Плакальщики

      Взрослый враждебный мир захватывает их, как вихрь, в то лето, когда некоторым из них ещё не стукнуло и восемнадцати. В сути своей жестокая действительность сжимала свои пальцы на их шеях за годы до этого, когда одни праздновали своё пятнадцатилетие, сидя на ковре опустевшей слизеринской гостиной, подарив самим себе минуты драгоценного покоя... ... в то время как другие пытались найти путь, которым можно обойти очередные отработки, свалившиеся на голову буквально в тот же день, когда закончились рождественские каникулы. Пока одни ловили гневные громовещатели, кричащие хорошо поставленным голосом старой леди, каждое восклицание которой сквозит замшелым аристократизмом, другие ставили блестящую закладку-фантик в потрёпанный временем учебник по зельеварению. И ничего не имело значения, кроме амбиций, сожалений и страхов перед всепоглощающим и беспощадным "завтра".       Ничто не могло встать выше вражды, когда два покрытых испариной лба в пылу словесной перепалки сближались на расстояние облачка пара, срывающегося с искривлённых губ. Когда объятие было роскошью, за которой горячая юность не гонится, а поцелуй — мечтой, которую нельзя достичь простым мановением палочки.       Ну, разве что, Империо.       Да, Империо незаменимый помощник в таких делах.       Однако всё это приходит позже. Когда одни перестают чувствовать почву под ногами, летя в клубящуюся серость Арки Смерти, а другие пытаются перебороть судороги от Круцио, хватаясь за спасительный флакон обезболивающего зелья.       Что это может быть, как не желание чувствовать себя нужным? Не последним человеком в мире, а чьим-то…       Но просветление на то и просветление, что происходит неожиданно, дарит тепло и свет, и режет глаза.       Когда оно с размаху валится на голову, как снег в тот день, когда ты хлюпал мокрыми ботинками по коридорам Хогварца, пока где-то пытался расколдовать свою ставшую мягкой и пластичной гоночную метлу Сириус Блэк. Тогда ты понимаешь свои главные ошибки. Когда ищешь момент, в который оступился и не понял, что почувствовал, хотя в то время никогда бы не признал это, потому что этого не было. Оно пришло потом, когда ты ожидал этого меньше, чем снега в июне. Снег должен падать в день его рождения, не в солнечный вторник восемнадцатого июня. Этого просто не могло быть. Потому что не имело никакого смысла.       Потому что имело больше смысла, чем ты мог бы вынести.       Всё потеряло смысл, потому что он ошибся с самого начала.       Он никогда не знал, кого должен любить, а неподкованный в теории редко осознаёт уровень своего успеха в практике. Особенно когда уровня нет, ведь нулевого уровня не существует.       Кто он такой, чтобы судить себя в пятнадцать, если тогда он был сильнее, был способен принимать решения, которые разрушили бы его жизнь недрогнувшей рукой.       И кто сейчас, если он не способен переломать себя, не чувствуя боли и упущенных возможностей, хотя ему давно пора привыкнуть к этому.       Чего он добивался в ночь на Хеллоуин, когда угасла рыжая искра, дарившая оттенки жёлтого его извечно бледно-синей жизни. Когда он думал, что взметнувшееся пламя, охватившее весь пейзаж за его окном, может обозначать потерю самого дорогого человека в его жизни.       Но осознание приходит позже, когда сердце парализует пониманием и ощущением худшей потери на твоём веку. Когда снег кажется чёрным, если поднять голову вверх, к белому небу.       Когда наступает восемнадцатое июня.