, мать твою, такой?» — хотел вымолвить консул, но физически не мог — голову будто сдавило тисками. Теперь он понимал, почему так вопила та незнакомка. Лучше умереть, чем переживать такую невыносимую боль, однако Понтифик хотел именно этого, а не умерщвления друга императора. Благо, мужчине хватило духу и гордости кричать не слишком громко. Наконец, всё закончилось. Кассий также резко был поставлен обратно на пол, отчего его ноги подкосились, и он тут же упал. Зрение постепенно возвращалось, а из носа текла тонкая струйка алой крови, капая прямо на пол… Клирик больше ничего не сказал и вышел из комнаты, хлопнув дверью. После этого стало совсем тихо. Слышалось только тяжёлое дыхание Цезаря. Собрав все силы, Флавий подполз к кровати и сел возле неё. Он колебался всего секунду, но потом взял руку императора в свою. Возможно, раньше ланиста посчитал бы такой жест постыдным, но сейчас ему было плевать. Сжимая холодную ладонь друга, мужчина молился, хоть особо и не веровал. Однако в минуту отчаяния любые средства были хороши, поэтому Кассий говорил вслух, чётко чеканя каждое слово, чтобы голос не дрожал: — Ты ещё нужен нам, Цезарь. С твоей стороны было бы эгоистично покинуть этот мир, оставив Неорим без присмотра и нормального правителя… Останься хотя бы ради народа, ради будущего. Да хотя бы ради меня, чёрт возьми, если наша дружба хоть что-то для тебя значит! Нам ещё столько предстоит обсудить, ещё столько всего впереди, а ты лежишь тут без сознания и неизвестно, когда очнёшься… И тут происходит дерьмо, которое способен разгрести тоже только ты. Но Цезарь не отвечал. Ну, а на что он надеялся? Что тот по мановению руки сразу встанет с кровати и прямо в этой своей тунике пойдёт править? Святая наивность. — Пожалуйста… И тут Кассий ощутил полное бессилие. Он в этой ситуации беззащитен как дитя и ничем не может помочь ни себе, ни другу. По щеке покатилась непрошеная слеза, которую ланиста тут же смахнул. По крайней мере, он должен оставаться сильным — этого хотел бы Цезарь. А проявление давно угасших чувств было чем-то вроде защитной реакции организма на стресс. Консул ведь не должен плакать, да и вообще сокрушаться не имеет права… Могильная тишина императорских покоев угнетала и давила, словно стенки гроба. Только датчики на теле человека без сознания тихонько пищали, источая слабый свет, слышалось тяжёлое дыхание. Не в силах больше здесь находиться, мужчина встал, чтобы уйти. Уже будучи у дверей, он ненадолго задержался, оглянувшись назад на несчастного императора, и вдруг услышал, как тот тихо застонал. Не веря своим ушам, ланиста замер на месте, пытаясь не спугнуть последнюю, почти угасшую надежду. И тут этот не то вздох, не то стон повторился! Кассий бросился к кровати. Цезарь лежал всё в том же положении, что и раньше, но теперь слегка шевелился, а его лицо приняло болезненное выражение, вместо прошлого безразличного. С такой же неизвестно откуда взявшейся быстротой, до сих пор не веря своей удаче, консул кинулся к двери и распахнул её, тут же рявкнув во тьму коридора во всю силу своих голосовых связок: — Понтифик, где ты ошиваешься?! Иди сюда, живо! Цезарь очнулся!***
Правителю понадобилось несколько дней, чтобы окончательно прийти в себя. Кассий являлся к нему каждый день ненадолго, хотя бы удостовериться, что с другом всё в порядке. Первым делом он, конечно же, попросил прощения за все свои подозрения, и Цезарь, слабо улыбнувшись, ему ответил: — Тебе не за что извиняться, в этом есть и моя вина. Но если тебе так будет легче, то ты прощён, мой друг. Понтифик, видимо, руководствовался принципом «Умрёт — отлично, не умрёт — хорошо», потому что от внезапного выздоровления императора нисколько не огорчился. Или, по крайней мере, только делал вид, по-прежнему ухмыляясь на каждое неудачное действие консула. Тот был бы рад навсегда стереть эту усмешку с его лица, но для начала хотел рассказать обо всём Цезарю. Поэтому как только последний встал на ноги и вернулся к управлению империей, ланиста тут же решил приступить к долгому диалогу. — Я очень рад, что ты теперь в добром здравии, — начал он издалека, и это, пожалуй, была чистая правда. — Как ты теперь себя чувствуешь? — Благодарю. Ощущаю, будто могу горы свернуть, — ответил правитель, почему-то оглядывая свои руки, и тут же сам перешёл к сути: — Какие последние новости? Что-то произошло во время моего отсутствия? — Да. Я это и хотел обсудить. — Знаешь, Кассий, разговор обещает быть долгим, поэтому не здесь. Предлагаю прогуляться. — Но… ты уверен? Мне известно, что за последние три года на твою жизнь слишком часто покушались. — Никто не узнает, просто постараемся вернуться быстрее. Имею я право подышать свежим воздухом или нет? Флавию ничего не оставалось, кроме как согласиться. Был вечер, но император, проспавший весь день, восстанавливаясь, не чувствовал усталости. Он подошёл к одной из фресок на стене и нажал какую-то скрытую кнопку, после чего стена начала отъезжать, постепенно открывая небольшой проход. В своё время великий архитектор Палатиума спрятал по всему зданию множество потайных ходов на случай вооружённого восстания, чтобы Цезарь мог бежать. Они шли минут пять. Коридор будто бы становился всё уже и уже, смыкаясь над головой. Консул уже хотел начать паниковать, но вдруг впереди забрезжил свет, и мужчины вышли на песчаный пляж. В скалах была весьма хитро замаскирована дверь, через которую можно было также вернуться обратно. — Я не знал, что из Палатиума был выход к морю, — с долей восхищения вымолвил Кассий, глядя вдаль, на почти скрывшееся за горизонтом солнце. — У дворца ещё много секретов, которых никто не знает. Император пошёл вдоль воды. Море уползло далеко из-за отлива, поэтому было не страшно промочить ноги. В конце концов, Цезарь снял свой кроваво-красный плащ, расстелил на песке и жестом пригласил ланисту сесть. В такой неофициальной обстановке Флавий и начал рассказывать другу всё, без утайки. — …А потом Агнесса и Остер сбежали. Сразу после этого клирики начали пытать всех, кто с ними общался. Не знаю, что такого было в этой паре, но они определённо были добрее остальных. И почему их ищут? — Не могу знать, это уже дела Ордена. Я вмешиваюсь только тогда, когда дело касается империи. — Скажи, Цезарь, ты правда думаешь, что Понтифик желает тебе лишь добра? Не думал ли ты, что на самом деле он хочет прибрать всю власть к рукам, а тебя свести в могилу? — Кассий… — император вздохнул, и даже среди морского шума и ветра этот вздох был слышен отчётливо. — Я учитываю все риски. Без моего ведома не останется ничего, я не так-то прост. Но если тебе так будет спокойнее, то с его стороны я ещё не замечал никаких действий против меня. — Но ведь именно из-за него ты провёл несколько дней без сознания. — Я уже объяснял: этого было не избежать. Зато теперь мне намного лучше. — Даже когда рана зажила, шрам остаётся. Мы ещё не знаем, что будет потом, хоть и не хотелось бы нагнетать. Ты слышал что-нибудь, находясь в этой… коме? — Нет, но я слышал именно тебя, будто бы сквозь стену, прежде чем очнуться. Ты просил, чтобы я вернулся. Я пошёл за голосом и попал в реальность. Может, это был сон или видение, кто знает. — Не сон, это действительно был я. Если бы ты только знал, что происходило, пока ты лежал без сознания! Вот я и молил всех богов, чтобы мой друг снова встал на ноги и разобрался со всем этим дерьмом. Флавий слегка смутился от того, что правитель слышал все его отчаянные мольбы, но изменить уже ничего было нельзя. Он повернул голову: Цезарь сидел рядом и, казалось, мог ощутить его волнение физически. Помолчали. Море плескалось в пяти метрах от них. Приближалась ночь, становилось прохладнее. По небу ещё плыли редкие облачка, и за ними было так забавно наблюдать… На самом же деле отношения двух друзей приближались к точке невозврата, которая должна была наступить с минуты на минуту. — Я хотел бы тебе кое-что рассказать, — вдруг нарушил тишину император. — Что? — Это то, о чём ты спрашивал в последний наш разговор. О трудных временах. — Я слушаю. — Я говорю тебе это как другу, не как консулу, только в надежде на то, что ты поймёшь меня и примешь правильную сторону. Даже не знаю, с чего начать… — Начни уж хоть с чего-нибудь. — Хорошо, — правитель явно колебался, но в итоге чувства взяли своё, и он выдохнул: — Тогда скажу прямо: грядёт война. Может, и не самая масштабная, но она будет. Мы уже собрали войска, чтобы начать захватывать населённые планеты. Это необходимая мера. Только так и никак иначе мы сможем подчинить всех Неориму и его законам. Треск! Это раскололось надвое доверие ланисты и была достигнута точка невозврата. Он ошарашенно взглянул на собеседника: — Постой. Я не ослышался? Вы решили установить всеобщую гегемонию? А то, что населённый космос и без этого прекрасно жил всё это время, никого не волнует? — Времена меняются, Кассий… Этого уже не остановить. Мы должны принять меры и не допустить анархии. — И какого же чёрта ты молчал всё это время?! Люди будут бунтовать! Начнётся разруха, они просто так вам не дадутся, ты же понимаешь? — Я это предусмотрел, но с их стороны разумнее будет просто сдаться. Против армии роботов у обычного безоружного народа мало шансов. — Армия роботов… Да ты свихнулся, дружище! Скажи, что это неправда! Что это шутка такая идиотская или выдумка! Посмеёмся вместе, как в старые добрые… — Я никогда не врал тебе. Ни сейчас, ни когда либо. Помнишь, в нашу первую встречу на том гладиаторском бою ты назвал меня безумцем? Сначала мне было даже немного обидно в силу своего юношеского максимализма, но потом-то я понял — мы все немного безумцы. Он запомнил это! Консул горько усмехнулся — точнее, у него просто вырвался этот нервный, полный отчаяния смешок. В груди что-то ёкнуло на уровне сердца. Мужчина до последнего не хотел верить в то, что только что узнал, но у Цезаря не было причин лгать ему. Может, это было даже своего рода дружеское предупреждение — держаться подальше от военных действий, не сопротивляться захватчикам, и тогда ему бы сохранили жизнь. — Будут потери и жертвы. Огромные. Ты просто не представляешь, что случится… — Представляю. Я отдаю себе отчёт в том, что делаю, и пока что нахожусь в здравом уме. Как я уже сказал, это необходимая мера, по-другому никто не признает власть и величие Неорима. Личинки, копошащиеся в трупе, однажды превратятся в рой мух и разнесут порочную философию анархии по всей стране. — А знаешь, ты наверное прав. Это твоя императорская воля. Кассий встал и отряхнул прилипший к рукам песок. Цезарь непонимающе взглянул на него снизу вверх. — …В конце концов, разве мне, простому консулу, указывать тебе? Ты уже всё решил, и моё мнение ничего не изменит. Но знай, я тебя не поддержу. Мне противна эта идея, и я буду сражаться против неё. Хоть даже ценой собственной жизни. — Кассий, ты не понимаешь, что говоришь… — император тоже вскочил с места и теперь неосознанно нервно заламывал руки. — Я не хочу, чтобы ты пострадал, поэтому и сообщил тебе раньше всех. Чтобы ты хотя бы мог обезопасить себя и детей! — Я понял, и на том спасибо. Надеюсь, хоть когда-нибудь ты поймёшь, что совершаешь ошибку. Он ушёл, не оборачиваясь и не прощаясь, а утром собрал вещи и решил покинуть Палатиум. Навсегда. Уже на выходе ланиста встретил самодовольного Публия, который выскочил из ниоткуда и не упустил возможности поиздеваться напоследок: — Ах, Кассий, уже уходишь? А мы так надеялись, что ты останешься ещё хоть ненадолго! — Увы, вынужден вас покинуть. Тебя не затруднит передать кое-что императору? — Конечно-конечно, я весь внимание. Клирик ухмылялся, и от этого Кассий мысленно закатил глаза. На самом деле ему многое хотелось передать Цезарю… «Я любил тебя. Я следовал твоим идеалам. Я бы отдал жизнь за тебя, Цезарь. И я, как и ты, считал тебя своим другом все эти годы. Во что это всё вылилось? Кажется, Агнесса была права: из-за какой-то глупости бывает и рушатся все отношения людей. Хотя… шутка ли — война? Чёрт его знает.» Но недругу консул этого сообщить не мог, поэтому лишь произнёс: — А ты подойди ближе, скажу. Ничего не подозревающий Публий сделал шаг, оказавшись совсем близко, и тогда Флавий схватил его за широкий воротник одеяния, сжав ткань в руке, чтобы тот не вырвался. — Передай ему, что я настоятельно не рекомендую императору связываться с такими как ты, иначе он рискует потерять авторитет и положительное мнение общественности. Запомнил? — Отпусти, ты… — зашипел тот, — иначе пожалеешь. — Снова скариумом пытать будешь? Пожалуйста, мне не привыкать. — Кассий легко оттолкнул долговязого. — Слишком много чести для тебя. Клирик расправил помявшуюся одежду и добавил: — Я сегодня добрый, поэтому уходи быстрее, пока не передумал. — Уже. До свидания! Снова улица, снова ослепляющее солнце и Неорим, живущий своей жизнью. Оглядываясь назад, на стены Палатиума, ланиста понял, что назад дороги нет. Теперь только вперёд, в светлое будущее, и только от Флавия теперь зависит, каким оно будет и у него, и у Августы, и у Лабеля, и у Паулины, и даже у лудуса. Теперь их всех ждёт вечный бой. В последний раз обернувшись, Кассий увидел, как Цезарь стоит на балконе и провожает его взглядом. Заметив, что консул его увидел, император неспешно развернулся и скрылся в помещении. Пора было и ему идти. Неужели этот конец — начало чего-то нового?***
А потом, как и обещал император, началась оккупация населённых планет. Завершив карьеру после третьего выбора на пост консула, Флавий в первую очередь максимально обезопасил семью, пообещав себе теперь не расставаться с ними на такое долгое время. Он думал, что его теперь, по крайней мере, тоже объявят дезертиром, предателем и запретят появляться в Неориме, но ничего подобного не произошло. Надо отдать должное Цезарю — несмотря на всё, что между ними было, он поступил по чести. Но денег ланиста тогда потерял много — в результате войны на рынке началась дикая инфляция, а ему пришлось ещё и крупно потратиться на лудус. А ведь шла именно война, о которой его предупреждали. Впрочем, вскоре Кассий и сам начал принимать в ней участие. Даже самые злейшие враги стали объединяться против общего противника — армии роботов, контролируемых императором и клириками. Начала создаваться Объединённая армия, которая формировалась из воинов периферических планет. Просто так эти люди сдаваться на милость победителя не собирались и шли в бой, отчего происходили потери. Сбывалось всё, о чём он говорил тогда. Командуя одним легионом и одерживая победу за победой, мужчина старался не вспоминать о прошлом. Что было, то прошло, надо жить дальше. Ведь если бы он постоянно грустил об ушедших временах, то наверняка бы сломался морально. О ланисте Флавии уже слагали легенды. Кто-то считал, что он выиграл эту войну, а не Цезарь (кто бы мог подумать, что некогда лучшие друзья теперь будут слыть врагами и сражаться по разные стороны баррикад?), но на деле всё было не так, ведь легенды врут и со временем обрастают алмазной пылью. А когда пыль протирают, остаётся лишь факт — Неоримской армии удалось захватить несколько планет, а потом всё стихло. Ненадолго. Кассий залёг на дно на Блоре, никуда не выходил и растил детей, попутно занимаясь развитием лудуса, выставляя своих гладиаторов на неофициальные турниры. Некоторые источники его заработка всё же не закрылись, поэтому никто не жаловался на слишком бедную жизнь — все понимали, через что пришлось пройти их отцу, ланисте и господину. Лишь через десять лет какого-то странного затишья всё начало вновь возвращаться на круги своя. Сначала Кассий, снова сколотив состояние, купил какого-то особого раба, которого работорговец Горва никак не хотел отдавать, прикрываясь «особым распоряжением». Потом к нему нагрянул с неожиданным визитом Публий, всё-таки выслуживший себе к этому времени чин авгура. С ним Флавий вёл себя наигранно-дружелюбно, хотя на самом деле желал тому ни много, ни мало — сгинуть. Затем Публий узнал того самого особого раба на тренировочной арене и захотел его убить, но ланиста помешал ему и приказал арестовать. А дальше и вовсе всё пошло кувырком. Он, конечно, знал, что клирики захотят прикрыть своего, поэтому перестраховался и в ночь перед отборочными, которые должны были проходить одновременно с судом, растолковал сыну, что да как. Потом на суд явился Понтифик, прибравший всю власть к рукам, продажный претор промолчал, и арестовали уже ланисту. Якобы за предательство, которое произошло много лет назад, но на деле же всё было по-другому. Как же быстро летит жизнь, и как стремительно всё меняется. Измученный Кассий сидел на холодном полу, прислонившись спиной к каменной стене. Ему уже ничего не хотелось, кроме как умереть. От бывшего консула, искусного манипулятора, превосходного полководца не осталось ничего, только разве что любящий отец, переживающий за своих детей. Нет больше того Флавия, которого знали все, теперь вместо него обыкновенный бесхитростный седой старик, которому ничего не нужно. Всё-таки самое страшное, наверное, потерять не друга, а потерять себя. И когда пришедший в очередной раз глава Ордена начал насмехаться над ним, отвечать не было ни сил, ни желания. — Ты правда верил, что я ни о чём не узнаю, Кассий? Святая наивность…***
На турнир слетелся, казалось, весь населённый космос, но никто не видел, как Кассия тащили по коридорам и как в полубессознательном состоянии внесли в ложу. Снаружи, будто сквозь воду, слышался рёв трибун, боевой клич гладиаторов и другие звуки предвкушения кровопролития. Всё, как тогда. Началось на турнире и закончится тут же. В ложе императора уже собрались все: дрожащая Паулина и не менее напуганная Августа, обескураженный Лабель, распорядитель, Тори, что жила с Понтификом, сам Понтифик, Публий, возглавлявший клириков, и, разумеется, Цезарь. При виде собственных детей — сейчас одинаково беззащитных, но в целом таких разных — сжалось сердце, но мужчина лишь сплюнул кровь, взглянул на шокированного Лабеля, улыбнулся ему пунцовыми губами и подмигнул. — Я бы хотел, чтобы ваша встреча произошла при других обстоятельствах. Император медленно отошёл к колонне и опёрся об неё. С плохо скрываемой горечью он спросил: — Значит, Верховный Понтифик был прав, когда рассказал мне о заговоре против меня? — Не знаю, что он тебе там наплёл, в каких красках описывал, но… заговор действительно существует. — Ты?.. — Нет, Цезарь. Это он тебя свергает. Глава Ордена, стоявший всё это время в стороне, чуть не рассмеялся, ощущая беспомощность бывшего консула: — Смотри, как извивается этот червь, Цезарь. Он чувствует, что смерть близко… — О, оставь эти пафосные речи при себе. Цезарь, это он. Мои фрументарии собрали доказательства. — Он лжёт! — Молчать! Громоподобный голос заставил всех присутствующих замолчать. Были слышны лишь тихие всхлипывания Паулины. Император подошёл к Флавию и положил ему руку на плечо. — Сейчас все доказательства передо мной, мой старый друг. Я… я не могу поверить… — Чёрт возьми, ты знаешь, что это не так! «Он всё ещё считает меня другом?» Цезарь отвернулся от Кассия, посмотрел на арену и вымолвил голосом, полным горечи но в то же время и равнодушия: — Распорядитель… Я хочу, чтобы от лудуса Флавиев не осталось даже истории. — Да будет так повелитель! — тому было, похоже, наплевать, кто сегодня умрёт. — Уважаемые зрители, в связи с определёнными обстоятельствами мы только что выключили силовые щиты у гладиаторов дома Флавиев! — Кассий Флавий, вы обвиняетесь в сговоре с целью государственного переворота, что приравнивается к измене Новому Риму. — Понтифик занёс клинок, чтобы убить мужчину. — Примите же свою смерть с честью… — Стой, — это был Цезарь. — Я сделаю это сам. Ланиста смотрел в потолок, как будто бы там было что-то важное. Он не надеялся на чудо, не надеялся на госпожу удачу, что много раз выручала его. Он знал, что всё спланировано, и что хотя бы дети смогут спастись. А всё остальное уже неважно. Тонкий, еле различимый свист и помехи из колонок в этой ситуации прозвучали словно музыка для его ушей. — Эй, Понти, — не сводя глаз со мраморной поверхности, сказал Кассий. — Помнишь, я говорил про одну малозаметную деталь? Вот и она. Прежде чем арену сотряс взрыв и с потолка начало сыпаться, Августа, как они и договаривались ранее, воспользовавшись всеобщим замешательством, выхватила стилет и несколько раз ударила им Понтифика. Всё произошло внезапно и молниеносно. Кто-то закричал, люди с арены пытались бежать и спасаться, а он стоял на коленях перед Цезарем, полностью отдавшись на волю судьбы. — Что же ты наделал… — прошептал император, сжимая рукоять оружия до побеления костяшек. Его руки дрожали, но уже не от болезни, а от страха и отчаяния. — Я не виновен, прошу, поверь… — Флавий тоже еле шевелил губами, но правитель всё понял и сглотнул ком, образовавшийся в горле. Его душили рвущиеся наружу слёзы. — Прости, мой друг. Он вонзил клинок в грудь ланисты. Тот тяжело охнул от пронзившей тело боли и обмяк, словно кукла. В широко раскрытых глазах бывшего консула читалось… удивление. Цезарь ещё держал его, с ужасом глядя на то, как окрашивается в алый туника друга и как его собственные руки пачкаются в крови, а потом резко оттолкнул от себя, осознав, что сделал. Чувствуя спиной холодный пол, Кассий не жалел уже ни о чём. Он лишь мысленно попрощался со всеми, кого любил, и поблагодарил за всё, а тех, на кого был в обиде, простил. Его уже ничего не держало в этом мире, и поэтому слушая, как оглушительно громко рушится только что восстановленная арена и сверху падают осколки камней, он провалился в сладкую тьму. Та поглотила его без вопросов и претензий. «Я клялся тебе в верности и никогда бы не совершил предательства. Мне жаль, что ты больше веришь клирикам, но я могу понять тебя и простить. Прощай, мой старый друг.» Почему даже одно слово имеет больше влияния, чем все правители вместе взятые? Неужели всё, что было, теперь оборвётся вот так? Неужели даже самая крепкая дружба может быть разрушена какими-то обстоятельствами, сплетнями и простым недопониманием?.. Неужели теперь действительно… конец?***
— Цезарь, ты чувствуешь вину? Император взглянул на самоуверенного юношу в сияющих доспехах, сидящего перед ним. Кажется, его звали Рикс. Тот самый раб-гладиатор, из-за которого случился весь этот переполох. Чем-то он напоминал Цезарю самого себя в далёкой молодости: может, характером… Только вот у Рикса ещё всё впереди. Парень проделал нелёгкий путь, побывав в рабстве, пережив многочисленные гладиаторские бои, став от этого только крепче, закалившись, как сталь. А Цезарь уже стар — приобретённые когда-то гены сыграли свою роль. Он словно согнулся под тяжестью прожитых лет, в движениях едва угадывались былая грация и величие, даже глаза императора поблекли, жизнерадостность сменилась мрачностью. Но самое грустное — император утратил свою знаменитую хватку. Если раньше он приводил всех в восторг своим ярким красноречием, то теперь эти изящные реплики уступили место едкому сарказму, раздрадавшему даже тех, кто раньше считал его гением аргументов. Только голос, пожалуй, и остался властным, твёрдым и не терпящим возражений. И причина всего этого заключалась не только в поломанных ДНК и лихорадочном темпе жизни, преждевременно загонявшим его в могилу. Всё лежало гораздо глубже. Это было духовное истощение. Почти каждый день мужчина сетовал на то, что в нём больше нет страсти к своему делу и к жизни, одна пустота. Вопрос собеседника словно повис в воздухе на несколько секунд. «Вину… вину…» — твердило умирающее с каждым новым повторением эхо. Палатиум погрузился в тишину, которую нарушил тяжёлый вздох. — Нет. Этого во мне нет. Я не чувствую вины, потому что выполнил свою миссию. Я сделал всё, для чего вновь был возвращён в этот мир… Император говорил тихо. Мучительные воспоминания всплывали перед его глазами. — Единственное, о чём я мог бы жалеть, это о своём малодушии и нерешительности. Рикс почтительно молчал, глядя на его внутреннюю борьбу, но затем набрался смелости спросить: — О чём ты? — Я не смог противиться просьбам клириков после оживления. Когда твой дом, твой Вечный Город пылает, о себе думаешь в последнюю очередь. Но больше всего сожалел он о Кассии, о своем старом друге. И о друге ли? Прошлого не вернуть и не изменить. Ошибки, сделанные ранее, приводят к большим событиям. Выпить бы сейчас с ним вина и обсудить последние события, спокойно, без споров. Но Кассий мёртв от руки того, кому доверял когда-то. Эта самая рука воткнула острый клинок ему в грудь. Его просто нет. Больше нет. Внутренний голос в голове Цезаря повторял это холодно и отрешённо, просто констатируя факт. Кассий умер тогда, осталось лишь воспоминание, которое сводило императора все эти годы с ума. Всё происходящее казалось неправдой. Мужчина даже думал, что тоже умирает. Ему было плохо, и, разумеется, клирики этим пользовались без зазрения совести. Новоиспечённый чемпион молчал. Цезарь встал со своего места и выпрямился, словно сбросив с себя груз тяжести прожитых лет, однако этот миг быстро прошёл. Он подошёл к открытому окну и взглянул на небо — ярко-голубое, с золотом закатного солнца и редкими облачками. Когда-то они с Кассием сидели на пустынном морском берегу, и небо было такое же, только немного темнее (Кажется, это было лет одиннадцать назад, ещё до всех этих перемен, а кажется, что прошла целая вечность). Именно небо помнит всё: от зарождения галактики до их дней. Ланиста, сидя на фоне уходящего солнца, наблюдал за розовыми перьями облаков, а император молча коснулся его плеча, присел рядом на песок и поднял голову, щуря глаза от солнца. Он глядел в небеса и всё так же молчал — говорить не хотелось. Они просто сидели и думали каждый о своём, вдыхая солёный морской воздух. Всё было так хорошо, пока он не начал тот разговор про войну. А если бы и не начал, было бы лучше? Всё равно бы ланиста рано или поздно об этом узнал, и не простил ему сокрытие этой тайны. Теперь же сознание мужчины разрывало на две безумно разные части: счастье и жгучая, невыносимая боль утраты. Любое воспоминание о Кассие сначала согреет душу, а потом сожмёт тисками, не давая даже вдохнуть. У каждой медали есть две стороны, а у этой, казалось, сотни, если учесть всё остальное, что чувствовал обманутый Цезарь. Может, жизнь его и учила, что если сам невредим остался, то надо наплевать на всех и жить дальше, но после всего, что было, верить этому принципу больше не получалось. Дальше неизвестность, многочисленные войны, ещё больше сожаления, дальше всё так же заговоры, сражения, политика, интриги, забытые ужасы прошлого. Только уже без Кассия. Это всё будет даже после его смерти и не прекратится ещё очень продолжительное время. Однако никогда, никогда из памяти не стереть этот запах крови, которая осталась у него на руках в тот день. Никогда Цезарь не забудет то, как друг за него переживал, как был рядом во время болезни, и тот разговор ночью у моря. А ещё не забудет его собственный не то вздох, не то вопль, который императору был слышен будто сквозь толщу воды, когда он собственными руками убил давнего приятеля. Ну, как убил… смертельно ранил и тут же тысячу раз мысленно проклял себя за содеянное, обрекая на десятилетия душевных мук. Он некоторое время держал тело Кассия, похожее на куклу — теперь безвольную, казавшуюся тряпичной, запачканную кровью, но когда-то принудившую его верить в собственное величие, а потом отпустил и отпрянул, не осознавая, что сделал. Потом ланисту забрали гладиаторы, и с тех пор Цезарь его больше никогда не видел. Не смог даже попрощаться и попросить прощения. — Что тебя гнетёт, Цезарь? — кашлянул Рикс, наконец нарушив покой Палатиума. — Призраки прошлого? — И да, и нет, друг мой. Я также волнуюсь и за настоящее, и за будущее, — император нехотя отошёл от окна и, вздохнув, закрыл его. — Каждый совершает ошибки, но не каждый сможет их принять и признать, что был неправ, отпустив всё, что было в прошлом. Если всё же у кого-то получается это осознать, то не до конца — даже когда рана зажила, шрам остаётся. А тебя ждёт большое будущее и, кажется, именно ты сможешь исправить то, что в своё время сделали мы. — Я постараюсь не подвести вас и весь оставшийся космос, сделав всё возможное для общего дела. Юноша, кажется, был преисполнен самых светлых и высоких надежд, как и Цезарь в своё время. После этих слов взгляд мужчины смягчился, но в голосе по-прежнему читались властные, стальные ноты. Повторив слова Кассия, произнесённые много лет назад, он приободрился, снова сел в кресло и взял в руку бокал, напустив на себя многозначительный вид. — Лучше скажи, каким будет твой следующий ход.22.08.2021 — …