Сон тигра в летний зной

Белая комната настолько залита ярким светом, что приходится щурить глаза. Ацуши и раньше здесь был, даже чаще, чем бы ему хотелось. Он понимает, что не один, знает, что будет дальше. Этот сюжет из раза в раз повторялся каждую ночь, истязая разум юноши. За спиной слышится громкое рычание, словно кто-то недалеко завел мотоцикл, и у Ацуши будто отнимаются ноги, а дышать становится намного труднее. Шкрябанье когтей, тяжелое дыхание зверя. Накаджима успевает лишь мельком рассмотреть тигра, когда тот в считанные секунды распахивает пасть, снося юноше голову. Ацуши распахивает глаза и вскакивает. Привычная комнатка, расположенная на втором этаже дома Дазая. Ничего нового. Те же полуприкрытые сёдзи из-за которых виднелось ночное небо, тот же футон со смятым перекрученным одеялом. Накаджима с силой трет глаза, боясь, что все это лишь продолжение сна и еще чуть-чуть и кошмар снова захватит его тело, унося во тьму. Казалось, он до сих пор мог чувствовать эту ужасную боль, которая пульсировала где-то в глотке. Блондин судорожно вздыхает, пытаясь вглядеться во тьму, дабы узнать сколько сейчас времени показывали настенные часы, чье мерное тиканье в тишине казалось очень громким. В последнее время страшные сны преследовали его каждую ночь; воспоминания из прошлого о том страшном землетрясении, ужасный зверь, который грозился впиться своим острым частоколом зубов в глотку и разорвать, ощущение падений в бездну и многое-многое другое. Каждый раз Ацуши просыпался в холодном поту на сбитом одеяле совершенно один, но все в той же комнате. Сердце бешено колотится, ощутимо отдавая своим ритмом в горло. Юноша шумно сглатывает, стараясь прийти в себя, а после обхватывает свои плечи руками, тихо всхлипнув. Как же в такие моменты хотелось очутиться в объятиях любящего человека, который нежно прошепчет на ушко: «все хорошо, не бойся, я рядом» и с тем же трепетом поцелует в губы. И дело было не в том, что Ацуши был одиноким омегой, напротив, к своим восемнадцати годам у него был постоянный партнер — всегда холодный и мрачный Рюноске-кун. Акутагава был ровно таким же домочадцем в доме Дазая, как и Ацуши, только в его обязанности входило немного побольше. В основном брюнет занимался бумажной волокитой, которую так презирал Дазай, видите ли тонкая натура писателя не терпит работы с макулатурой. Рюноске всегда со стальной ответственностью подходил к различным задачам, которые ставил для него сенпай, и даже иногда не ложился спать, пока не закончит, увязая во всем этом с головой. Отношения Ацуши и Рюноске начались спонтанно, даже слишком. С первого появление Акутагавы в доме, Накаджиме он показался слишком странным, высокомерным и даже в какой-то степени… Фанатичным? Увидев один раз то, как тот хвостом ходит за Дазаем, как минимум можно было подумать, что юный альфа искренне восхищен своим сенпаем, а как максимум влюблен. Ацуши никогда не понимал этого, не понимал, но относился совершенно спокойно. В конце концов это выбор самого Рюноске. А потом в доме Дазая появился Чуя. Этот рыжий паренек захватил все внимание на себя, и Осаму все меньше и меньше проводил времени со своим кохаем, обхаживая всевозможными способами Накахару. Акутагава не ревновал, не злился, не закатывал истерик, просто стал еще более незаметным, часто не выходя из комнаты днями (за исключением недолгих вылазок до уборной и обратно). Рюноске будто пытался заткнуть все зияющие дыры этой писаниной. Ацуши всегда был склонен к эмпатии, и такое поведение альфы его очень беспокоило. — Акутагава-кун, — тихий стук по деревянной раме сёдзи. Рюноске вздрагивает, сразу же напрягшись, будто на него направили ствол винтовки, — ты не появился на ужине. Вот я и принес тебе его сюда, — Ацуши так и застыл в проходе с подносом. Акутагава хмурится, насупившись словно дикий зверек, к которому потянули руку, чтобы погладить. От холода серых глаз Ацуши буквально кожей почувствовал этот неприятный морозец. — Не нужно. Я не голоден, — отказывает Рюноске. Его голос хриплый и тихий, но это не делает его менее суровым. — Но… — хочет возразить омега, но его тут же перебивают. — Я же сказал, что не голоден. Чего непонятно? — рычит Акутагава и Ацуши не понимает, на что альфа злится. На него? На Дазая? На себя самого? Накаджима раздраженно вздыхает, будто бы общаясь с капризным ребенком, а после проходит к небольшому столику. — Тогда поешь, когда проголодаешься, — он ставит поднос рядом с бумагами, — спокойной ночи. А после удаляется, плотно закрыв за собой сёдзи. Акутагава лишь удивленно смотрел ему в след. Уже поздним вечером Ацуши вновь заглянул к нему: Рюноске развалился на футоне и дремал, спрятав лицо в сгиб локтя, тарелки на подносе были пустыми. «А говорил, что есть не хочет», — хмыкнул Ацуши, забирая посуду. Так продолжалось изо дня в день, на протяжении месяца. Накаджима приносил еду — Акутагава отказывался, но потом все равно съедал. И так изо дня в день, пока однажды, когда Ацуши в очередной раз принес плошку с рисом и тонко нарезанным лососем, Рюноске не окликнул его уже у самого выхода из комнаты. — Не хочешь составить мне компанию сегодня? — тихо пробормотал брюнет, как будто чисто из вежливости, но Накаджима увидел легкую тень румянца на бледных щеках. — Давай, — улыбается Ацуши и усаживается напротив Акутагавы на татами. Они разговаривали весь вечер, ну как разговаривали, скорее омега трещал без умолку, рассказывая молчаливому брюнету о том, что происходит в доме и за его пределами. Рюноске не особо слушал, как казалось Ацуши, скорее он просто позвал присоединиться чисто из вежливости, за такие щедрые каждодневные «подношения». Накаджима замолкает, прерывая свою историю о том, как Чуя сегодня с утра вылил на Дазая ковш ледяной воды, по каким-то своим интересным причинам. Ацуши видел, как Акутагава каждый раз менялся в лице, стоило только упомянуть Дазая. Это немного сбивало и удручало. Накаджима вполне мог понять брюнета, но от этого становилось еще грустнее, словно для Рюноске никого не существовало в мире, кроме своего обожаемого сенпая. — Я, наверное, пойду… — бормочет Ацуши, поднимаясь с татами, внутри кипит какая-то невесомая обида на Рюноске, взявшаяся совершенно из неоткуда. А ведь альфа даже не проронил ни слова за весь их поздний «диалог», — поздно уже. И вновь у самого порога его остановили. — Подожди, — даже как-то строго попросил Рюноске. Вид у него был более чем напряженный: опущенный взгляд, поджатые, словно в гневе губы, и жилистые руки сжатые в кулаки, как будто их хозяин готовится к драке, которая начнется с минуты на минуту, — я давно тебе хотел сказать… Ацуши уже разворачивается всем телом, внимательно глядя на брюнета, даже и не зная, что от него ожидать с его импульсивностью. — В общем, кхм… — Рюноске поднимает глаза, встречаясь с глазами собеседника, и еле заметно вздрагивает, словно испугавшись, — я долго думал над этим. А вот сам Накаджима уже боится думать что-либо, успев навоображать себе всякого нехорошего. Хотелось прокричать Акутагаве: «да что же ты, черт возьми, тянешь?!». Но он лишь все так же стоял у дверного проема ни живой и ни мертвый, побелев на два тона, практически сливаясь с рисовой бумагой на фусума. — Ты мне нравишься, — наконец спустя долгие и мучительные для Накаджимы секунды выдает брюнет. По комнате разносится облегченный вздох, даже слишком громкий. Только сейчас Ацуши заметил этот легкий румянец на щеках и кончиках ушей Акутагавы, что так контрастировал с болезненной бледностью кожи. Ну конечно! Как он мог не понять? Все эти потуги на лице брюнета, что Накаджима ошибочно принял за гнев, были лишь сильным смущением и попытками собраться с мыслями перед таким важным заявлением. Ацуши делает для себя новое открытие — Акутагава не умеет правильно выражать эмоции. Это слегка… удивляет? А потом постепенно доходит смысл сказанного. — П-погоди, что? — Ацуши так увлекся анализом поведения брюнета, что признание в любви пролетело незаметно и казалось лишь глюком от недосыпа. — Не делай вид, что не услышал, — бормочет Акутагава, ссутулившись в свою любимую «защитную позу». Ацуши раньше никогда не признавались в симпатии. Но то, что вечно холодный и хмурый Рюноске проявил к нему интерес именно с такой стороны, несомненно тешило самолюбие, пробуждая внутри довольно интересные ощущения. Всю свою недолгую жизнь юноша провел в тени других, тех кто был посимпатичнее, посмелее. Уже будучи подростками альфы и омеги начинали заводить первые отношения, первые поцелуи, первый секс. Ацуши был далек от этого, почему-то сразу же поставив на себе крест, мол, отношения явно не для него. Все те, кому он когда-либо признавался в чувствах, или тактично отказывали, или просто на просто уходили от темы, а потом и вовсе переставали общаться. Но сейчас слова Акутагавы, будто вернули уверенность в себе. Щеки алеют, Ацуши нелепо шлепает губами, словно домашний разноцветный карп, которого дети ради забавы выловили из пруда, руки тут же сжали ткань серой юката. — Н-нравлюсь? — несмело переспрашивает он, боясь, что признание это и впрямь слуховая галлюцинация. — Угу, — в ответ лишь тихий кивок. Наступает молчание. Оба и не знают, что сказать. Что нужно сказать. Что обычно говорят в таких ситуациях. Ни Ацуши, ни Рюноске не знали. — И как давно? Акутагава лишь пожимает плечами и отводит взгляд. — Не знаю, ты давно таскаешь мне еду, хотя я бы на твоем месте забил на первый же день… Признаться честно, — брюнет делает длительную паузу. Уголки его губ слегка приподнялись и Ацуши не оставляет это без внимания, — мне была очень приятна твоя забота. В комнате вновь повисает тишина, и Рюноске пытается вглядеться в лицо Ацуши, словно прощупывая почву для дальнейших слов. В конце концов каждое дается ему непосильным трудом. — А-а еще ты очень красивый! — внезапно выпаливает он, отчеканив каждую букву так, будто сейчас не признавался в чувствах, а стоял на плацу, даже вытянувшись точно так же, как в стойке смирно, — твои волосы, глаза и прочее… И когда я вижу тебя в этих разношенных футболках (где ты, черт возьми, их достаешь?) я всей душой жалею, что ты не мой, Ацуши Накаджима! К концу этого пылкого монолога, Рюноске был насквозь мокрый, а его лоб, щеки и нос стали цвета варенной креветки. Ацуши не сдержал смешка, такого Акутагаву он еще никогда не видел, вряд ли вообще кто-либо видел. Приняв этот смешок на свой счет, брюнет тут же надулся, уже спеша занять «оборонительные позиции». Он значит тут выворачивается наизнанку, чтобы извергнуть из себя что-то более менее похожее на человеческое признание в любви, а этот глупый омега над ним хихикает. — Ты так серьезно начал, я уж подумал, что случилось что-то плохое, — спешит его успокоить Накаджима, опускаясь рядом с ним на татами. — Я предельно серьезен. — бормочет Рюноске. — Я знаю… — голос практически переходит на шепот, словно везде были лишние уши. Ацуши наклоняется чуть ближе и осторожно подается вперед, прикрывая глаза. Сердце бешено отбивает свой ритм, грозясь вырваться из-под плотно запахнутой юката. Была не была… Потрескавшиеся губы осторожно, даже с некой неловкостью соприкасаются друг с другом, от чего по затылку бегут мурашки, а затем несмело начинают двигаться, без языка и прочих пошлостей. Простой поцелуй, словно двух школьников, которые, спрятавшись в кладовке в тайне от родителей, занимаются таким непотребством, зато сколько эмоций. Все они огромным потоком накрывали Рюноске, а он лишь только и мог несмело прижимать к себе Ацуши и шептать какой-то нежный бред в мягкие юношеские губы. Даже несмотря на то, что отношения начались слишком спонтанно, да и они, мягко говоря, были абсолютными противоположностями, как солнце и луна, Накаджима ни о чем не жалел. В конце концов даже Дазай-сан говорил, что противоположности притягиваются и что-то еще про судьбу, и тому подобное. Каждый день, проведенный с Акутагавой, открывал его для омеги с новой стороны. Так Ацуши еще раз убедился, что Рюноске не умеет выражать свои эмоции: спокойное, словно посмертная маска, лицо могло показывать как крайнюю степень гнева, так и нежность, ну по крайней мере, именно с таким видом он всегда целовал омегу; лоб, нос, губы, уши и даже шея, что подразумевало нечто совсем интимное, но его лицо оставалось все таким же. Это слегка беспокоило. Но лишь слегка. Но каким бы безразличным и отрешенным Рюноске не был, стоило им двоим оказаться в постели, как брюнет будто становился другим человеком. В комнате ужасно душно и даже настежь открытые сёдзи не спасают положение. Да уж, лето в Йокогаме достаточно губительный сезон. Воздух буквально встал, без единого намека на ветер, хоть спи на энгава, легче вряд ли станет, так еще и поясница будет болеть. Хотя Ацуши был довольно близок к этому, лежа на футоне в распахнутой юката без белья и обливаясь потом, совершенно не стесняясь своего внешнего вида. Ну а кто его в конце концов увидит? Комната девочек на первом этаже, да и они не поднимаются на второй этаж после полуночи. Дазай-сан? Вряд ли… Наверняка сейчас сам лежит нагишом, задницой кверху, жалуясь Чуе на жару. Акутагава? Ну и пусть… Стоило юноше только представить в голове образ возлюбленного, изнывающего от зноя; капли пота стекающие по шее, тяжелое загнанное дыхание, как по полу разносятся шаги. Накаджима точно уверен, что ночной визитер это точно Акутагава, но все же ради приличия накинул на причинное место край юката, который тут же неприятно прилип к коже. Ацуши не особо смотрит кто зашел, но все в «госте» выдаёт Рюноске. Брюнет опускается на футон в ноги Накаджиме, словно верный пес, вернувшийся с ночной прогулки. Он оглаживает холодной ладонью острые коленки, которые всегда украшали синяки, взявшиеся бог весть откуда. Накаджима не говорит ничего, напротив, такая редкая нежностью от Акутагавы очень приятна. — От тебя вкусно пахнет… — все же наконец подает голос «визитер», поочередно целуя каждую коленку парня, а после, будто осмелев, проскальзывает руками к бедрам. Разморенный зноем Ацуши не возражает таким поползновениям на свое тело, хотя если рассуждать здраво: раз уж они хотят заняться сексом сейчас, то им обоим просто необходимо обмыться. Запах пота и летней духоты уже давно смешался и стал единым, заставляя омегу лениво морщить нос. Он всегда был более восприимчив к запахам, чем другие люди. И сейчас он отчетливо унюхал табак от рук Рюноске. — Ты курил? — Накаджима смотрит в глаза брюнету, которые в полутьме поблескивают холодным металлом. Тяжелые вздох, даже можно сказать театральный. Это он, что ли, у Дазая понабрался? — Совсем немного. — Рюноске звучит так, словно они женаты не первый год и это «немного» было дежурной отговоркой. — Ну и дурак значит, — раздраженно цедит Ацуши и прячет лицо в сгиб локтя. Акутагава ведь знает свою проблему. И врач ему неоднократно говорил, но брюнет будто целенаправленно добивает себя, уподобившись своему «сенсею». Ацуши не понимал этого и не собирался принимать. Иногда заставая Рюноске с очередной сигаретой, зажатой между бледных губ хотелось затеять самую настоящую драку за этот несчастный тлеющий окурок, который для легких брюнета был сродни двумстам килограммам тротила. Однажды Ацуши в сердцах выкрикнул: «Если не жалеешь себя, пожалей меня! Не убивай себя этой дрянью, хотя бы ради меня…» Тогда Рюноске просто промолчал, а Накаджима сделал не самые приятные выводы. — Извини, — хотя в глубине души Акутагава понимал, что просит прощения отнюдь не за курение. Широкая ладонь сползает с бедра на плоский живот Ацуши, забираясь под не запахнутую юката и откидывая ее в сторону. — Разлегся тут голышем… А если б кто увидел? — напускно бурчит Рюноске, Накаджима знает, что это просто для вида. Он уже давно научился различать раздражение и напускность в голосе возлюбленного, даже не смотря на то, что тон всегда звучал одинаково. На замечание Ацуши лишь добродушно хихикнул, потянув Рюноске, заставляя того чуть ли не рухнуть на себя. Их лица снова в нескольких миллиметрах друг от друга. Они целуются, поддавшись страсти, которая пьянила вкупе с духотой не хуже дешевого саке, которое уже с первых глотков било в голову. Рюноске рычит, несдержанно кусает губы Ацуши, буквально вжимаясь ртом в его рот, с упоением вылизывает внутреннюю сторону щеки, по-хозяйски сжав челюсть омеги. Акутагава никогда не был нежен в постели, может, только лишь сначала, когда все еще было «неприлично», просто прийти и уткнув в подушку, грубо взять возлюбленного. Ацуши был не против такого, всяко лучше, чем если бы Рюноске оставался таким же безразличным даже в их ложе. Да и в конце концов, хоть и стыдно признаваться самому себе, но Накаджима действительно получал от этого удовольствие. Рюноске буквально вытряхивает его из юката, откидывая насквозь пропитанную потом ткань куда-то в сторону. Ацуши уже предвещает собственное расстройство, когда на утро обнаружит вещь полностью измятой. Приподнявшись на локтях, Накаджима тянется руками к оби брюнета, сталкиваясь с его же жилистыми пальцами. Движения резки, быстрые, словно это их последняя встреча, как любовников и они должны успеть пока последний поезд не покинул станцию. Рюноске вновь целует блондина, медленно опускаясь горячими губами, на шею, на ключицы. Тихие вздохи и сбитое дыхание заполняет комнату. Дышать и вправду стало тяжелее. Брюнет резко отстраняется, сорвавшись на громкий приступ сухого кашля. Оно и понятно, самому Ацуши тяжело сделать полный вдох, что уж говорить о Рюноске. — Может остановимся? — беспокойно спрашивает Накаджима, привстав с футона. Пальцы осторожно касаются щеки, ощущая небольшую поросль колючей щетины. С этой кипой документов, которую взваливает Дазай, Акутагава совсем стал не обращать внимания ни на себя, ни на свою внешность, ни на здоровье. В голове Ацуши делает пометку о том, что нужно обязательно пожаловаться Чуе, мол, сенпай слишком сильно грузит бедного Рюноске, что тот даже не успевает банально побриться. Хотя в глубине души омега знал, что вины Дазая в этом нет. То, как Акутагава относится к работе, не особо вписывается в рамки «здорового». — Хочешь сбежать от меня? — фырчит, словно дикий кот, Рюноске и толкает юношу обратно на простыни, легким движением перевернув того на живот. — Так вот, не выйдет… Ацуши даже не успел ничего сказать, как на удивление мягкая ладонь надавила на загривок вдавливая носом в подушку. И о боги, ткань уже успела нагреться и стать влажной от пота! Ацуши неприятно и тяжело. Уж лучше бы они потрахались в саду, там хоть и все так же жарко, но от пруда с разноцветными карпами веет еле уловимой прохладой. Казалось, вот на губах уже такая живительная влага, хочется с головой занырнуть туда, напугав несчастных обитателей. Из иллюзорных грез о воде, которые постепенно начали переходить в фантасмагорию миражей, Ацуши вырывает легкое, почти нежное похлопывание по бедру. — Эй-эй, все хорошо? — с каким-то особым беспокойством спрашивает брюнет. А у Накаджимы в этот момент сердце забилось в два, а то и в три раза быстрее. Это что, волнение? Он действительно не ослышался? Рюноске проявляет заботу? — Д-да! — голос тут же срывается на какой-то фальцет, из-за чего омега сам пугается. Акутагава наклоняется еще раз к самому лицу юноши, придирчиво осматривая, чтобы скорее самому убедиться, что возлюбленный действительно в порядке. — Не вздумай тут отключиться. — Извини… — бормочет Ацуши, приподнимая бедра, желая как можно меньше соприкасаться с горячей тканью простыни, нагретую их телами. Перед Акутагавой открылась чарующая картина, можно хоть изойти слюной. Он несколько раз по-хозяйски сжимает мягкую ягодицу парня, скользнув средним и указательным пальцами в ложбинку. Ацуши вздрагивает, подтягивая колено чуть ближе к груди. — Без смазки даже не пробуй. Не дамся… — сдавлено шипит, подобно дикой кошке, Накаджима. И эти опасения отнюдь были не беспричинными, Акутагава уже однажды в спешке, непонятно только к чему она была, попытался взять омегу абсолютно насухо. Конечно же естественной смазки не хватило и все закончилось слезами и испугом. После чего Рюноске еще неделю скользил мимо спальни омеги, уподобившись тени, боясь праведного гнева. Ацуши не понимал этой тенденции — облажаться, а потом вместо извинений мимикрировать в фусума, не хватает только рисунков журавлей. — Не волнуйся, я все взял, — даже как-то самодовольно фыркнул брюнет, на что Накаджиме хотелось сказать пару колкостей, но он сдержался, спокойно уткнувшись носом в сгиб собственного локтя. Смоченные в ароматном масле пальцы вновь скользят в ложбинку между ягодиц, а после давят, довольно-таки резко врываясь в горячие нутро. Ацуши издает утробный звук похожий на рык, когда Акутагава грубо и без предупреждения начинает разрабатывать узкое кольцо мышц, не давая даже намека на передышку. Омега пытается соскочить с длинных узловатых пальцев, на что его только грубее впихивают лицом в подушку. Это обидно, обидно до слез. Разве он не заслуживает того, чтобы партнер хотя бы смотрел ему в глаза? Они не раз уже обсуждали это, все заканчивалось, как обычно сдержанными извинениями с неприкрытым раздражением со стороны Рюноске, а после длительное воздержание. Ацуши просто не знал как к такому относиться, с одной стороны, Рюноске никогда не скупился на подарки, кидал длительные взгляды на Накаджиму, заставляя краснеть и смущено прятать лицо за веером, под стать барышне, а когда омега заболел, получив тепловой удар, Акутагава не отходил от его футона, нежно обтирая мокрой марлей пыщащую жаром, подобно лету, кожу возлюбленного. Это ведь любовь? Это точно должна быть она. Рюноске ведь сам признался. Но тогда почему он никогда более не повторял этих заветных слов? Тревожные мысли все чаще и чаще охватывали разум Ацуши, заставляя его сомневаться во всем сразу и по отдельности. А, может, это просто он много требует от и без того эмоционально ограниченного Акутагавы? Иногда так хотелось, чтобы альфа, уподобившись герою французского романа с каким-нибудь нечитаемым названием, выведенным витиеватым курсивом, «оттаял», чтобы каждый новый рассвет они встречали вместе и Рюноске шептал драгоценное «милый, я рядом и всегда буду». Из приторно сладких мыслей его выбивает резкий толчок горячей плоти внутрь, который сопроводился глухим животным рыком. Ацуши громко охает, инстинктивно пытаясь соскочить, но брюнет только сильнее стискивает его бедра, не давая своевольничать. Темп сразу становится невыносимо адски быстрым, Ацуши только и может, как широко открывать рот, даже не в силах стонать — просто не хватает воздуха, еще и как на зло Акутагава сильнее давит его носом в ткань подушку, практически перекрывая доступ к кислороду. Накаджима бьется под альфой, хлопает ладонями по футону и строптиво дергает головой, пытаясь скинуть чужую руку. Темп толчков замедляется и слышится тихая усмешка, Акутагава убирает руку с блондинистой макушки и Ацуши наконец то может нормально дышать. Такой вид омеги несомненно заводил брюнета — Ацуши был так мил в своей беспомощности, что хотелось буквально обладать каждой его частичкой, вгоняя в это состояние еще больше. Если бы кто-то спросил его, любил ли он Ацуши — Рюноске бы без сомнения ответил, что да. Этот юноша пробуждал в душе что-то такое, чего брюнет раньше никогда не чувствовал. С Накаджимой не приходилось носить маски, ведь он и так знал о проблеме альфы с выражением эмоций, и это облегчало жизнь им обоим, жизнь без притворства и лжи. Он мог быть просто самим собой и точно знал, что омега примет его любого, и как бы эгоистично это не звучало, брюнет с уверенностью мог сказать, что, когда придет время, он ответит тем же для Ацуши. — Извини, я немного увлекся, — в извиняющемся тоне бормочет Рюноске и переворачивает размякшего блондина на спину, а после сажая к себе на колени, вновь с силой толкнувшись в горячее нутро, разведя чужие ноги пошире, схватившись за округлые мальчишечьи ягодицы. Ацуши не сдерживает крика, он льнет навстречу, прижимаясь плоским животом со шрамами к такому же поджарому животу альфы. На плечи, шею и спину сыплются жадные укусы, будто бы Рюноске пытается его съесть, даже рыча, словно самый настоящий пес. В комнате невообразимо душно и в какой-то момент омеге начинает казаться, что он задыхается, не в силах вдохнуть полной грудью. А Акутагава даже и не думает сбавлять темп, наблюдая, как его возлюбленный изгибается в сладостных судорогах, буквально распадаясь в его руках. Накаджима уже потерял счет времени. Сейчас для него существовал только Акутагава, который со всей жадностью метил омегу, наслаждаясь кровоподтёками, которые подобно ликорисам врастали в нежную кожу. От приближающегося оргазма, каждая клеточка тела напрягается, Акутагава даже не думает замедляться под аккомпанемент визгливых стонов, с силой шлёпаясь о бедра омеги, стараясь проникнуть еще глубже, еще дальше, сделать полностью своим. Раз и навсегда. Рюноске хоть и был холоден и безразличен ко всему, но по отношению к блондину, он точно осознавал, какой же он чертов собственник. Вновь спазм, более сильный, от которого будто весь мир превратился в один сплошной белый шум. Ацуши хватается за чужие костлявые плечи с силой их сжимая. Они оба чувствуют насколько сейчас тесно связаны, и дело было не только в узле, которым Рюноске скрепил их на долгую ночь. Он тут же целует блондина, показывая, что он самый любимый, самый желанный и альфа хотел бы сказать это в слух, да просто не умеет. — Кажется нам придется полежать так какое-то время, — в извинительном тоне шепчет Акутагава на ухо Ацуши, от чего блондин ведет плечами, ощутив как по ним пробежали мурашки. Голос у Рюноске тихий, немного сиплый, но когда он говорит спокойно, Ацуши даже улавливает нотки тепла и нежности, которых порой так не хватало. — Надеюсь, ты не против, — мужчина осторожно, упираясь одной рукой в футон, опускается на мокрые простыни, другой рукой придерживая Накаджиму за талию. Они оба мокрые, словно искупались нагишом в речке. Рюноске нежно касается чуть впалой щеки юноши, ласково поглаживая мягкую кожу большим пальцем, наблюдая за тем, как Ацуши прикрывает глаза, подавшись на встречу. Акутагава знает, что омега в прошлой жизни точно был котом, уж слишком многое его выдает. Про себя же брюнет сказать ничего не мог, иногда ему казалось, что он был ничем тогда и так и остался этим ничем, но внезапно появившийся в его жизни блондин кардинально поменял мнение о бытие Акутагавы. С ним альфа наконец мог почувствовать себя по настоящему живым, чувственным: он может злиться, может плакать и смеяться, больше не гоняясь за эфемерными идеалами, которые раньше для него обозначал Дазай. На лице брюнета заиграла улыбка, такая искренняя, что Накаджима даже приподнимает голову с его груди, желая удостовериться, что это ему не привиделось. — Ты чего? — спрашивает Ацуши, наклонив голову в бок. — Да так, вспомнил кое-что хорошее… — бормочет брюнет, тут же прижимая голову блондина обратно, но лишь только для того, чтобы тот не увидел розовые от смущения щеки и лоб. И хоть на улице стоит невыносимый зной, Ацуши впервые за это лето чувствуют приятную прохладу, будто бы Рюноске был таким желанным оазисом в огромной пустыни, который, как раз таки и дарует облегчение от этой невыносимой жары. Послышался тихий стук о деревянную раму, тяжелые капли одна за другой падали на окно, все сильнее и сильнее. А потом как хлынуло, словно кто-то сверху повернул ручку крана, и подул ветер, обдавая обнаженные тела юношей теплым воздухом. Наконец-то природа, изнывавшая от летнего зноя смогла умыться теплым дождем. Это было так прекрасно — лежать с любимым человеком на мягкой постели, наблюдая, как первые лучи солнца выглядывают из-за горизонта, преломляясь в капля дождя, явив на небе нечто смутно похожее на радугу. Ацуши так же улыбается, прижимаясь щекой к худой груди возлюбленного. — Сегодня прекрасная ночь, — лениво бормочет Накаджима, убаюканный звуком дождя. Рюноске точно не знает о чем говорит омега: о том, что произошло между ними или просто легко и непринужденно о погоде, поэтому лишь мягко почесывает светлую макушку, пропуская неровно отросшие локоны сквозь пальцы. Накаджима всегда с теплотой в душе вспоминал каждую секунду проведенную наедине с Акутагавой, когда он не ворчал из-за кипы работы, когда мог спокойно выдохнуть посветив все свое свободное время блондину. Достаточно было и простого молчания, лишь ласковые поглаживания по коленке или плечу. Что для Ацуши оставалась непонятным, так это почему Рюноске все же стремиться спать отдельно. Они вроде давно в отношениях, но каждый раз, желая Ацуши спокойной ночи, брюнет спешил покинуть комнату блондина, ссылаясь на то, что он ляжет позже из-за обилия работы. И так каждый раз. Ацуши и не придавал бы этому такое большое значение если бы не эти чертовы кошмары, которые мучали его каждую ночь. Уже на протяжении нескольких месяцев один и тот же сюжет — огромный белый тигр разрывает худощавое тело Накаджимы на куски, а после уходит, оставляя омегу умирать в луже собственной крови. Каждый раз, блондин пытался поменять исход сна, пытаясь бороться со зверем, пытаясь бежать, но все безуспешно. А потом кое-что случилось… Как обычно работая в саду, Накаджима заприметил Чую. Рыжий омега расхаживал около пруда с карпами, немного неловко придерживая округлившийся живот, который уже достаточно выпирал из-под дорогого кимоно, принося Накахаре дискомфорт. Чуя что-то бормотал себе под нос, слегка поглаживая его, и даже сразу не заметил присутствия Ацуши, пока тот не окликнул его. Чуя сначала чуть вздрогнул, рассеяно осматриваясь по сторонам, кажется, он витал в своих мыслях и был безжалостно вырван из них. Накаджима даже почувствовал легкий стыд. — Чуя-сан, доброе утро, — улыбается блондин, поднимаясь с земли. Он наконец закончил высаживание кустов гортензий, а значит самое время передохнуть, приятно поболтав с Накахарой. За небольшой промежуток времени Ацуши и Чуя стали практически лучшими друзьями. Ацуши не стесняясь делится секретами, а Накахара же в свою очередь любил жаловаться на Дазая, без утайки раскрывая все секреты их с Осаму семейной жизни. — Доброе, — машет омега, походя ближе, а после с удивлением замирает. Его выражение лицо тут же меняется на обеспокоенное и даже немного заинтересованное. Блондина это напрягает, неужели у него что-то на лице? Может рисинка прилипла к щеке? Или нос весь в земле? — Как у вас там с Акутагавой-куном? — будто бы издалека начинает Чуя и омега совсем теряет нить разговора. — Чуя-сан, я не понимаю к чему вы ведете… — мнется Накаджима, смущаясь. Рыжий омега растягивается в мягкой улыбке и трепет Ацуши по серебряным волосам, взъерошивая их еще больше. — Не бери в голову. Просто, в ближайшее время постарайся больше прислушиваться к себе, хорошо? Ацуши совсем теряется, наблюдая, как воодушевленный рыжеволосый омега удаляется. В последнее время Накахара становился все загадочнее и загадочнее. Вечно говорил какими-то витиеватыми метафорами, потом резко замолкал, погружаясь в собственные мысли, становясь чернее тучи, то мог внезапно разрыдаться, раздосадованный тем, что бабочки, которых он мог наблюдать каждый день в саду живут всего лишь один день. «Сумасшествие!» — твердил Дазай-сан. «Взрывы гормонов, не более» — уверяли врачи. «Не дай Бог, мне так…» — открещивался Накаджима. Но в голове все же засела фраза «прислушайся к себе». Ацуши, конечно же, мог догнать Чую и выпытать, что тот имел в виду, но лишний раз дергать беременного омегу с причудами не хотелось, в конце концов это обязанность Дазая. Блондин так и остается стоять на месте, смотря на удаляющуюся фигуру в красном кимоно, которая напевая что-то на незнакомом языке забежала в дом и скрылась за сёдзи. На самом деле, Чуя словно в воду глядел. Буквально через неделю Ацуши занемог, валяясь в постели и ощущая себя земляным червяком. Рвота, насморк, слабость. Не хотелось бы грешить на рыжего омегу, но не даром в Европе, когда-то давно, таких считали колдунами. Накаджима читал об этом в одной из книг Акутагавы, ужасаясь от некоторых кровавых подробностей. Всю болезнь омеги Рюноске был с ним, сторожил у футона, обхватив ладонь блондина своей, ничего не говоря. Он дожидался пока омега уснет, а после уходил. Из ночи в ночь, пока Ацуши полностью не пошел на поправку. Ну почти, наблюдая за состояние подопечного Дазай все же порекомендовал блондину обратиться к врачу, специально припугнув страшной неизлечимой болезнью, в названии которой сам же и ошибся. В тот же вечер Накаджима накинув легкое осенние пальто, потопал до ближайшей больницы, наотрез отказавшись от сопровождения в лице Акутагавы. Он просто знает, что если это действительно окажется неизлечимый недуг, то без слез и рыданий точно не обойдется. Накаджиме просто не хотелось ставить возлюбленного в неловкое положение. И действительно, в тот воскресный день пролились слезы, но всего лишь две, поочередно скатились со щек вниз, ударяясь о кафельный пол больницы. Домой омега шел медленно, будто бы под гипнозом, весь погруженный в свои мысли, пару раз даже нечаяно столкнувшись с такими же невнимательными пешеходами, но вместо привычного извинения Ацуши лишь промолчал, продолжив свой путь. По приходе он сразу бежит наверх, на ходу скидывая деревянные гэта, которые с неприятным грохотом скатились со ступеней. Ему не нужно сейчас лишнее внимание, неуместные вопросы — просто хочется скорее лечь спать, забывшись. Накаджиме даже впервые не хочется прийти к Акутагаве в комнату, нежно поприветствовав, получив в ответ кроткий, но от этого не менее долгожданный поцелуй. Нет, сейчас только сон. Омега скидывает сумку с плеча прямо на пол, падая на футон так, даже не раздеваясь. Он впервые за долгое время ощущает, что просто адски устал, но не в физическом плане, а моральном. Обычно в такие моменты партнер должен был поддерживать свою половинку, но даже здесь Рюноске не справился. Больше не хотелось ничего, а то, что Накаджима узнал от врача не то, чтобы добило, но поставило перед достаточно, для восемнадцатилетнего омеги, серьезным вопросом: «А как быть дальше?». Но даже во сне Накаджима не может обрести покой. Вновь все повторяется, будто в сломанном кинопроекторе, который заживал пленку — белая пустота, клыки тигра на шее, кровь. Ацуши пытается вырываться: лупасит тигра по массивной морде, вцепляясь ногтями в белую шерсть, изо всех сил старается отпихнуть от себя животное, но все без толку. Пасть тигра раскрывается еще сильнее, оголяя грязный от крови юноши частокол зубов, а после… Ацуши вскакивает. Опять. Это до слез обидно, даже когда он спит, он не может почувствовать то самое облегчение. Ацуши покачиваясь, неловко поднимается с футоном. Его трясет, то ли от легкого сквозняка, то ли все еще не отпустило от кошмара. Прихватив подушку, Накаджима решительно топает в комнату к Акутагаве, ему больше не стыдно, что он уподобившись напуганному ребенку залезет в чужой футон. В конце-концов, Рюноске его альфа, а Ацуши его омега, если и сейчас брюнет оттолкнет его это будет обозначать полный крах. Фусума тихо шуршит и блондин просовывает в щель сначала голову. В комнате не горит свет, но глаза сразу привыкают ко тьме, чтобы различить мужскую фигуру развалившуюся на футоне. Тихое, чуть хриплое дыхание изредка прорезает тишину, но стоит Ацуши отворить дверь еще шире, как Рюноске тут же встрепенулся и зашуршал одеялом, приподнимаясь на локтях. — Ммм… Ацуши-кун? — в отличии от омеги, только продрав глаза глаза, Акутагава не мог видеть ничего в темноте, лишь мутный силуэт на фоне белой рисовой бумаги фусума. Он уже успел подумать и об одной из девочек и о Чуе, который пришел сказать что-то важное и вероятно срочное, потому следующий вопрос был очевиден. — Что-то случилось? По шумному выдоху, полному печали, брюнет все же понимает, что это никто иной, как его возлюбленный. Он не успевает даже подняться, как Ацуши тут же устраивается у него под боком, развернувшись спиной. Акутагава молчит, он не удивлен такому позднему визиту возлюбленного, к тому же им давно пора поговорить, и раз Накаджима сам пришел, то нужно было сделать это сейчас, не откладывая на завтра. — Ацуши, — холодная рука брюнета ложится на худощавое плечо. Ладонь у Рюноске сухая, с небольшими мозолями на пальцах от постоянной писанины, но Ацуши все равно на мягкость кожи любимого мужчины. Акутагава нравился ему любым. — Ацуши, послушай… Но омега даже не поворачивается, стараясь притвориться, что давно провалился в глубокий сон. Ему хочется отложить все разговоры до завтра, но брюнет настроен решительно. Он наконец ложится рядом, обняв блондина поперек тела, упираясь носом в чужую шею. — У нас будет ребенок? — наконец тихо произносит Акутагава. Ацуши широко распахивает глаза, его губы предательски задрожали и он сглотнув комок, который застыл в горле выдавил из себя. — Как ты…? — Как я узнал? — перебивает его Акутагава. — Я думал тебе не хорошо и пошел проверить тебя, а когда зашел в комнату едва ли не споткнулся о твою сумку, — Рюноске перехватывает омегу, чтоб тот даже не думал сбежать. Им надо это обсудить. — Рыться в чужих вещах некрасиво, — тихо шипит Ацуши, пытаясь вылезти из захвата. Почему-то было невероятно обидно, обидно не потому, что Акутагава залез в его сумку, а потому, что узнал сам, а не от омеги. Хотя Накаджима не мог ответить даже себе сказал бы он вообще о своей беременности. Он хотел дотянуть до последнего, а после скрыться, уехать подальше из Йокогамы, неся это тяжелое бремя в одиночку. Он не хотел никого нагружать этим, с Акутагавой они этого не планировали, а Дазаю он доставит только хлопоты вторым ребенком в доме. Одно дело просыпаться каждую ночь от криков собственного младенца в своем доме, а другое мучаться еще и от плача приплода обычной служки. Дазай-сан и так сделал слишком много для Накаджимы, обременять мужчину подобным ему было не то, что стыдно, а буквально непозволительно. — Скрывать от мужа свою беременность, вот, что некрасиво, — спокойным тоном говорит Рюноске, осторожно разворачивая к себе несопротивляющегося блондина, желая наконец взглянуть ему в глаза. — Мужа? — Ну да, — все так же коротко отвечает Акутагава, обхватив ладони омеги своими, а после поочередно целует каждую костяшку его хрупкой кисти. — Или ты против? Не сомневайся, я дам нашему ребенку только самое лучшее, не дав повторить ему наши судьбы. — Но как же мы… Ведь у нас нет ничего, — Ацуши совсем запутался, голова буквально идет кругом, а от распирающих эмоций хочется плакать, каждый раз когда мягкие губы альфы касаются его щек, носа, подбородка. Он нужен ему. Рюноске и правда его любит. — Только этот дом, и то я не уверен позволят ли нам остаться после рождения малыша… — Ацуши уже всхлипывает, чувствуя, как брюнет сцеловывает соленную влагу, прижимая омегу ближе к себе. — К черту, к черту все, — бормочет Акутагава, скрипя душой. И хоть Дазай всегда был его кумиром, если он погонит их прочь, то так тому и быть. Рюноске больше не нужно будет возводить его в идолы, ведь сейчас появилось кое-что более важное, важнее всего на свете. — Если выгонят, я займу денег, поживем у моих родственников. А потом я продам свои рассказы. Вряд ли за них получится выручить много, я не Дазай сан, но все же. Мы справимся, я буду всегда рядом… Ацуши слушал этот пылкий монолог с замиранием сердца, будто бы молитву. А слезы так и продолжали бежать с глаз, падая на шею, каждый раз когда омега отчаянно кивал, соглашаясь со всем сказанным. Они не спали практически до самого утра, обмениваясь тихими фразами, которые в тишине были больше похожи на тихое мурлыканье, а когда Ацуши все же прикрыв глаза уснул, Рюноске оставил мягкий поцелуй на его губах, убирая с лица непослушную бело-черную прядку. Погрузившись в сон, омега вновь очутился в той самой белой комнате, но на этот раз свет не выжигал глаза, а даже наоборот, даровал некое спокойствие. Теперь Накаджима мог спокойно оглядеться, замечая фигуру того самого белого тигра. Животное стоит замерев, лишь изредка помахивая полосатым хвостом. Пронзительно голубые глаза буквально глядят в душу омеги, он уже ожидает прыжка зверя и вновь металлического привкуса во рту на утро, но тигр будто и сам чего то ждет. — Ты чего? — впервые подает голос Накаджима, ощущая его каким-то не таким, другим, словно он и не он вовсе. Тигр остается безмолвен, лишь шумно выдыхает, подобно человеку, а после разворачивает, начиная уходить. Ацуши стоит в недоумении, пока животное не оглядывается, вновь одаривая омегу пристальным взглядом. Он ждет. — Ты хочешь что-то мне показать? — в ответ та же тишина, но Накаджима понимает, что должен идти за зверем. Комната постепенно начинает приобретать какие-то очертания, все больше и больше походя на лес. А потом Ацуши слышит тихий писк и жалобное мяуканье, будто где-то неподалеку стояла корзинка с новорожденными котятами. Тигр скрывается в траве, юноша еле успевает нагнать его, а потом замирает. Страшный хищник, что терроризировал его во сне уже долгое время развалился на земле, а под его боком копошились два маленьких тигренка, наперебой пища и тыкаясь своими слепыми мордочками в густую шерсть матери в поисках молока. — Так ты, просто защищал их, да? — Ацуши присаживается на землю, наблюдая за этим чудным зрелищем. Он просто не может поверить своим глазам. Все страхи и переживания, которые будто сжирали его душу вмиг развеялись, принося лишь безбрежное спокойствие. Тигр лишь одобрительно урчит, с нежностью поглядывая на своих малышей. На утро Накаджима чувствует себя на удивление отдохнувшим. С тех пор, белый тигр больше ни разу не являлся к нему во сне.

Новость о своей беременности Ацуши преподнёс всему дому уже после родов Накахары. Несмотря на все страхи и переживания будущие родители получили море поздравлений от домочадцев. Дазай даже по-дружески похлопал Акутагаву по плечу, предложив пропустить по стаканчику чего-нибудь крепкого, а Чуя высказал свою радость, мол у Фамии появится товарищ по играм. Спустя восемь месяцев в центральной больницы Йокогамы, Ацуши дал жизнь двум очаровательным малышам — Хироши и Такаши. Тогда Рюноске впервые за всю свою жизнь не смогу сдержать слез от счастья.