* * *
Кто-то ласково и осторожно гладит его по волосам. Ханбин сдвигает тонкие брови, мычит что-то нечленораздельное, но однозначно возмущённое, пытается двинуться – и ощущает затёкшее тело во всей красоте. Над головой раздаётся тихий смех, который будит его в одну секунду. – А я говорил тебе возвращаться в общежитие и не забывать спать нормально. Сколько ты сегодня вообще успел поспать? – Закончил драфт песни в семь утра, – хриплым голосом отвечает Ханбин, судорожно собирая разбежавшиеся мысли по углам сознания. – И прислал его нам. А потом? – А потом Юнхён-хёну песня так сильно понравилась, что он захотел её тут же записать. – Он поднимает голову и с лукавой усмешкой смотрит на ещё одного любителя романтичных баллад, Чжинхван-хёна собственной персоной. – Не делай вид, что осуждаешь его за отсутствие моего сна, ты сам поддержал немедленно собраться в студии. Признайся, тебе просто нравятся песни про коктейли. Чжинхван вздыхает, и его пальцы выскальзывают из отросших волос на затылке Ханбина. Тот недовольно ёжится, вместо этого прислоняясь к боку стоящего парня головой. – Я должен был знать, что ты пойдёшь доделывать и так доделанную песню и уснёшь за клавиатурой, вместо того чтобы нормально поспать, поесть и быть вечером бодрым и довольным. Я, кстати, тебе кимбап принёс. Ханбин следит взглядом за поставленным на стол белым пакетом с парой бумажных контейнеров и стаканом фруктового сока. Это были даже не купленные в магазинчике рядом со студией свёртки с кимбапом и не кофе, который он терпеть не может. Что бы ни говорил Чжинхван, а он всё-таки прекрасно его знает. Тёплая душа заботливого матхёна окутала его словно одеяло, но Ханбин встряхивает головой и искренне улыбается ему, глядя из-под лохматой чёлки: – Ну, заходи тогда, распевайся. Сейчас поем и начнём. Сок в стакане оказывается апельсиновым, а голос Чжинхвана в наушниках можно сравнить с чем-то не менее приятным, не звонким, нет – наоборот, таким гладким и тягучим... как вино, которое Ханбин не особо-то распробовал в своей жизни, или, скорее, под стать поющимся в тексте песни коктейлям на песчаном берегу моря. Что-нибудь с оливкой такое, какой-нибудь мартини. Но несмотря на всю тягучесть и задор голоса Чжинхвана, что-то с записью у него не ладится. Ханбин шумно выдыхает через рот и пытается силой мысли раздвинуть брови, чтобы не усугублять и без того виноватое выражение лица матхёна. Он профессионал, и ему тоже не нравится раз за разом перебирать строчки и интонации, промахиваясь каждый раз мимо того самого идеала. – Можешь как-то повеселее? Посвежее, что ли? Такое, чтоб звучало... фруктово? Чжинхван закатывает глаза. Ханбин талдычит про фрукты последние минут сорок, а припев всё никак не начинает звучать похожим на тарелку десерта. Он, скорее, как компот. Это не то. Тем не менее, хён послушно исполняет нужные строчки с надрывом в сложных музыкальных скачках. Ханбин снова жмёт на кнопку. – Переборщил. – Переборщил или пересластил? – язвит Чжинхван и объявляет, что выйдет на пару минут. Он не менее раздражён, и ему нужно обдумать, как исправить ситуацию. Всё-таки после него Ханбину записывать ещё пять человек, и проще не будет. На удивление, Чжинхван зовёт его с собой на крышу. Проветрить голову, как он говорит. Маленькие нежные пальцы обхватывают его тощее запястье и тянут за собой. А на крыше прекрасно видно, как садится солнце, и Ханбин на секунду превращается в восхищённый столб. Он частенько возвращается домой под утро и встречает его вместе с бледно-жёлтым рассветом, но закаты он видит редко. Густые тёплые лучи закатного солнца освещают лицо стоящего перед ним Чжинхвана и окрашивают его волосы в сочно-оранжевый. Не задумываясь, Ханбин ляпает: – Хён, не хочешь покраситься в рыжий? Чжинхван оборачивается, удивлённо окидывает Ханбина взглядом и подозрительно спрашивает: – Зачем? – и через секунду на его лице всплывает та самая, фруктовая улыбка, когда становится понятно, что матхён от души веселится. – Это всё потому, что я с Чеджу? Ханбин отвечает своей смущённой графитной улыбкой. – Ага. Как настоящая мандариновая фея. Тебе пойдёт. Чжинхван смеётся и склоняет голову к плечу, тряхнув переливом солнечно-алых волос. – Я подумаю. Он отворачивается, глубоко вздыхает грудью, и закрывает глаза. Ханбин видит, как всё его лицо расслабляется, напряжение уходит. Дует освежающий ветер, растрёпывая их волосы, и Ханбин думает, что их летней песне не хватает как раз-таки именно этого ощущения. Свежести, без натужной слащавости. Просто такого коктейля, от которого все бы ненадолго отдохнули и провели хорошо время. Мандариновые феи очень хорошо сочетаются с алкоголем, по опыту Ханбина, но он, пожалуй, прибережёт эту короткую пятиминутную прогулку для другого раза. Для другой песни о чём-то более романтичном. Об улыбающихся глазах, о родинке-сердечке под глазом, о мандариновых волосах и оливковом голосе. Ласковый голос снова выдёргивает его из мечтаний. – Ну что, попробуем ещё раз? Ханбин останавливает свой глупый рот от дурацких признаний вроде "хён, я хочу написать песню о тебе" или "хён, я хочу узнать, какой вкус у твоих губ" (может, вообще ягодного мороженого) и коротко кивает, сминая нервными пальцами край своей помятой футболки. – Идём.* * *
Не всё в песнях Ханбина – выдумка, но иногда ему кажется, что некоторые из прожитых им моментов были совершенно нереальными. А может быть, он действительно всё выдумал, потому что брать перерывы от работы в прошлом ему казалось немыслимым. Может, он специально подсластил себе воспоминания, может, смешал их с эмоциями от дорам и чувственных фильмов, а может, действительно та история просто осталась не закончена, не завершена, не дописана и не досказана. Как и многое другое из того периода его жизни. Осталось только увековечить мимолётный романтичный образ в песнях. И неожиданно для себя Ханбин признался, глядя прямо в глаза терпеливо ожидающей его ответа журналистке: – Раньше я писал песни для окружающих людей, раздумывая и угадывая именно то, что они хотели бы услышать. Но сейчас я понял, что хотел бы вкладывать свой собственный опыт и ощущения в свои произведения. В конце концов, именно в них будет отражаться моя сущность всё то время, пока мои песни будут слушать, верно? Я не верю в вечность, но хотелось бы... чтобы нужные люди услышали нужные строчки. Он вежливо улыбнулся – один уголок выше другого – поклонился, завершая интервью, и вышел на улицу. На небе заходило за низкие здания солнце, окрашивая сеульские улицы в тёплые мандариновые тона.