Как царица Хэнкок Луффи приворожить пыталась

      За густыми лесами, за высокими холмами, на огромной горе возвышался замок. Из золота сусального купола, из мрамора белого стены, что ни окно, то все стекло витражное. В саду деревья да цветы экзотические, рядом конюшня с лошадьми дивными. А вокруг забор могучий, из металлов крепких, с башнями сторожевыми.       Жила в замке этом царица всех горных богатырш Хэнкок. Самой красивой дивчиной на свете считалась. Волосы черные как смоль, густые, аж до пят, кожа нежная и белая, словно пена морская, глаза голубые-лазурные, словно сапфиры, губы пухлые и алые, словно вишенки. Высока и статна, словно водой камень точеный. Не проста Хэнкок была, лишь самые близкие знали, что та ведьмой была, да змеиной царицей помимо всякого. Глянет на неугодного, а тот сразу в камень и обращался. Рукой махнет – статуя вдребезги. Чуть крику подымет – река горная пуще прежнего хлещет, города смывает. Не брали ее ни конница княжеская, ни стрельцы, ни рать целая. Сильна была Хэнкок, умна и коварна. Да вот только сама себе слабость нашла, по лесу гуляя, близь берега морского.       Праздник пришел в царство горное, от чужого глаза скрытого. У царицы всех горных богатырш, суженый появился.       Сам не высок, кожа смуглая, волосы черны, как воронье перо, глаза, словно каштаны зрелые. Но как полюбила его царица! В шелка одела, самые большие хоромы отдала, свадьбу через три недели назначила, чтоб все самое лучше к столу поднесли, чтоб ткани на костюмы свадебные достали, да лучших портных ко двору доставили.       Пока слуги суетятся, знай суженного своего зацеловывает, да за рученьку держит.       - Золотце мое, драгоценность, отчего ж ты такой потерянный? Аль не мил тебе мой наряд? Иль хоромы слишком просты оказались, яхонтовый мой? – то и дело щебетала царица. – Луффи?       Суженый лишь головой качал да оглядывался потерянно. Словно после крепкой медовухи его разум был, ничего не помнил, кроме имени своего. Вот, казалось бы, дворец, а неуютно в нем. Столь широк и роскошен, а совсем неуютно. А где спокойно чувствовалось – выгоняли, мол, не дело будущему царю на печке ютиться.       Вот ко столу зовут, есть-то хочется. И яства-то разные на столах стоят, но что Луффи в рот ни возьмет, все не то. Вроде и родное, но не такое вкусное, будто вкуснее едал. Даже вода студеная не сладкой казалась.       - Что не так, золотце? Аль не вкусна для тебя стряпня моя? – вздыхая царица, румяную щечку кулаком подперев.       - …да вкусно. Да не то, как будто, ой не то… - качал головой Луффи, откладывая в сторону недоеденную ножку куриную.       - Может, поросенка молочного? Иль уточку с яблоками? Иль репу полбой фаршированной?       Покачал головой добрый молодец да вышел из-за стола. Неожиданно как бросится, как через голову перекувырнется… да ничего не случилось.       - …да что со мной такое…       - Медовуха поди слишком крепка оказалась! – вторит Хэнкок, а Луффи чуть ли не на руки подхватывает.       Закручинился молодец. Смотрит в окно – вокруг сосны зеленые да небо ясное, солнце палящее - не родное все. Еда не еда, будто и не родная вовсе, а замок огромный, совсем неуютный. Напала на Луффи тоска-печаль, так что в груди давило, а в носу щипало. А время меж тем к свадьбе шло…       А кручинился молодец неспроста. Околдовала его злая царица, ум за разум завела, память затуманила. Жил он с колдуном-ведуном, что в лесу обитал, в избушке, далеко от замка этого. Статен тот и красив был. Волосы, словно сусальное золото, глаза голубые, словно волны морские, только брови формы причудливой – с завитушкой. Санджи его звали.       Жил он посреди леса, да прохожим молодцам помогал, советами да волшебством разным. Девицы его сторонились, больно любвеобилен и пылок тот колдун был. Не сказать, что сильно тосковал Санджи. То тут с русалками на берегу озера поболтает, то зверью в лесу поможет.       И вот, в один день, вышел к нему на полянку паренек. Не высок, не низок, смуглый, загорелый. В красной косоворотке, на волосах черных, как смоль, шляпа соломенная с красной же лентой. Посмотрел Санджи в окошко и вздохнул:       - Здравствуй, добрый молодец. Куда путь-дорогу держишь? Аль помощь тебе моя нужна?       - А? Да нет… тут так грибочками пахнет вкусно. Аж в животе заурчало, – ответил тот. – Не угостишь?       Удивился Санджи. Но приятно было, что наконец-то не за помощью к нему заглянули. Жаль только, что не красна девица.       - Ну, а ты мне воды принеси, дров наруби, баньку истопи и так и быть, накормлю.       - А сам что, не можешь что ли? Ты вроде, не старуха.       - Да совесть-то имей, оглоедина!       Так и познакомились. Шли дни, недели, месяцы. Парнишку того Луффи величали, а в лесу прозвали Шляпой Соломенной. Помогать он стал колдуну по хозяйству, да в делах волшебных. Научил тот его зайкой перекидываться. И как же сильно местные купцы, да бояре ошалели, увидев, как заяц окорока копченные жрет, да съестное в мешке утаскивает. Пытались поймать – ан нет, не давался им Луффи.       Полюбил Санджи Луффи, а тот его в ответ. Сердце при взгляде так из груди и выпрыгивало, а на щеках румянец алел. Вот только сказать об этом друг другу стеснялись они.       Гулял так Луффи по лесу, далеко забрался, к самой горе. Там и увидала его Хэнкок. И так приворожить пыталась, то ресницами взмахнет, то за руку возьмет. А молодец, словно чурка еловая, ничего не понимал. Отскакивали от него все привороты. Все о колдуне своем болтал-рассказывал, да про явства любимые.       Принесла ему Хэнкок порося жареного, заговоренного. Только Луффи съел его, даже хвостиком не подавился, все одно – не действует заговор. Разозлилась тогда царица и решила самое сильное свое колдовство применить. Сильно уж молодец в душеньку ее впал. ***       Очнулся Санджи посреди поля, едва колдовство чужое развеялось. Смотрит, а вокруг никого. Помнил он, как с зайкой своим, перекидышем, на прогулку вышел. Долго шли они, как налетел ветер, попал в ясны глазоньки песок, а потом тело в камень обратилось. Напал кто-то, да в глыбу каменную обратил. Испугался колдун. Побежал скорее в избушку, да пусто там – нет заиньки.       Стал по лесу бегать, кликать – не отзывается, к реке побежал, всех русалок и утопленниц расспросил – не было заиньки. Побежал в чащу самую, у лесовичков, леших спрашивал – не видал никто заиньку. Добежал Санджи до болота, запыхавшийся и уставший. Присел на камень да заплакал горько. Неужто Царица Хэнкок к рукам прибрала, как обещала?       Давно уже то было. Как увидела дивчина юношу у реки, так сразу влюбилась. И так приворожить пыталась, и сяк. Санджи быстро прознал про намерения ведьмы, заговоры наложил, да мешочек с травами зайке своему дал. Да без толку. Видать, Хэнкок поцелуем Луффи и приворожила.       - Зайцы, давно ль вы Луффи видели? – вопросил колдун, стирая слезы рукавом кафтана синего.       - Давно, уж недели две как кануло, – ответили ему ушастики.       - Птицы, давно ль голос его слышали?       - Давно, ой давно. Две недели как кануло, – чирикали пичужки.       Пуще прежнего заплакал Санджи. Никто не знает, где где замок царицы, да как туда добраться. Лишь девицы туда дорогу найти могут, а девицы колдуна ой как не любили, даже помощи просить было не у кого. ***       А снились Луффи березы кучерявые, да дубы раскидистые, да ели пахучие. Земля вся мхом поросшая, болотце тиной затянутое. Избушка под самыми соснами, со скамейкою под резным окошком. И чем ближе день подвенечный был, тем сильней на юношу грусть нападала, да в груди тяжело было.       Прятался он от придворных на печке, колени свои обхватив. Ох, как чуждо в дворце ему было, так пусто и страшно. А что позабыл, так вспомнить не мог. И вот за три дня до свадьбы вышел Луффи, вскарабкался через забор, пока часовые спали и ухнул прямо в горную речку.       Холодна река была, порывиста. Так и несла вниз, о пороги ударяя, одежду в лохмотья превращая. Казалось Луффи, что немного еще и утонет он, захлебнется. Вот скрыла его вода холодная, под самую горку утаскивая, о камни швыряя, в тьме кромешной. Накрыла было с головой и вынесла в озеро лесное.       Забарахтался юноша, ухватился за корягу, поплыл к берегу, дрожа от холода. Плавать отродясь не умел. Вышел на берег и огляделся. Лес вокруг вроде знакомый, а вроде и нет совсем. Дует ветерок, зябко, дрожит Луффи, словно последний листок на осинке.       А живот от голода так и крутит, от усталости колени подгибаются. Но идет добрый молодец, не сдается. Учуял вдруг неожиданно запах столь вкусный, что ноги сами понесли вперед. Никак грибочками маринованными пахнет, да сметаною?       Так и есть, избушка впереди, а от нее грибным духом так и веет. Увидел в окне Луффи золотистую макушку, да крикнул:       - Хозяева, отворяйте окна!       - …что добрый молодец… надобно…       Оказался хозяином статный юноша, но больно худой на вид. Волосы золотистые спутались, лицо осунулось, а кожа зеленОй, словно у водяного, отдавала.       - …да тут грибочками пахнет так вкусно. Не накормишь, хозяин? – вопросил Луффи.       - …проходи, добрый молодец.       Узнал Санджи заиньку любимого, да только тот его совсем и не помнит, смотрит как на совсем чужого. Да и избу не признает совсем.       Стал Санджи в тарелку грибочки выкладывать, груздей побольше, опят поменьше, как зайка его любил. Целую ложку густой сметаны сверху уложил, да подал гостю. Тот ест жадно, от холода чуть подрагивает, вымок все же до ниточки. Накинул на плечи чужие колдун одеяльце пуховое, квасу крынку поставил. Съел все гость, опустошил крынку, да так же смотрит, как на чужого.       - Ну, спасибо, хозяин, и жажду мою утолил и голод!       Больно колдуну стало. Смотрит на него его зайка родимый, а глаза пустые, мутные. Не выдержал Санджи, припал к устам юноши, целуя крепко, едва слезы сдерживая. Глядь, а глаза-то Луффины посветлели, из каштановых стали, словно мед отборный гречишный.       И развеялся злой приворот. Поцелуй любви истиной все черные чары снял.       - Санджи?       - …зайка мой, заинька!       - Санджи!       Обнялись они крепко.       - …поцеловал ты меня?       - …да… неприятно?       - Напротив! Навсегда теперь поцелуй теперь наш запомню! Со вкусом сметанки, нежный и свежий, словно улыбка твоя по утру, – улыбнулся Луффи, да рассмеялся звонко.       Так любовь злые чары и разрушила.