Малой кровью (мини)

      Капитан Кэйа возвращается в город после задания. Он трезв как стёклышко и устал как собака. Всё началось в середине дня как простенькая жалоба на подозрительное скопление слаймов, а завершилось только за полночь изнурительным боем с похитителями сокровищ и парочкой фатуи — и это после целого дня беготни то в Вольфендом, то на Горы Буревестника. Кэйа думает только о том, что сейчас придёт в штаб и просто свалится лицом в подушку. Даже раздеваться не будет. Даже сапоги снимать.       Но профдеформацию никто не отменял, и даже пройдя главные ворота он продолжает сканировать взглядом пустынные улочки, подмечая всё, что выбивается из привычной картины. Через два поворота его глаз выцепляет странное пятно на камне городской стены. Но отсюда его толком не разглядеть. Поторговавшись со своей совестью пару секунд, он подкидывает монетку, проигрывает, и с тяжким вздохом идёт посмотреть поближе.       Сон снимает как рукой. Это кровь. Отпечаток ладони и смазанных пальцев. Словно кто-то шёл по стеночке и держался, чтобы не упасть. Через пару метров виднеется ещё один такой отпечаток. Кэйа хмурится и идёт по следам. Спустя ещё два отпечатка начинается проулок между жилыми домами. Крупные, смазанные капли крови на земле подсказывают капитану, что ему туда.       Он двигается тихо и держит руку в напряжении, готовый в любой момент воспользоваться элементальной энергией или призвать меч. В переулке царит полумрак и разглядеть что-то непросто, но Кэйа сосредоточенно вглядывается в каждую тень. И наконец видит: почти у самого выхода из переулка сидит фигура в плаще. Это мужчина. И «сидит» это громко сказано. Скорее бесформенно привалился к зданию, согнув одно колено. Его лицо скрыто капюшоном, так что не ясно даже, жив ли он вообще. Приехали. Только трупа им не хватало. Неужели убийство?       Кэйа подходит ближе и внимательно оглядывается: чтобы убедиться, что убийца, если таковой имеется, не притаился где-то неподалёку. Но в переулке с ним лишь тишина и полумрак. Ну и вот, потенциальный труп ещё. Кэйа приседает перед ним на корточки и тянет двумя пальцами за капюшон.       Когда он видит знакомый всполох алых волос, у него останавливается сердце. Глаза Дилюка закрыты, и он ужасно бледен. Это видно даже в скудном освещении. Мертвенно бледен. Кэйа панически вцепляется в его плечи и тянет на себя. Раздаётся болезненный стон и алые глаза приоткрываются. Живой. О, будьте благословенны архонты, живой! Но всё же в крови и в подворотне.       — Люк, что случилось? — требует Кэйа. Дилюк глядит исподлобья, с трудом фокусируясь на его лице.       — Кэйа… — бормочет он. Потом секунду что-то соображает и немедленно хмурится: — Всё в порядке. У меня всё под контролем, — звучит хрипло. Даже несмотря на только что пережитый испуг за его жизнь, Кэйа не может сдержать фырка. Его руку тут же скидывают с плеча. С трудом, но скидывают.       — А в проулке ты присел так, ради развлечения? — Кэйа определённо не может сдержать сарказм так же, как Дилюк не может сдержать упрямство.       — До таверны всего два дома. Иди куда шёл.       Что и требовалось доказать. Кэйа обречённо вздыхает.       — Ты ранен, — вместо вопросов он решает оперировать утверждениями. От них сложнее уклониться.       — Ничего смертельного, — с натяжным вдохом цедит Дилюк, хотя в глазах у него по-прежнему туман и он едва держит их открытыми. Честно, это уже какой-то новый уровень даже для него.       Кэйа не мог сказать, что они прямо помирились, но отношения в последнее время стали довольно сносными. Ну, для их ситуации. Не было никаких серьёзных разговоров и выворачивания души наизнанку друг перед другом. До этого им ещё как до луны пешком. Но постепенно Полуночный Герой стал чаще выбираться с капитаном на совместные патрули. Потом его дневная ипостась стала чаще отзываться на попытки Кэйи завязать разговор. Потом Дилюк стал отвечать на большинство его неуместных шуток простым закатом глаз, а не оскорблениями. Потом перестал одёргивать редкие «Люк», которые Кэйа стал себе позволять.       Конечно, всё это по-прежнему перемежается совершенно абсурдными ссорами, претензиями на ровном месте и презрительными фырками — но их стало ощутимо меньше. И Кэйе казалось, что сценарий, при котором Дилюк станет отбиваться от его помощи, истекая кровью посреди улицы, это уже давно пройденный этап, к которому они не вернутся. Но вот вам, здрасьте.       — Наверное, вы не помните, господин Дилюк, — начинает раздражаться он, — но когда-то в прошлой жизни перед вступлением в орден мы с вами вдвоём читали брошюрку о скрытых опасностях службы. И я отлично помню строчку о том, что от кровопотери умирают чаще, чем от непосредственных травм.       — И что?       — А то, что судя по цвету твоей недовольной морды, — тычет ему пальцем в щёку Кэйа, — в тебе крови осталось с напёрсток. Вставай, давай, раз всё в порядке, — он передразнивает его недавний тон. — Я просто доведу тебя до таверны, а там уже делай сам что хочешь.       Он поднимается с корточек и протягивает виноделу руку. Дилюку определённо не нравится описание его лица как недовольной морды и он морщится, игнорируя руку Кэйи. Тот уже откровенно цокает, наклоняется к нему сам, ныряет ладонями подмышки и не то что не дёргает — даже вверх ещё не тянет — но Дилюк уже болезненно вскрикивает. Кэйа испуганно убирает руки и, пока Дилюк шипит, возмущается виноватым голосом:       — Архонты, Люк! Я не знаю, как именно ты ранен. Хватит упрямиться, и скажи, как тебе помочь!       Тот буравит его яростным взглядом, тяжело дыша. И Кэйа уже хочет начать извиняться и объяснять, что правда не хотел сделать больно, но тут Дилюк демонстративно отводит взгляд, словно один только вид капитана ему противен. На лице Кэйи зеркально отражается недовольство Дилюка, он хлопает себя по коленям и разгибается.       — Ладно, — хмыкает он. — Хочешь чтобы Венти слагал баллады о твоей героической смерти в подворотне от собственного упрямства? Кто я такой, чтобы тебя останавливать!       На секунду даже ему самому кажется, что он действительно сейчас развернётся и уйдёт. Потому что просто невозможно продолжать беспокоиться за настолько упрямого барана. Но, конечно, он не уходит. Просто стоит и недовольно смотрит на свои перепачканные в крови пальцы. Он же не некоторые, чтобы вот так взять и бросить важного для себя человека на произвол судьбы. И кажется, Дилюк понимает это. Потому что он недовольно сопит, рычит ругательство, но потом всё же произносит:       — У меня порезы на теле. Поверхностные, но много, — в глаза он Кэйе не смотрит. — Можно попробовать под локти как-то. Или за руки…       Кэйа облегчённо вздыхает и утвердительно хмыкает в ответ.       Следующие десять минут тянутся бесконечно, потому что не имея возможности ни за что нормально ухватиться, ни резко дёргать, Дилюка приходится поднимать буквально по миллиметру. Каждое сокращение мышц и движение одежды болезненно. Дилюк лишь тяжело и часто дышит, кусает губы и своевременно бормочет, куда Кэйа может переместить руки, чтобы не сделать хуже. Благо, спина цела и можно хоть как-то опереть его на здание чтобы дать обоим передышку-другую. Поэтому, когда он наконец выпрямляется в полный рост, Кэйа решает, что можно его наконец ненадолго отпустить — стена подержит — а то у самого уже руки дрожат от напряжения.       — Всё ещё настаиваешь, что встал и дошёл бы сам? — интересуется он. Даже без сарказма. Ну почти. Дилюк, собирающий силы для следующего рывка, откинувшись затылком на здание, наклоняет голову в его сторону и одним только взглядом передаёт всё, что о нём думает. Спойлер: ничего хорошего. — Никакой благодарности, — фыркает Кэйа. — Ну что, как будем обжиматься? — мурлычет он, внимательно оглядывая Дилюка с головы до ног. Ничему-то его жизнь не учит.       На этот раз Дилюк рычит что-то крайне оскорбительное. Стиснув зубы, отлепляется от стены и широким шагом направляется в сторону таверны сам. Но уже через полметра его ведёт, он машинально пятится назад и не падает только потому, что упирается спиной в грудь вовремя подоспевшего Кэйи. Которому на этот раз хватает мозгов не язвить. А вот тяжкий вздох — дело святое.       — Я между прочим, серьёзно спрашивал, — говорит он уже адекватным тоном.       — Сложно отличать, когда всё, что ты говоришь, звучит как паясничество, — измученно выдыхает Дилюк. Видно, сил у него почти не осталось.       — А как с тобой ещё разговаривать, если ты только огрызаешься? — звучит тоже как-то слишком искренне.       Повисает пауза. Дилюк пытается повернуть голову и посмотреть на Кэйю, но от этого его снова ведёт, и он только машинально тянется к своему лбу, цепляясь за услужливо подставленную руку.       — Так, успеем ещё, — говорит Кэйа, имея в виду разговоры по душам. — Давай соображать, как доползти до таверны.       Разработку стратегии он берёт на себя, потому что вся концентрация Дилюка уходит на то, чтобы держаться на ногах. Нести его не получится, ни на руках, ни на спине — этот вариант Кэйа отмёл ещё в самом начале. Закинуть руку Кэйе на плечо он, вероятно сможет, но смысла в этом мало: Кэйа-то не сможет его никак придерживать. Да и сама поза будет создавать лишний дискомфорт — Дилюку придётся тянуться. Вот уж он никогда не думал, что эти три сантиметра разницы в их росте когда-то будут иметь значение.       В итоге, Кэйа не придумывает ничего лучше, чем просто сдвинуться вправо, чтобы упираться в его спину не всей грудью, а только одним плечом и крепко подхватить его под оба локтя, чтобы в случае чего Дилюк мог на него опереться. Придётся вести его, как старушку через дорогу. Не очень элегантно, но что уж есть. Кроме того — перед кем тут красоваться.       Так они и бредут в сторону таверны: медленно, аккуратно и с остановками на головокружение. Слава архонтам, до цели действительно всего два здания. Правда, их муравьиным шагом ощущается как все двадцать. Но вода камень точит, и в итоге они всё же выходят к чёрному ходу. Хорошо, что ближе именно он — не хватало ещё перемазать кровью входную дверь.       — Ключ? — подставляет ладонь Кэйа. Морщась, Дилюк лезет в нужный карман и вдруг с раздражённым стоном чертыхается. — Что такое?       — Нет ключа, — отвечает он. — Карман разрезан.       Кэйа сначала странно молчит, а потом как-то особенно тяжко вздыхает.       — Ох, прибьёшь ты меня… — бормочет он.       Затем шуршит своей накидкой и через пару секунд в замочной скважине уже поворачивается тяжёлый ключ черного металла. И без того туманному сознанию Дилюка требуется не один десяток секунд, чтобы понять, что именно произошло. Кэйа успевает провести его внутрь, запереть дверь и даже аккуратно прислонить его поясницей к барной стойке, когда до Дилюка наконец доходит:       — У ТЕБЯ ЕСТЬ КЛЮЧ ОТ МОЕЙ ТАВЕРНЫ?! — видят архонты, ничто так не прибавляет сил, как ярость.       — У меня много чего есть, — недовольно отзывается Кэйа.       — Кроме совести, — огрызается Дилюк и, несмотря на боль, пытается отобрать свой локоть, за который Кэйа его до сих пор придерживает. Но ему не дают.       — К твоему сведению, я его сделал исключительно на всякий случай, — раздражённо цедит Кэйа, возвращая Дилюку такой же хмурый взгляд, каким буравят его.       — На какой такой всякий случай, — шипит Дилюк в ответ.       — О, даже не знаю, — мурлычет Кэйа. Кладёт палец на свой подбородок и наигранно задумчиво смотрит в потолок. — Может… тот самый, что происходит прямо сейчас?! — совсем другим тоном заканчивает он, снова заглядывая в глаза скрипящему зубами Дилюку. — Если бы у меня не было ключа, мы бы с тобой тащились в штаб или собор!       Дилюку приходится прикусить язык — тут не поспоришь. Но чёрный пояс по упрямству не просто так выдают.       — Я завтра же сменю замки, — выплёвывает он, прикрывая глаза. Вообще, он предпочёл бы отвернуться, но боится спровоцировать головокружение.       — Да флаг в руки, — фыркает Кэйа. — Всё равно придётся. Свой-то ключ ты архонты знают где посеял.       — Вы обещали отвести меня в таверну и сразу уйти, сэр Кэйа, — снова приоткрыв глаза, напоминает Дилюк тем тоном, которым они обычно пассивно агрессируют на людях.       — О, господин Дилюк, — охотно подхватывает эту интонацию вышеуказанный сэр, — вам ли не знать: можно верить только половине из того, что я говорю, — и улыбается фирменно, гаденько. А затем тянет застёжку плаща на шее Дилюка.       — Что ты делаешь? — паникует тот.       — Раздеваю тебя, — хмуро отзывается Кэйа.       Дилюк тянется чтобы перехватить его руку, но он не в том состоянии, чтобы соревноваться с Кэйей в скорости реакции. Плащ сползает с его плеч и с глухим звуком тяжёлой ткани падает на стойку за его спиной.       Кэйа смотрит на то, что скрывалось под ним, и вся спесь мгновенно слетает с его лица.       — Архонты, Люк… — испуганно шепчет он, ощущая, что во рту вдруг страшно пересохло.       С воинственными перепалками Дилюка легко забыть, по какому поводу они вообще тут собрались. Но теперь, глядя на изрезанный буквально в лоскуты сюртук, Кэйа понимает, что вообще-то им давно стоит заткнуться и заняться делом. А то всё закончится очень плачевно. В конце концов, про брошюрку он не врал и кровопотеря дело не шуточное. А на белой рубашке Дилюка нет ни единого светлого пятнышка, она вся бурая от крови. И держится в основном на ней же и честном слове.       — Ладно, всё, повоевали и хватит, — сдвигает брови Кэйа. — Сначала разберёмся с этим, потом продолжим, если захочешь. Как ты вообще на ногах ещё стоишь? — с искренним сочувствием в голосе выдыхает он, протягивая руку к телу Дилюка, словно хочет пожалеть, но не касается.       — Твоими молитвами, — то ли издевается, то ли соглашается на перемирие Дилюк.       — Кстати, о молитвах… Может, стоит позвать Барбару? — решает всё же трактовать это как перемирие Кэйа. И, кажется, не зря. Потому что Дилюк отрицательно хмыкает:       — Её нет в городе, — а потом добавляет: — Сами справимся.       Кэйа уже и не помнит, когда Дилюк в последний раз употреблял что-то похожее на «мы» в предложении о нём. Кажется, ему только что отдали все карты в руки.       — Тогда за столешницу держись, — кивает он.       Дилюк послушно цепляется за барную стойку пальцами, чтобы Кэйа мог наконец выпустить его локоть и освободить себе обе руки, а затем ставит свою ногу между его. Кэйа зажимает его колено своими для подстраховки. Они делают это молча и совершенно без задней мысли. Что-что, а как работать сообща у них вшито в подкорку, на уровне мышечной памяти.       — Будет неприятно, — вздыхает Кэйа, протягивая руки к пуговицам на груди Дилюка. Точнее к тому, что от них осталось.       — Без тебя зн… — начинает тот, но давится судорожным вдохом, потому что Кэйа уже тянет в сторону первую полоску ткани.       Кэйа шепчет что-то извиняющееся и тянет следующую. Потом ещё и ещё. Прерывается на пару заплутавших пуговиц. А потом продолжает с тканью. И так слой за слоем, ряд за рядом убирает с тела Дилюка то, что осталось от сюртука и рубашки. Кое-где ткань отходит совсем легко — там, где раны достаточно глубокие и кровь ещё продолжает сочиться. А где-то её приходится буквально отдирать от кожи.       Очередные пять минут растягиваются в бесконечность. На лбу Дилюка выступает испарина. Ему бы запрокинуть голову, чтобы было полегче дышать, но он понимает, что сейчас это непозволительная роскошь — он тут же свалится за барную стойку. Кэйа посылает ему сочувствующий взгляд:       — Уже почти всё.       Дилюк благодарно хмыкает и прикрывает глаза. Через десяток глубоких вдохов Кэйа наконец аккуратно скользит пальцами по его плечам, спуская уцелевшую часть рубашки и сюртука до локтей. Затем смотрит на полностью открывшийся торс Дилюка и у него сводит зубы. Много порезов — это очень скромное описание. На Дилюке буквально нет живого места, он исполосован вдоль и поперёк. Как ему в таком состоянии ещё хватает сил на пререкания — загадка. Хотя, он всегда был более выносливым из них двоих. И более упрямым.       Кэйа вздыхает, а потом осторожно просовывает руки ему за спину.       — Снимай, — тихо произносит он, склонившись почти вплотную к Дилюку, придерживая его под лопатками. Дилюк переносит вес на его ладони, а потом, морщась, начинает избавляться от первого рукава.       Они невыносимо близко. Кэйа, который с шестнадцати лет представлял полуобнажённого Дилюка в своих объятиях, тяжело сглатывает. В его фантазиях, конечно, всё было иначе. Там не было крови, зато была взаимность. Тут же всё с точностью до наоборот. И честно говоря, Кэйе за себя стыдно. Дилюку плохо и больно, он просто доверяет ему свои раны, а он тут думает о своих воздыханиях. Но волосы Дилюка щекочут его щёку. Он пышет жаром, пахнет потом и пеплом. И о нём просто невозможно не думать.       Кэйа прикрывает глаза, сдерживая тяжкий вздох. Даже в годы их тесной дружбы он не смел ни на что надеяться. Он — потерянный мальчишка из проклятой страны со страшным секретом. Дилюк — золотой ребёнок города свободы: умный, честный, храбрый, поцелованный архонтами. То, что он в принципе выбрал проводить почти всё своё время именно с Кэйей, уже казалось благословением. Дилюк грел, оберегал, защищал. Звал братом. Доверял. С ним Кэйе верилось, что у него есть шанс на светлое будущее, даже несмотря на его проклятую родословную. И он так боялся его потерять, что не смел даже заикаться о своих небратских чувствах. Думал, если они просто смогут и дальше так же сражаться рука об руку, вместе смеяться, делить пополам все страхи и тревоги, то ему этого хватит.       И, возможно, правда хватило бы. Вот только один страх разделить не получилось. Слишком он оказался тяжёл и не к месту. И разбил их вдребезги. И Дилюка Кэйа всё равно потерял. Боялся, что навсегда, но архонты смилостивились. Или сыграли злую шутку. Тут как посмотреть.       Когда Дилюк только вернулся в город, Кэйа его буквально не узнал. Сперва ему показалось, что от человека, которого он так трепетно любил, не осталось совсем ничего. И это резало по живому гораздо сильнее, чем откровенная неприязнь и колкие замечания этого нового Дилюка. Но потом Кэйа присмотрелся. И понял, что названный братец просто обзавёлся собственным набором масок и шипов. Малейшее смущение, удивление или беспокойство Дилюк теперь ловко конвертировал в раздражение и агрессию, отчего постороннему взгляду казалось, что весь его спектр эмоций сузился только до них. Но Кэйа-то знал его лучше остальных. И в итоге разглядел сохранившиеся подо всем этим искренность и тепло.       Вот только самому Кэйе, который эти чувства видит лучше остальных, по-прежнему достаётся их меньше всего. Всё же они оба уже не те мальчишки, которых разлучила судьба в ту ночь. Дилюк всегда был упрям, а тут стал совсем бараном, Кэйа всегда был остёр на язык, а теперь почти потерял тормоза. Взаимная обида ещё болит, поэтому при малейших неудобствах оба встают в оборону. Вроде общаются, а вроде держат дистанцию. Вроде пытаются помириться, а вроде ведут себя, как два последних идиота. Дилюк, кажется, тоже скучает, но регулярно вспоминает, что вообще-то нельзя, и одёргивает себя. Это в свою очередь доводит Кэйю до белого каления, и он неизменно щетинится сарказмом и колкостями. Так что какие уж тут воздыхания. Научиться бы для начала просто снова общаться, как нормальные люди.       Дилюк наконец освобождается от второго рукава. Кэйа ждёт пока он снова крепко возьмётся за столешницу и только потом убирает руки от его спины, чтобы сбросить лохмотья, оставшиеся от сюртука и рубашки на пол, за барную стойку. Он чувствует, как дрожит от напряжения колено, зажатое между его ног.       — Так, давай-ка, — он мотает головой, отбрасывая все ненужные мысли. — Нужно тебя положить.       — Куда?       — На стойку. Куда ещё?       Дилюк с сомнением шарит взглядом по таверне. Стойка действительно оптимальный вариант. Достаточно широкая, крепкая и высокая. Правда, с последним как раз небольшие проблемы. Сейчас её край упирается в поясницу Дилюка, чуть выше копчика. И в данной ситуации, чтобы на неё как-то сесть придётся постараться. Кэйа это тоже прекрасно понимает. Поэтому пока Дилюк взглядом ищет альтернативы вокруг, внимательно осматривает его, себя и стойку.       — Так, — в итоге заключает он. — Я тебя подсажу. Обопрёшься на моё плечо, — он показательно хлопает себя по правому, — а я подтолкну тебя за ногу. Рывок будет болезненный, но не то чтобы у нас были варианты. Неизвестно, сколько ты ещё простоишь.       — Хорошо, — хрипло вздыхает Дилюк. — Давай попробуем.       Кэйа выпускает ногу Дилюка из плена собственных, подхватывает её под колено и прижимает к своему бедру. Дилюк как-то крайне задумчиво смотрит на это своим затуманенным взором. Кэйа напоминающе хлопает себя по плечу. Дилюк моргает, словно сбрасывая наваждение и тянется рукой, куда велели, но стоит ему догнать взглядом эту самую руку, почему-то вдруг замирает, так и не коснувшись.       — Что такое? — Кэйа непонимающе глядит на его сдвинутые брови.       — Мех, — вдруг односложно произносит Дилюк.       Кэйа поворачивает голову в сторону его окровавленной руки — точнее, перчатки — которая зависла в паре сантиметров от каким-то чудом до сих пор белоснежного меха его накидки. Дилюк не хочет пачкать его кровью. Кэйа невольно выдыхает смешок.       — Нашёл о чём волноваться, — качает головой он, но застёжкой на груди всё же щёлкает. Накидка летит вниз, прямо на пол, и Кэйа отбрасывает её ногой подальше. А затем посылает Дилюку многозначительный взгляд.       Тот хмыкает и наконец берётся рукой за его плечо.       — Опираешься на меня, толкаешься рукой от столешницы, остальное сделаю я, — говорит Кэйа. Дилюк облизывает губы и утвердительно хмыкает — кивать нынче дело опасное. — Будет…       — Больно, — перебивает он, на этот раз беззлобно. — Я знаю.       — На счёт три, — сочувствующе поджимает губы Кэйа, поудобнее перехватывая его ногу. — Раз… два… три!       Дилюк напрягает руку, упирающуюся в столешницу, и крепко сжимает плечо Кэйи, а тот подаётся вперёд всем телом, увлекая за собой его ногу и приподнимает его — фактически заталкивает Дилюка на барную стойку. Кэйа старается сделать всё как можно более плавно, но Дилюк всё равно болезненно стонет. А главное, не слишком-то далеко продвигается. Кэйа понимает, что если он сейчас соскользнёт обратно, это лишь добавит им проблем. Поэтому скорее подхватывает и вторую ногу и снова толкает Дилюка вперёд. На этот раз успешно, но чуть агрессивнее и, судя по всему, гораздо больнее первого рывка. Потому что Дилюк вскрикивает сквозь стиснутые зубы, хватаясь за Кэйю второй рукой, и утыкается лбом ему в щёку.       Убедившись, что он сидит как следует и никуда не сползёт, Кэйа отпускает его ноги и встревоженно берёт в ладони его лицо.       — Люк, Люк, эй… — хлопает его по щекам.       В ответ ему самому смазано прилетает ладонью по скуле. Очень вяло, слабо и, очевидно, рефлекторно. А затем алые глаза открываются и смотрят на него с расфокусированным укором. Кэйа невольно усмехается:       — Ну раз дерёшься, то жить будешь, — в ответ Дилюк лишь закатывает глаза, раздражённо смахивая его руки со своего лица. — Не расслабляйся. Это мы только сели. А ещё надо лечь.       — Дай мне передышку, — морщится Дилюк, пытаясь унять нахлынувшее головокружение.       — Всё, что пожелаете, господин Дилюк, — мурлычет Кэйа, опуская руки на его бёдра.       Он опять старается не думать. Не думать, просто не думать. О том, что стоит между разведённых ног Дилюка, а тот практически обнимает его за шею. Не сейчас. Не об этом. Кэйа скользит взглядом по его окровавленной груди и снова чувствует себя последней тварью. Пытаясь собраться, он совсем опускает взгляд и вдруг цепляется им за свой Глаз Бога.       — Точно! — вдруг восклицает он.       — Что? — поднимает на него мутный взгляд Дилюк.       — Есть идейка. Я так иногда делаю, когда у самого нет возможности нормально разобраться с раной, — довольно дёргает бровями Кэйа. — Сейчас мы тебя и обезболим немного и времени выиграем.       Дилюк всё ещё ничего не понимает, а Кэйа находит более-менее целый участок на его животе и осторожно прикладывает туда руку.       — Что ты?.. — морщится Дилюк.       — Будет холодно, потерпи, — и пускает в ладонь крио.       Он смотрит как удивлённо расширяются глаза Дилюка, чувствует, как сокращаются под его пальцами мышцы пресса. Дилюк цепляется пальцами за плечи Кэйи, совсем близко к шее, и судорожно втягивает ртом воздух. А потом так же рвано выдыхает. Его приоткрытые губы самое прекрасное что Кэйа видел в своей жизни, их невыносимо хочется поцеловать. Но он лишь опускает взгляд, убирает руку и внимательно осматривает результат своих манипуляций: раны покрылись тоненькими корочками льда. Это на время остановит кровотечение. Как раз чтобы успеть найти и принести мазь, тряпки, воду и что-нибудь для дезинфекции.       Но сперва надо всё же уложить Дилюка.       — Ну как? Полегче? — спрашивает Кэйа, снова заглядывая ему в глаза.       — Полегче, — даже чуть кивает тот. И убирает руки от его шеи, предпочитая вернуть их на край столешницы. Ах да, холод ведь ещё бодрит и проясняет разум. Что ж, везде есть свои минусы. — Мог бы и нормально предупредить.       Кэйа только пожимает плечами, стаскивая с него сапоги. А потом не то чтобы забрасывает, скорее плавно заводит ноги Дилюка на стойку. Тот цепляется за столешницу и шипит, но явно переносит всё гораздо лучше, чем пару минут назад. Надо было его раньше подморозить. Как Кэйа сразу не догадался? Ах да, потому что думал не пойми о чём. Дав себе мысленного пинка, Кэйа зарекается возвращаться сегодня к этой теме. Всё, с этой секунды он просто лечит Дилюка, а все свои чувства может засунуть себе куда угодно. В конце концов, хоть у кого-то в этой комнате должна оставаться ясная голова.       Аккуратно придерживая Дилюка за спину, он помогает ему наконец полностью лечь на стойку. Кое-как поправляет оставшийся под ним плащ, а потом возвращается, чтобы посмотреть на его лицо.       Тот лежит, прикрыв глаза, и пытается усмирить сбившееся дыхание. Несмотря на всю браваду, ему тяжело. Кэйа решает поторопиться.       — Так, я пошёл собирать всякие мази и тряпки, а ты главное не отключайся, — сообщает он Дилюку и, получив одобрительный хмык, уходит первым делом за стойку и начинает искать, во что можно набрать воду. Погремев всякими мисками и тазиками, он находит подходящий и идёт его наполнять. — Под не отключайся я имею в виду говори со мной, чтобы я знал, что ты в сознании, — уточняет Кэйа из дальнего угла таверны под журчание воды.       — О чём мне с тобой говорить? — то ли упрёк, то ли искренний вопрос. Ясность разума Дилюка явно играет не на стороне Кэйи. Но ему, собственно, не привыкать. Он стягивает перчатки, чтобы помыть руки, и спрашивает:       — Может расскажешь, кто тебя так покромсал?       Дилюк отвечает не сразу.       — Не твоё дело, — наконец бурчит он на удивление агрессивно.       — Очень даже моё, — возражает Кэйа, не ожидавший, что даже в таком простом вопросе его отошьют, но опять же — не привыкать. — Мне, как рыцарю, очень важно знать, что за напасть такая завелась возле города, что даже ты ушёл от неё в таком виде. Что за тварь может так исполосовать великого и могучего Полуночного…       — Это не тварь, — раздражённо перебивает его Дилюк. — Просто надо было разобраться кое с кем. И я разобрался.       — С кем?       Дилюк молчит. Подозрительно молчит. Кэйа приносит тазик с водой на один из барных стульев и, встретившись с Дилюком взглядом, задумчиво хмыкает.       — Значит придётся мне проявить свою капитанскую дедукцию, — подмигивает он ему. А потом идёт доставать с полок чистые тряпки и рассуждает вслух: — Хммм… порезы значат, что это был кто-то с холодным оружием. Но вряд ли это меч, раны какие-то больно длинные… — две тряпки летят сразу в таз, а ещё две ложатся на соседний стул. — Так. Кто-то достаточно сильный, что даже тебе пришлось попотеть. Или проворный?.. Кто-то, кого надо атаковать вблизи, раз тебя так покромсало. В него нельзя просто метнуть огненной птичкой, потому что… у него иммунитет! Ты пошёл против кого-то с пиро? — он недовольно зыркает на Дилюка. Тот слишком красноречиво отворачивается и закрывает глаза. Кэйа задумчиво тянет: — Проворный человек с пиро и лезвиями… — его осеняет. — Дилюк, я бы сказал, что ты столкнулся с иллюзионистами Фатуи. Но даже ты не настолько идиот, чтобы лезть на пиро-иллюзионистов в одиночку.       Опять молчание. Кэйа лезет в ящичек под стойкой, где в таверне хранится аптечка. Но не в саму аптечку, а в потайной отсек за ней, где есть лекарства, которые больше подходят для бойца, чем для бармена.       — Дилюк, — тянет он, перебирая содержимое, — отвечай, а то я решу, что ты отключился и буду бить тебя по щекам.       — Что? — отзывается тот, будто не слышал всей его тирады. Или не слушал.       — Ты в одиночку полез на пиро-иллюзионистов?       Слышится тяжкий вздох.       — Допустим, — наконец нехотя хмыкает Дилюк.       — Сколько их было?       — Двое, — говорит он, очевидно понимая, что лучше ответить сразу.       — Да что ты, — парирует Кэйа, которому хватило секундного колебания в его голосе, чтобы понять, что ему безбожно врут.       — Ладно, трое, — нехотя исправляется Дилюк.       — Очень убедительно, — елейно тянет Кэйа, а потом серьёзным тоном переспрашивает: — Сколько?       — Что ты пристал?!       — Ди-люк.       Дилюк стискивает зубы и разве что не мечется на стойке. Он понимает, что ему ни встать, ни сесть, ни уйти. Он буквально загнан в угол и от него не отстанут. Поэтому всё же отвечает:       — Шестеро.       И сразу об этом жалеет.       — Ты в одиночку полез на шестерых пиро-иллюзионистов с лезвиями?! — возмущённо высовывается из-за стойки Кэйа.       — Ну началось, — обречённо вздыхает Дилюк.       — Ты бессмертный, что ли?!       — Как видишь, выжил.       — Ага, и отделался малой кровью, — саркастически фыркает Кэйа.       — А надо было мимо пройти?! — слышно, что он начинает злиться, но ему не хватает сил, чтобы в полной мере выразить своё раздражение.       — Представь себе! А не лезть со своим пиро против шестерых пиро-иллюзионистов! — не унимается Кэйа.       — Ой, а ты бы прошёл.       — Мимо шестерых крио-магов?! — фыркает Кэйа. — Конечно! Даже я не настолько отбитый.       — А что ж ты тогда сегодня не мог просто мимо пройти, — наконец огрызается в ответ Дилюк, зыркая на него, — а прикопался ко мне и никак не отстанешь?!       И тут пазл окончательно складывается. Кэйа понимает, и почему Дилюк не хотел раскрывать своего противника, и почему вообще отбивался от его помощи. Он и сам прекрасно понимал, что сделал глупость. Даже две. Сначала полез в неравный бой, которого легко мог избежать, и выкарабкался только чудом, а потом ещё и переоценил свою выносливость, пока добирался до города. То есть буквально два раза подряд собственная чрезмерная самоуверенность едва не стоила ему жизни. Причём по какому-то совершенно тривиальному поводу. И он прекрасно понимал, что, если Кэйа узнает об этом, то будет припоминать ему этот случай до конца его дней. Ну или собственных.       И Кэйа просто не может промолчать.       — Погоди, — хихикает он, опуская баночку с мазью на стул рядом с тряпками, а затем складывает руки на груди. — Хочешь сказать, ты буквально был готов помереть в подворотне, лишь бы я не узнал, какой ты идиот? — кажется, скрип зубов Дилюка слышен даже на винокурне. Ну и как тут не пнуть лежачего: — Плохие новости, я и так давно в курсе.       — Сам идиот, — единственное что получается выплюнуть у взбешённого Дилюка.       — Ну так с кем поведёшься, — мурлычет Кэйа.       В ответ Дилюк лишь раздражённо то ли рычит, то ли стонет, как делают люди только когда у них не остаётся аргументов, и очень хочется придушить оппонента, но нет такой возможности. Кэйа довольно ухмыляется.       — Да ладно тебе, я польщён, что тебя до сих пор так волнует моё мнение, — и это даже правда. Но Дилюк прав — всё, что говорит Кэйа звучит, как паясничество.       — Ничего меня не волнует, — огрызается он. — Глаза б мои тебя не видели.       — А вы их закройте, господин Дилюк, говорят помогает, — хмыкает Кэйа, веселясь до невозможности.       Потому что даже ему понятно, что это сущее враньё. Если бы Дилюк хотел по-настоящему прогнать Кэйю, его бы не остановило даже пробитое лёгкое и вырванное сердце, не то что какая-то исполосованная грудь.       Кэйа ещё раз окидывает взглядом всё, что принёс и спрашивает:       — Огненная вода из Снежной ведь на дальнем стеллаже подсобки?       — Откуда ты?..       — Не задавай вопросы, на которые не хочешь услышать ответ, — не дожидаясь очередной порции ругательств от Дилюка, он уходит в подсобку за вышеуказанной Водой.       — Ты… — шипит Дилюк, когда Кэйа возвращается и снова подходит к нему. И, стиснув зубы, сквозь боль, пытается отобрать у него бутылку с явным намерением сделать всё самостоятельно.       — Так, всё. Тайм-аут! — серьёзно говорит Кэйа, без труда отнимая бутылку обратно. — Растопишь? — спрашивает он, указывая пальцем на остатки льда на теле Дилюка.       Тот глядит на него взглядом настолько убийственным, что в пору нырять в окоп. А затем Кэйа видит как с его тела не только исчезает лёд, но и испаряется вся вода до последней капли.       — Так ну всё, эй, — перекрывает его жар своим холодом Кэйа. — Не буянь. Обещаю больше не дразниться.       По взгляду Дилюка откровенно читается, что он ни звуку из этого обещания не верит.       — Настраивайся давай, сейчас опять страдать будем, — вздыхает Кэйа откупоривая бутылку. В нос ударяет резкий запах спирта.       — Что-то я не видел, чтобы ты тут страдал, — цедит Дилюк.       — Может, у меня за тебя душа болит, — драматично тычет себя пальцем в грудь Кэйа. Снова правда, снова не тем тоном. Дилюк лишь фыркает.       Кэйа смотрит на бутылку в своих руках, потом на тряпки, сложенные на стуле. А затем на торс Дилюка. Порезов очень много, они хаотичные, есть мелкие, есть более длинные. Глубокие и совсем ссадины. И расходятся они во всех направлениях. Кэйа тоскливо сдвигает брови и встречается взглядом с Дилюком. Тот проходит глазами тот же маршрут что и Кэйа: бутылка, тряпки, собственное тело, чужие глаза — точнее глаз. Они понимают друг друга без слов. Нет смысла морочиться с тряпочками. Проще лить прямо из бутылки. Кэйа даже представлять не хочет, какая это будет агония. А потом вдруг вспоминает кое-что совсем не к месту. Хотя, в общем-то, к месту. Если подумать.       — Сейчас, — вдруг говорит он. Ставит бутылку на стул, снова убегает за стойку и на этот раз возвращается с полотенцем. Потом кидает его на пах Дилюка и начинает аккуратно подпихивать пальцами под границу штанов.       — Чт?!.. — в который раз за вечер ничего не понимает Дилюк, только теперь окончательно и от слова совсем.       — Слушай, я понимаю, что ты и так весь в крови, и мокрые штаны сейчас последняя проблема, но если есть шанс избежать хотя бы этого — грех им не воспользоваться, — он заканчивает утрамбовывать ткань за ремень и формирует из оставшегося полотна плотину у границы его штанов. — Поверь мне, пропитавшиеся спиртом трусы — такое себе удовольствие.       — Откуда?..       — Говорю же, не задавай вопросов, на которые не хочешь услышать ответ, — лукаво усмехается Кэйа.       Ситуация — абсурд, поэтому Дилюк тоже невольно усмехается. Конечно, тут же морщится от боли, но всё равно какие-то пару секунд они глядят друг другу в глаза чуть ли не с улыбкой, впервые за целую вечность. Но потом лицо Кэйи постепенно грустнеет. Он поджимает губы, отводит взгляд и снова берёт в руки спирт из Снежной. Дилюк тоже переводит взгляд на бутылку. В той содержится вся боль этого вечера, помноженная на трое. Он судорожно вздыхает и начинает стягивать зубами перчатку.       — Люк, они же дорогие… — бесцветным голосом бормочет Кэйа, прекрасно понимая, что он собирается сделать. — Может, полотенце?..       — Нормально, — только выдыхает тот, а затем засовывает себе обе стянутые перчатки как кляп, посильнее их прикусывает и судорожно вдыхает через нос.       Кэйа смотрит на него с нескрываемой болью во взгляде и осторожно спрашивает:       — Руку возьмёшь?       Дилюк внимательно смотрит в его синий глаз и затем едва заметно кивает. Кэйа скользит пальцами по его ладони на столешнице и чувствует, как его руку крепко сжимают в ответ. А потом Дилюк закрывает глаза. Кэйа смотрит на его лицо, на кровь, капающую на столешницу, на бутылку в своей руке. И тяжело сглатывает.       — Раз… Два… — он вдыхает поглубже, чувствуя, как рука Дилюка сжимается сильнее, и выдыхает: — Три…       Первые капли треклятого пойла из Снежной выбивают из Дилюка рваный стон. Остальное содержимое бутылки выгибает его дугой. Дилюк мечется, мычит и хнычет. Перчатки в его зубах скрипят, в уголках плотно зажмуренных век выступают слёзы. Кэйа судорожно ищет баланс между скоростью и аккуратностью, а душа его не просто болит — она разрывается. Хочется прижаться губами ко лбу Дилюка и шептать, что всё хорошо, всё скоро закончится, и что это последний рывок, честно, и что он такой молодец, справился с чёртовыми шестью пиро-иллюзионистами, хотя и такой дурак, что вообще к ним полез. Но Кэйа знает, что ему такой порыв никогда не простят. Или что куда хуже — примут за насмешку. Поэтому он лишь крепче сжимает руку, которая оставляет синяки на его собственной ладони, и торопится, как может.       Наконец бутылка практически пустеет. Кровавый ливень с барной стойки превращается в мелкую капель. Дилюк снова опускается на место. Он дышит тяжело, рвано. Неясно, насколько он в сознании. Но сейчас это не так важно. Кэйа вынимает перчатки у него изо рта, смотрит, как он тяжело сглатывает и успокаивающе приглаживает его волосы, убирая их со вспотевшего лба. Затем забирает свою руку из его ослабших пальцев, поливает оставшимся спиртом свои ладони и торопливо переходит к следующему этапу.       Долго, невыносимо долго, и кропотливо он смыкает порез за порезом и ведёт вдоль него мазью из жестяной баночки с символом швов. Как хорошо, что у Дилюка была такая в запасе. Кэйа боится представить, что было бы, если бы ему пришлось накладывать настоящие швы. Хочется благодарить всех архонтов и лично Барбару с Альбедо за то, что такая мазь вообще существует.       Кэйа раз за разом набирает немного прозрачной мази на палец, заживляет рану, а затем бережно обтирает розовый шрам влажной тряпкой, которую время от времени полощет в тазике. Он идёт методично: сначала самые большие, самые серьёзные порезы. Затем помельче. Затем совсем уж царапины. Собирает Дилюка, как лоскутное одеяло, и чутко наблюдает за каждым его вздохом и движением.       И вот, наконец срастается даже самая последняя, самая крохотная царапина на подбородке. Кэйа не знает сколько времени прошло. Знает только, что дыхание Дилюка выровнялось и он больше не вздрагивает от его прикосновений. Может, даже уснул. Главное, дышит — и слава архонтам.       Кэйа ещё раз протирает всё его тело влажной тряпкой, убирая последние следы крови. Затем промокает сухой. И вдруг понимает, как же он сам устал. На дворе глубокая ночь, он целый день гонял похитителей сокровищ, а потом чёрт знает сколько стоял вот так, сгорбившись, над Дилюком. Ноги гудят, поясница горит огнём, руки мелко подрагивают.       Кэйа подтаскивает к себе барный стул, садится, смотрит на свежую паутину шрамов, покрывающую тело Дилюка, и в каком-то неописуемом порыве усталости просто ложится щекой на его живот. Прикрывает глаза, дышит куда-то ему в пупок и бормочет:       — Справились.       Лежит так с полминуты, затем открывает глаз и думает подняться. Но сил нет совершенно. И он решает, что раз до сих пор не прогнали, то можно и полежать чуток. В конце концов, он заслужил передышку.       Дилюк тёплый и дышит уже не так мерно, как несколько минут назад, но всё равно глубоко и спокойно. Кэйа набирает в пальцы крио и задумчиво ведёт подушечками по ближайшему шраму на его теле. Дилюк едва ощутимо вздрагивает, а потом сладко вздыхает. Кэйа улыбается и ведёт пальцем уже по следующему шраму. Он догадывается, что они сильно пекут — свои он всегда остужает. Конечно, можно было бы просто снова подморозить Дилюку всё тело разом. Но, во-первых, не хочется его тревожить чем-то настолько резким, а во-вторых, если уж нашёлся повод ласково поводить пальцами по его груди — теперь, когда всё позади — чёрта с два Кэйа этот самый шанс упустит. Он всё же родом из страны грешников, ничто человеческое ему не чуждо. И в конце концов, кому от этого плохо?       Кэйа медленно ведёт по одному из особенно длинных шрамов и думает, как же всё-таки нечестно, что он может обольстить кого угодно буквально по щелчку пальцев, но именно на Дилюка никакие его чары не действуют. Никогда не действовали. Не падок он на блестящие побрякушки. Его созвездие — сова, а не ворона.       Хотя, если быть честным, Дилюка и не хочется обольщать, думает Кэйа, перебирая словно струны пять коротких шрамов вряд. Никогда не хотелось. Хотелось взять своё сердце и отдать ему в ладони. В семнадцать особенно. Но, что кривить душой, и сейчас тоже.       Конечно, можно было бы поступить по-взрослому, и просто рассказать про свои чувства Дилюку — Кэйа кружит пальцами по шрамам на его груди у самого сердца. Они уже, в конце концов, не мальчишки. И не братья. Но шансов на взаимность и раньше-то было маловато, а сейчас, кажется, нет вовсе. Кроме того, в последний раз, когда Кэйа рассказал Дилюку правду, ничем хорошим это не закончилось. Повторять этот опыт совсем не хочется. Может, он и флиртует с Дилюком напропалую, но лишь потому, что знает: тот ни слова не воспринимает всерьёз.       Кэйа поглаживает его шею, хотя там никаких шрамов уже нет, и думает, как ему всё же повезло, что Дилюк всегда был тактильным. Никогда не чурался его тисканий в юности. И даже сейчас, чем больше они снова сближаются, тем больше он ему позволяет. По старой памяти. А Кэйе всегда хватало совести не переходить черту. Даже сейчас, хоть совести почти и не осталось. Вся что есть, по-прежнему уходит на Дилюка. Слишком уж он ему дорог.       Он невесомо ведёт костяшками пальцев по ключицам Дилюка и вздыхает. Вот вам и бесстыжий капитан кавалерии, повеса и сердцеед. Глупый романтичный мальчишка, нежный как лепесток лилии. Кому скажи. Смех и только.       Становится как-то горько. Кэйа убирает руки от Дилюка и наконец поднимается. Хватит травить себе душу. Надо закончить тут всё и пойти спать. Он устало трёт лицо ладонями.       Что-то выливать, вытирать и убирать у него категорически нет сил. Поэтому он просто закрывает баночку с мазью. Сбрасывает все грязные тряпки в таз. И тянет отлично справившееся со своей задачей, уже почти высохшее полотенце из-под ремня Дилюка. Непроизвольно скользит взглядом по открывшемуся паху — и замирает. На секунду ему кажется, что у него начались галлюцинации.       Он медленно откладывает полотенце в сторону и дважды хлопает ресницами. В самом интересном месте штаны Дилюка топорщатся гораздо сильнее, чем раньше. Настолько, что объяснение этому может быть только одно. Но оно так сильно выбивает Кэйю из колеи, что он даже трёт кулаком глаз, уверенный, что ему это просто мерещится от усталости. Не помогает. Потому что не мерещится.       Кэйа настороженно сводит брови и косится на лицо Дилюка. Глаза того по-прежнему закрыты, и дышит он вполне спокойно. Кэйа судорожно облизывает губы и снова упирается взглядом в бугор на его штанах. Вот и черта. Та самая, у которой он вальсировал всё это время. Ближе, чем когда-либо. Вот Дилюк, перед ним. Открытый, беззащитный, возбуждённый. Если правильно сыграть все карты, можно позволить себе такое, о чём он и мечтать не смел. Кэйа ведёт пальцем по коже у границы его штанов и чувствует, как тело Дилюка отзывается. Как же велик соблазн.       Кэйа тяжело сглатывает и убирает руку. Нет. Он сам себе не верит, но нет. Это будет упоительно, но перечеркнёт всё, что он восстанавливал с таким трудом. Дилюк, конечно, горяч во всех отношениях, но просто тела Кэйе будет мало. Куда больше ему хочется того тепла, которое ушло из его жизни вместе с Дилюком. Любви и доверия. Сиюминутная блажь того не стоит.       И в конце концов, пользоваться человеком, который не отдаёт себе отчёт в происходящем — дурной тон даже для него. Мало ли куда там Дилюку кровь прилила после всего пережитого. Организм штука сложная, на стрессе и не такое может выкинуть.       Дилюк ведь не отдаёт себе отчёт в происходящем, так?       — Люк, — тихо зовёт Кэйа, опираясь о столешницу и заглядывая ему в лицо. Синий хвост падает на бледную грудь. — Ты в сознании?       Вот, сейчас ему никто не ответит, и он со спокойной душой пойдёт искать какое-нибудь одеяло и чем бы подпереть Дилюка, чтобы он во сне не скатился со стойки.       Но алые глаза приоткрываются, встречаются с синим. Смотрят чуть замутнённо, но осознанно. И Дилюк отвечает:       — Да.       Кэйа шокировано хлопает ресницами. К такому он был явно не готов. Поэтому он мнётся и неуверенно уточняет:       — Ты понимаешь, что происходит?       Дилюк смотрит на него в упор, долгих две секунды, словно принимая какое-то решение, а потом таким же твёрдым, низким голосом повторяет:       — Да.       Кэйа теряется. Ну не может же быть, что Дилюк всё это время лежал в полном сознании и позволял ему делать всё, что вздумается. Наверное, он его неправильно понял.       — Я вот об этом, — уточняет Кэйа, невесомо касаясь пальцами его штанов.       Дилюк судорожно сглатывает, снова смотрит ему в глаза и почти с упрёком цедит:       — Я знаю.       Кэйа теряется окончательно. Его ошалевшее сознание отказывается складывать два и два. Он так устал, что уже вообще не соображает. И в этом замешательстве срабатывает худшее, что вообще могло сработать в данной ситуации: автопилот бесстыжего капитана кавалерии.       — Господин Дилюк, вас, что же, возбуждает боль?       Рассеяно, растеряно, даже без ухмылки — слова слетают с губ раньше, чем Кэйа вообще успевает осознать, что говорит. Брови Дилюка сходятся на переносице, и он смотрит с каким-то бесконечным укором. Кэйе хочется не то, что прикусить свой дрянной язык, а вырвать его к чёртовой матери, чтобы больше никогда не произносить ни единого звука. Дилюк кривит губы и тоном «какой же ты идиот» хрипло цедит:       — Меня возбуждают. твои руки. на моём теле. Кэйа.       Тот вздрагивает. Глядит на него почти испуганно. Не верит ни своим ушам, ни своим глазам. Дилюк отводит взгляд и отворачивается. И в этом ощущается всё разочарование мира.       Кэйа чувствует, как в груди разливается самая настоящая паника. Ему только что ответили взаимностью, а он настолько уверился в том, что это невозможно, что взял и всё испортил? Хочется кричать. Нужно срочно что-то сказать, как-то всё исправить. Но дурацкий капитан кавалерии, не умеющий держать язык за зубами, не находит ни единого слова. Ни единого звука даже. Он не знает, что делать.       Поэтому его отталкивает в сторону глупый романтичный мальчишка — ему уже всё равно нечего терять.       Он склоняется к Дилюку и порывисто целует его. В висок. Затем в щёку. В нахмуренный лоб. В уголок губ, в скулу, нос, подбородок, дрожащие ресницы… Наконец отстраняется и снова заглядывает в глаза. Дилюк глядит в ответ слегка потеряно, но больше не хмурится. Кэйа нежно ведёт большим пальцем по его губе и тихонько спрашивает:       — Можно?       — Ой, дурак, — выдыхает Дилюк и тянет его к себе.       Их губы сталкиваются и Кэйа думает, что сейчас умрёт прямо тут. От кровопотери вместо Дилюка. Или уже умер. Потому что ну не бывает так хорошо. Потому что он не заслужил так хорошо. Но Дилюк целует так, будто заслужил. И думать больше не хочется.       Где-то внутри бесстыжий капитан и романтичный мальчишка снова срастаются в одного целого Кэйю. И тот скользит рукой по груди Дилюка всё ниже и ниже, на живот, а потом запускает руку под ремень его штанов. Дилюк рвано выдыхает ему в губы, разрывая поцелуй. Они сталкиваются взглядами и Дилюк краснеет. Совсем лёгким румянцем, но на безумно бледных скулах это выглядит, как настоящий пожар. Кэйа медленно ведёт рукой вверх, а затем вниз. Дилюк судорожно хватает ртом воздух и, не выдержав, закрывает лицо рукой. Кэйа усмехается, а в груди у него всё трепещет. Он уже и забыл, как умопомрачительно Дилюк умеет смущаться. Любоваться тем, как с каждым новым движением Кэйи румянец разгорается всё сильней, расползаясь по ушам и шее Дилюка — просто восхитительно.       Но всё же целовать Дилюка было ещё восхитительней. И очень хочется к этому вернуться. Кэйа вновь склоняется и медленно целует тыльную сторону ладони, закрывшей от него губы Дилюка. Ведёт по коже языком, чуть прикусывает. Но намёк, кажется, не понимают. Кэйа решает попробовать иначе. Замедляет свои движения, склоняется чуть ниже и оставляет пару нежных поцелуев на плечах и ключицах Дилюка. Ловит чужой судорожный выдох и, довольно сощурившись, продолжает. Ведёт носом по впадинке между ключицами. Бабочкой порхает по его шее. Невесомо целует под ухом. И только затем снова возвращается к руке, скрывающей от него губы Дилюка. На этот раз просто ласково подталкивает её носом, а потом легонько чмокает. И, к его полнейшему восторгу, это срабатывает. Дилюк наконец сдвигает ладонь выше — на глаза и пылающие скулы — вновь подставляясь под поцелуи.       И Кэйа охотно принимает приглашение, вновь припадая к желанным губам. Упивается Дилюком, как лучшим коллекционным вином. Пробует на вкус, смакует. Позволяет окутать себя восхитительным дурманом, где нет ни мыслей, ни сомнений, только сладкая, пьянящая взаимность, о которой он так долго мечтал. От которой всё плывёт перед глазами и плавится в теле, постепенно оседая приятной тяжестью в паху.       Дилюк целуется иступленно, прерываясь на рваные вдохи и выдохи в такт его движениям. Иногда на грани стонов — но только на грани. А потом Кэйа вдруг чувствует его руку на собственной ширинке, а через пару секунд уже в самих штанах. И вот Кэйа уже стонет, прикрыв глаза, от одного только этого прикосновения. А когда снова открывает их, видит, что Дилюк смотрит на него сквозь разведённые пальцы и ухмыляется. Едва заметно, одним уголком губ, но архонты, ухмыляется. По телу Кэйи прокатывает жгучая волна возбуждения. А потом ещё одна, горячее, когда Дилюк всё же отнимает руку от лица чтобы притянуть Кэйю обратно к себе, и он чувствует эту ухмылку под своими губами.       Реальность растворяется окончательно. Пальцы Дилюка у Кэйи в волосах. Дыхание Дилюка у него на губах. Жар Дилюка, кажется, во всём его теле. Он двигает рукой совершенно асинхронно с его собственными движениями, и от этого как-то особенно сладко и терпко. Кэйа цепляется за столешницу отчаянно, до побелевших костяшек, потому что видят архонты — это единственное, что держит его сейчас на ногах.       Движения ускоряются, жар нарастает. Они целуются рвано и смазано, задыхаются в чужие губы. В какой-то момент Дилюк дрожит, цепляясь пальцами за плечо Кэйи, и запрокидывает голову. Кэйа всё понимает. Прижимается губами к его шее и буквально в два движения доводит его до разрядки. Чужое наслаждение гулко отдаётся в собственном теле: рука Дилюка, непроизвольно сжавшаяся чуть сильнее, и тихий стон, что всё же срывается с его губ, доводят до точки уже самого Кэйю.       От сладкой судороги у него подкашиваются колени, и он скорее цепляется за столешницу второй рукой, чтобы не свалиться на Дилюка и не причинить ему лишней боли. Больше сил не хватает ни на что. Он устало утыкается лбом в плечо Дилюка, чтобы перевести дыхание. Ему горячо, и сонно, и хочется ликовать. Он улыбается как последний дурак.       Но рука Дилюка исчезает из его штанов и Кэйа вдруг слышит обречённое, на выдохе:       — Ох, чёрт…       И всё внутри обрывается. Он знал, что всё не может быть так хорошо. Видимо, Дилюк наконец на самом деле осознал, что произошло. Кэйа не хочет, не может слушать, как ему сейчас будут говорить про ошибку и помутнение. Он поднимает голову, с отчаянием заглядывает Дилюку в глаза и, растеряв последние остатки гордости, мотает головой и умоляюще шепчет:       — Люк, пожалуйста…       Тот возвращает ему непонимающий взгляд. Потом в нём мелькает осознание, и Кэйа чувствует его тёплую ладонь на своей щеке.       — Архонты, нет. Я не о том… — торопится заверить его Дилюк, и взгляд его ласковый. — Просто надо было по-человечески… а не… всё так… потому что… поговорить… — сбивчиво бормочет он, связного предложения так и не выходит. Он морщится, недовольный собой.       С губ Кэйи срывается что-то среднее между усмешкой и вздохом облегчения. Он снова утыкается лбом в плечо Дилюка.       — Не пугай меня так, — он возмущённо тычет его в бок. — Поговорим ещё. Вся жизнь впереди.       Тот лишь вздыхает в ответ и гладит его по волосам. И Кэйе больше ничего в этой жизни не нужно. Совсем.       Увы, его тело чуть более привередливо. Ему нужно отдышаться и не упасть. Потому что усталость теперь не просто берёт своё, она его агрессивно отнимает, никого не спрашивая. Кэйа даёт себе ещё несколько секунд на передышку, а затем с трудом, но отлипает от Дилюка.       — Ладно, давай, уже чёрт знает который час, — говорит он. — Надо перетащить тебя на кровать. Погоди…       Кэйа поправляет его штаны, застёгивает собственную ширинку. Ищет взглядом какую-нибудь тряпку, но они все мокрые и в крови. Тогда он тянется к обычной, барной, накинутой на стаканы. Стирает следы с его живота, а потом переводит взгляд на ту руку, которой Дилюк касался его. Белёсые капли на его бледном запястье — самое эротичное, что Кэйа видел за всю свою жизнь. Но их тоже приходится стереть.       Наконец он отбрасывает тряпку и задумчиво оглядывает Дилюка, прикидывая, как его транспортировать.       — На руках понесёшь только через мой труп, — сразу предупреждает тот. — Руку давай.       Кэйа насмешливо фыркает, но руку выдаёт послушно и подтягивает его в сидячее положение. Дилюк свешивает ноги со стойки и просто сидит какое-то время, опустив голову и оперевшись на него плечом, пытаясь стабилизировать своё состояние.       — Может, хотя бы на спине? — предлагает Кэйа.       — Сам дойду, — ожидаемо бурчит в ответ Дилюк.       — Как пожелаете, господин Дилюк, — качает головой Кэйа, усмехаясь. Они молчат ещё минуту-другую, а потом Дилюк наконец хмыкает:       — Давай.       Кэйа подставляет своё плечо, позволяя Дилюку поудобнее закинуть руку, и крепко обхватывает его поперёк талии. Тот сползает со стойки и выпрямляется. Замирает на пару секунд, пытаясь оценить свои силы.       — Стоишь? — уточняет Кэйа.       — Стою.       — Не больно? — он чуть сильнее сжимает руку на его талии.       — Не больно.       — А…       — Пошли уже, — недовольно цокает Дилюк.       И не самой твёрдой походкой, но всё же шагает вперёд, так что Кэйе приходится спешно подстраиваться. Ей богу, упрямством Дилюка можно мёртвых из могил поднимать.       Они относительно бодро пересекают таверну, чуть заминаются на двух ступеньках, разделяющих секции зала. А потом доходят до лестницы и понимают, что Дилюк стоит с одной стороны, а перила с другой. Что в их ситуации очень даже критично. Кэйа смеётся, приваливая его к ближайшей стене, и бормочет что-то про то, какие они оба уставшие, уже ничего не соображающие дураки. Дилюк не возражает, только улыбается одним уголком губ. И Кэйа позволяет себе чмокнуть его в этот самый уголок, прежде чем подставить уже правильное плечо и повторить все махинации с закидыванием руки и прижиманием к себе.       Потом они двадцать лет поднимаются по лестнице. Но всё же поднимаются. И под конец уже ни у кого нет сил и хочется рухнуть на пол прямо на пороге комнаты. Но каким-то чудом они таки добредают до кровати. Кэйа сваливает на неё Дилюка и облегчённо выдыхает. Всё. Славьтесь архонты. Неужели этот бесконечный день наконец завершился. Можно наконец упасть лицом в подушку, как он собирался ещё чёрт его знает сколько часов назад.       Кэйа уже начинает скидывать сапоги, но вдруг замирает.       — Мне же… можно остаться?.. — на всякий случай уточняет он.       — Казармы не так далеко, — отзывается Дилюк, вытягивая из-под себя одеяло, — дойдёшь… — потом перехватывает его взгляд и, понимает, что Кэйа уже не в том состоянии, чтобы считывать сарказм. — Конечно, можно, — цокает он. — Ложись, дурной.       Кэйа бубнит что сердца у него нет, так людей пугать в который раз. Но сапоги всё же скидывает и лицом в подушку падает, прямо под услужливо откинутое Дилюком одеяло. И выдыхает так блаженно, что Дилюк даже усмехается.       — Ты откуда так поздно возвращался? — интересуется он, зевая. — Патруль?       — Если бы, — выдыхает в подушку Кэйа, а потом укладывается на неё щекой, лицом к Дилюку. Тот лежит на спине, повернув к нему голову. — Моя смена ещё на закате закончилась. Просто задание растянулось… — он машет рукой. Точнее чуть приподнимает её и роняет обратно на кровать. — Ох, лучше не спрашивай.       Дилюк понимающе хмыкает. И утешающе гладит тыльной стороной ладони его руку, лежащую на простыне.       — Знаешь, — тихо говорит Кэйа, глядя на это. — А меня к тебе архонты привели, не иначе.       — Вот как? — губы Дилюка трогает усмешка.       — Нет, я серьёзно, — мотает головой Кэйа. Точнее трётся щекой о подушку. Он и правда только сейчас осознал, насколько на самом деле была маловероятна их сегодняшняя встреча. — Я не должен был сегодня возвращаться в ночь, но внезапно пришлось. Хотел войти в город через восточные ворота, но слишком задумался и прошёл через главные. Я так устал, что когда заметил странное пятно на городской стене, подбросил монетку: проверять его сейчас или с утра…       — Судьба, получается? — смотрит куда-то в потолок Дилюк.       Кэйа лишь хмыкает в ответ. Кажется, он и правда шёл по той самой красной нити, которой, как её ни рви, связаны их с Дилюком души.       Они замолкают. В комнате становится по-ночному тихо. Слышно, как где-то вдали ухает сова. Кэйа закрывает глаза, полагая, что на сегодня разговоры окончены.       И он прав.       Ну, почти.       — Кэй… — тихо зовёт Дилюк.       — Ммм?       — Сними повязку?       Кэйа открывает глаза. Дилюк смотрит на него с какой-то едва уловимой тоской во взгляде. Ждёт.       Развязывать верёвочки нет сил. Кэйа просто стягивает повязку с головы и прячет под подушку. Убирает чёлку с лица. И смотрит на Дилюка уже двумя глазами: звёздно-синим и тем, где во тьме глубже самой бездны мелькают всполохи давно погибших галактик.       Тот рассматривает его лицо словно улицы родного города, в котором не бывал много лет — где всё до боли знакомо, но так сильно успело измениться. Верно. Он же ещё не видел нынешнего, взрослого Кэйю без повязки. Архонты. Неужели они правда так долго были порознь.       Дилюк невесомо гладит его щёку тыльной стороной ладони и шепчет:       — Хорошо, что привели.       Он имеет в виду архонтов, конечно же. И Кэйе хочется верить, что он говорит не только о сегодняшнем дне.       Глаза безбожно слипаются. Кэйа тянется к руке Дилюка на своём лице.       — Ладошку не отдам, — бормочет он, укладывая её себе под щёку и смыкая веки.       — Не отдавай, — так же устало бормочет Дилюк, но в его голосе слышна улыбка.       И оба наконец проваливаются в сон.