***
Ловушка сработала мгновенно. Руны вспыхнули бело-серым и замкнулись в круг-капкан. Морок выругался, и если бы растения могли его услышать, все цветы лощины завяли бы. — Мы в заднице, — резюмировал брат поток брани, от досады пиная ком грязи. В край магически истощённые, они стояли по колено в лесных дебрях и ждали нападения. До церкви — рукой подать. Позади осталось немало препятствий. И когда цель была так близко, лес, напитавшийся влагой и почерневший от осенних туманов, наполнился голосами и шорохами. Их окружали. Мара почувствовала, как Морок выкачивает из неё энергию для сотворения защиты и чуть не упала от накатившей слабости. — Стой за мной. — Морок плотно сжал челюсть. Маре почудилось, что она слышит скрип зубов. — Гля, как Веда и сказала. Стоят, — шум и голоса, сопровождающие тех, кто пробирался через лес, заставили кровь застыть в жилах. Быстрой реакции жрецов можно было позавидовать. Их власти в лесу — тоже. Лиственный лес разбавляли хвойные, потому даже в конце октября зазоры меж голыми ветвями не просматривались. Мара задалась вопросом, как их могли обсуждать люди, которые не вышли на заболоченную поляну. Впрочем, вскоре она поняла — жрецами, друидами и хозяевами севера звали отнюдь не людей. Из чащи друг за другом вышли их пленители: четверо мужчин ростом намного выше среднего. Девушка даже не могла сказать, что шокировало её больше: тяжёлые ветвистые рога или две пары копыт из лошадиного туловища вместо ног. — Веда говорила, что ты придёшь, — басом сказал один из кентавров, с долей насмешки ослабляя руны и хмурясь, когда Морок притянул руны обратно. Барьер теперь не только не выпускал их с Марой, но и не подпускал жрецов. — Слепая, а столько на себя берёт, — фыркнул Морок. Никто не мог видеть, как его глаза бегают под линзами очков, собирая информацию о собеседнике. Другие копытные твари уже окружили их. Они не могли дождаться, когда первый полностью снимет заклятья, и переминались с ноги на ногу. На поясе у каждого висели ножны, которые было трудно игнорировать. — Запамятовали, что она поставила ультиматум? — Который ты не выполнил, как погляжу. Сам знаешь, что не должен был приходить по своей прихоти. Если, конечно, не хочешь быстрой смерти, а самому смелости не хватает, — кентавры усмехнулись между собой. — Я выполнил условие. — Морок взял Мару за плечо. «Молчи и не сопротивляйся, иначе они убьют нас обоих». Он хотел убрать с неё бинты магией, но окружившие их руны требовали своей доли от заклинаний, из-за чего даже самое простое из них требовало огромных затрат энергии. Морок безрадостно хмыкнул и распутал повязки сам. Всю кожу, почти от самой шеи и до кисти, испещряли вытатуированные магические символы. Мара прочитала на лицах кентавров удивление и испуг, но сама не догадывалась, как руны, сделанные для её защиты, могли что-то значить в этих лесах. Отец ничего не рассказывал о замысле Морока. Теперь казалось, что он намеренно скрывал что-то от дочери. — Она не знает, — божество сняло с неё вторую часть бинтов на другой руке. — Но готова отдать всё для возвращения отца под моим чётким руководством. Бог Смерти возглавит Пантеон, и вы снова будете под его крылом, с доступом к Потоку, и прочим, и прочим, и прочим. Ах да, вы что-то говорили о моей кончине? Лидер отряда обнажил клыки, слишком острые для травоядных, и кивком признал ошибочность своей поспешности. Цокнул. — Лес пропустит вас к Ведующей. Я клянусь магией, что ты зайдёшь живым и выйдешь, — поклялся кентавр и наконец смог снять барьер. От Мары не ускользнуло то, что безопасность гарантировали лишь одному из них. Она беспомощно посмотрела на Морока, готовая сейчас же бежать или убивать по его команде. Он чувствовал её взгляд, но не повернулся. — Осторожнее с ней. Кентавр снова цокнул, не удосужившись ответить. Трое других подбежали к Маре; тот, что выше, замахнулся с таким обыденным видом, что страх подкосил ноги. Эфес кинжала застыл над её затылком. — Осторожнее, — настойчиво прошипел Морок, магией отведя оружие от сестры. Главарь кентавров кивнул остальным, подскочил к девушке и обхватил её лоб, как будто хотел тотчас сломать череп. Мара не смела пошевелиться, давно потеряв понимание происходящего. Когтистая рука становилась горячее и горячее, пока жар не ударил в голову и мир в глазах не начал плавиться. Между забвением и последними секундами сознания Морок снял с неё дезориентирующие чары. Крик, давно поднимавшийся в груди, не успел вырваться. «Всё будет хорошо».***
— Ха, ты ещё жив, мерзавец! — слепая старуха улыбнулась широко и беззубо, но очень тепло, как бабушка любимому внуку. — Всегда умел выкрутиться! Каков подлец! — Сногсшибательные комплименты, — Морок тоже улыбнулся и пожал маленькую ссохшуюся руку Ведуньи, провожая взглядом три фигуры, несущие Мару в центральную хижину. Признаться, за годы, прошедшие с его прошлого визита, деревья стали выглядеть лучше. Это сильно удивило, ведь шторма, наводнения и пожары, последовавшие за убийством его отца, значительно изменили мир в худшую сторону. Кентавры сновали взад и вперёд, чувствуя себя безопасно в поселении. Они не могли представлять угрозу для сына Бога Смерти, а раз остальных поводов волноваться не было, он позволил себе расслабиться. — Тоже мне беспомощный котёнок, — совершенно не по возрасту закривлялась бабка, — сидишь небось всю жизнь как посватанный, а Пряху на хвост поймал за чистоту душевную. — И это видишь. — Всё вижу, — прищурилась, как будто зрячая. — Ну, пойдём. Дел много. Ты Потоком выкормленный, а ко мне заразы цепляются, как банный лист к жопе. Коль скоро не сяду, то прилягу сразу во сыру землю. Низенькая, сбитая старуха с панцирем из шалей споро поковыляла от своей хижины. На три её маленьких шага приходился один шаг Морока. Удалившись достаточно от большого скопления кентавров, бабка стала собраннее и серьёзнее. Она играла важную роль в общине и придерживалась определённого образа, которого от неё ожидали. Иначе ей бы не только не доверили контроль северной церкви, но и не приняли бы под сень священного леса. С другой стороны, старуху это не то чтобы угнетало — она привыкла к своему образу. — Не по доброй воле пришёл. — Попробуй поживи в бегах год-другой, полмира обойдёшь, — саркастично усмехнулся Морок. — Я тебе не девка, про Пряху мне не затирай, — махнула рукой. — Я твоего отца ещё со второго круга душ помню. Узнала я его в ней. — Вот и сама сложи, что выходит, — ненамеренно огрызнулось божество, когда они дошли до крутого обрыва. С океана дул солёный ветер, но отвернуться от него значило просмотреть на старуху. — Ты пришёл ко мне за помощью. Так вот не думай, что от хлеба с солью жиру наберёшь. Небось хочешь всё и сразу схапать: сначала Смерти силы, а потом и перебить дружков Пряхи. — Я хочу выжить, это преступление? — Поэтому ты играл с чужими жизнями, пользуясь покровительством отца? Поэтому ты привёл сестру на ритуал, ничего ей не рассказав? — Ведающая ударила ногу Морока тростью точно под колено, получив от последнего удивлённый и столь же недовольный взгляд. Для слепой она слишком хорошо ориентировалась. — Мара пришла в сознание? — Почему ты хочешь порочить память отца? — пошла Ведающая вопросом на вопрос. — Сама не знаешь? — Хочу услышать твою версию. Если бы всё было так просто, не смазанно отвратительным чувством — страшно признать — вины. Его же он видел в Деве и оттого же её ненавидел. Они оба предали Повелителя Нави. Как естественно было бы просто не думать об этом, жить дальше. Но как жить, если напоминание об отце всегда перед глазами? Морок должен ему столько, что не расплатиться, а теперь ведёт прямой дорогой в могилу сестру. До появления Мары у него всегда был точный план в голове, как будто кто-то уже всё решил за него. С одной стороны, это легче: не нужно искать оправданий за совершённые ошибки. С другой, свобода выбора стоит гораздо большего, чем иллюзорного спокойствия. Да и был ли Морок спокоен после того, как его отдали в дар языческим богам? И снова — если бы не отец... — Знаешь, старуха, лучше бы он оставил меня на столбе. Я пытался перестать ненавидеть их: и Мару, и отца. Что с того? Кому-то станет лучше от того, что я поступлю по соображениям человеческой морали? Я больше не хочу её смерти, но без сил отца я не выживу. Я не могу сделать выбор. Да велик ли выбор! Подохнуть самому или убить других. — Морок отчаянно засмеялся, потому что смеялся всю жизнь и из-за всего. Не умел реагировать иначе. Ни боги, ни божества не возносят любовь так, как смертные. Любить нам — это ошибка. Нет, богам нельзя иметь семью... Последующая тишина не ощущалась гнетущей, вдалеке шумел жреческий лес, старый как мир. Смеркалось, и на небе цвета пыльной тюли уже появился круглый лик луны, напоминая о ближущемся полнолунии и Самайне. «Странное чувство, — неожиданно подумал Морок. — Как будто всё уже было. Сейчас она что-то передаст... Вздор. Это по части Мары, она постоянно говорит, что знает что будет». Вопреки полемике внутренних голосов божество с нетерпением ожидало, оправдается ли вспышка прозрения. — Не место тебе здесь, — прицокнула Ведающая на лад кентавров. — Уходить надо. — Хорошо на словах, да Макошь погонится следом, куда бы я ни пошёл. Она видит в моей смерти искупление, — он сделал неопределённый жест, такой же образный, как упомянутое «искупление». — Твой отец слишком хорошо тебя знал. Он предугадал даже то, что его сынок захочет глумиться над Судьбой, — покачала седой головой старуха, доставая из складок шалей помятый свёрток, обвитый безошибочно узнаваемыми чарами Смерти. Сердце Морока упало. — Вчера кентавры поймали беса на вырубке. При нём нашли в поклаже это. Он сказал отдать тебе. Чертяга знал, что ты придёшь. Главное, чтобы никто другой больше не знал. — Где он? — Умотал. Бес, что с него взять? — Ведающая протянула Мороку свиток. Ноги были быстрее разума: он попятился. — Я не... — Сглотнул и снял очки, которые всегда носил как приклеенные. Морок, настоящий, открытый, лишился последней защиты. — Что там? — задал совершенно детский вопрос. — Мы не смогли открыть. Смерть запечатал это для тебя. Морок порывисто взял артефакт, как будто боясь передумать. Он несвойственно для себя замялся и вдруг пошёл прочь от старухи. Чтобы не перейти на бег, потребовалось недюжинное усилие воли. Его как будто огрели по голове, иначе объяснить дымку в глазах не получалось. Морок спотыкался, ничего перед собой не видя, и если старуха бросила едкие шутки ему вслед, он не услышал. Холодящий ладонь свиток стал единственным осязаемым предметом. Твердыня под ногами тоже точно ускользала, а край обрыва был всё ближе и ближе. Морок подошёл к нему вплотную, не сбавляя скорости. Нога зависла над пропастью. Словно в замедленной съёмке начал падать вниз. Опомнился, когда из-под ног ушла земля. Только тогда верный мрак, служивший раньше Повелителю Нави, за считанные мгновения поглотил падающее тело и изверг уже на песчаном берегу, у подножья обрыва. Морок не пытался отмахнуться от Эреба, жалобно скулящего под боком. В нос ударил солёный запах, смешанный с вонью выброшенных из океана пучков водорослей. Волны громко врезались в обломки скалы прямо у кромки воды. От резкого звука сознание окончательно помутилось, необъяснимо откуда взявшаяся ярость буквально повалила Морока на песок. Тошнило, но тому виной недавно принятый наркотик. И зачем он употреблял их? Сам знал, что как бы не было «хорошо» сначала, потом в сто раз хуже. Пришлось упереться трясущимися руками в острые песчинки, сминая в кулаке свиток. Тени, обвивавшие артефакт клубком змей, возмущённо зашипели, грозясь прожечь ладонь. — Иди к чёрту, — сорвалось с посиневших губ Морока, когда Эреб ещё более беспокойно завертелся вокруг, что-то учуяв. Но его хозяину было не до предчувствий. Морока вполне себе физически вырвало. Стерев с горячего лба брызги волн, божество наконец село и осмысленно посмотрело на свиток. Сердце всё ещё стучало как после безумной гонки, но чтобы его успокоить, нужно было сделать что-то большее, чем опустошить желудок прямо на пляж. Вспоминать об отце, строить из себя храбреца после его смерти, смешивая быль и небыль — это одно. Держать в руках вещь, которую он оставил специально для тебя, думая о тебе, заботясь о тебе — совсем другое. Нет смысла отпираться, будто всё было давно и неправдиво, уже сам не веришь в собственносочинённую сказку. Если бы Морок продолжил медлить, то просто умер бы от мучительного напряжения. Что оставил ему отец? Когда он понял что оставляет предсмертную записку? Пожалел ли он, что спас мальчишку со столба? Спас бы сын отца, если бы тот позвал на помощь? Морок разозлился на самого себя и одним движением «сорвал» плотно намотанные на свиток тени. Он не мог знать, что они поддадутся, и в душе надеялся, что ещё намучается с живым замко́м. Тогда повод показывать характер был бы осязаем, логичен, в отличие от нынешней внутренней растерянности, которая и вызвала вспышку эмоций. Чтобы развернуть свиток и не порвать его дрожащими руками оставалось уповать на милость вселенной. Развёрнутый без надлома пергамент доказывал, что вселенная на этот раз смиловалась. Лист бумаги был забит маленькими аккуратными символами от края до края, в которых сразу узнавался почерк Бога Смерти. Окаймляли письмо длинные цепочки рун. Морок пробежал глазами по всему листу, хватаясь за основной смысл, и, как водится, ничего не понял. Его охватила беспричинная паника, из-за чего второй быстрый осмотр свитка тоже ничего не дал. Титаническими усилиями заставив сердце замедлить свой грохот, а дыхание успокоиться, насколько это было возможно, он вернулся к содержанию письма. И наконец начал читать. «Морок, Навь больше не безопасна. Макошь прорывается сюда, и я думаю, она что-то узнала. Тебе придётся затаиться на время, чтобы не привлекать внимание Пантеона. Видеться нам пока нельзя, но для тебя эта весть скорее благая, я знаю, как ты тяготишься общением со мной... Пожалуйста, будь осторожен. Если со мной что-то случится, я какое-то время не смогу помогать тебе. У меня плохое предчувствие. Я понимаю, что ты никогда мне не верил, но не смейся над стариком-отцом и дочитай, прошу тебя, даже если к тому моменту, как бес найдёт тебя, ты уже не захочешь вспоминать про меня. Что-то идёт не так, у меня были странные видения. Даже сейчас мне кажется, что я уже писал тебе точно такие же слова раньше. Прислушивайся ко всему, что можешь услышать, и приглядывайся ко всему, что можешь увидеть. Я надеюсь, что мои руны тебе помогут. Сын, не ищи беды. Я волнуюсь за тебя. Время изменилось. Нужно быть готовыми ко всем проказам Судьбы. Когда всё утихнет, возвращайся в Навь — тебе там всегда будут рады». Отцу не дано было дожить до времён, когда в Нави Морока поджидала гибель. Он уже не увидел сына. Отца нет и никогда больше не будет. «Что-то» случилось — всё рухнуло. Ни дома, ни семьи, лишь призрачная надежда. Годами наблюдая за людьми, Морок привык высмеивать их грехи и ошибки. Глупые смертные, как рыбки в аквариуме, смотрели на мир из-за стекла своих убеждений. Любящие не признавались в любви, обрекая себя на несчастья, работающие день и ночь оступались в шаге от успеха, творцы боялись творить, неуверенно пятясь от заслуженного признания. Никто не ценит то, что имеет. Даже те, кто повторял это много раз при самом Мороке. Он тоже не ценил, пока не потерял. Отца больше нет и не будет. Папы больше нет. Он даже на переродится. Морок был не лучше смертных, но чтобы признать это, потребовался ряд роковых ошибок. Сначала он использовал силы отца, чтобы просматривать человеческие линии судьбы и «устранять порочных» ещё в детстве. Морок не жалел, что убивал — он убивал убийц. Сложно сказать, что именно сподвигло его на акты правосудия. Тогда это казалось самым очевидным решением всех проблем. Потом он отталкивал всех, кто проявлял к нему что-то большее, чем отвращение или страх. Отца тоже. И когда они, наконец, сблизились как настоящая семья, ошибки прошлого забрали и это. Глаза намокли от странной влаги. Морок скрутил письмо, чтобы отвлечься, точно зная, что через несколько дней заучит содержание наизусть. Остаётся вписать сложные комбинации высших рун, оставленные отцом на полях письма, в ритуальный круг. Что-то подсказывало, что именно их не хватало в хитрых переплетениях узоров. Даже после смерти, отец не бросил сына. От этого на душе было одновременно очень тяжело — так, что можно бросаться тонуть без камня на шее — и легко. «Нет, — меланхолично подумал Морок, загибая край пергамента. — Легко уже не будет. Веда права. Я порочу память отца. Я собираюсь убить сестру». От неожиданного потустороннего воя Эреба даже у жителя Нави волосы встали бы дыбом. Пёс ощетинился на неожиданно оказавшегося рядом Крысолова и, давая Мороку пару секунд, бросился на него. Крысолов отшвырнул Эреба, в один прыжок достигая Морока. Удар в живот заставил тело сложиться пополам, но вместе с тем внезапная боль сработала как спичка, брошенная в топливо. Словно кто-то щёлкнул переключателем — и грудь уже сжимало не горе, а ярость. Морок очертил рукой руну и с разворота впечатал скопление энергии Крысолову в лицо. Унизительная развязка прошлой встречи осталась шрамом на виске — Морок точно не собирался её повторять. Следом выведенные знаки сложились в тонкую цепочку, пресекая ток энергии, как шлюзы. Магическое истощение больше не застанет его врасплох. — Трус! — сплюнул Крысолов. Морок опёрся руками на колени, глубоко вдыхая и выдыхая. Но сопротивляться самому себе невозможно, когда каждая клетка тела призывает выбить из Крысолова всю дурь. Наблюдать за ним было сродни видеть извержение вулкана: Морок начал дышать быстрее, сжимать и разжимать кулаки. Тонкие и почти прозрачные руны-шлюзы вытянулись в ряд, напоминающий клин: не просто защита, но и атака. Крысолову пришлось упасть на спину и распластаться — клин метнулся к нему, упираясь остриём в горло. — Как ты можешь служить ей?! — заорал сын Смерти гораздо громче, чем грохот волн. — Она нас за людей не держит. Совсем рехнулся? По шее Крысолова стекла капля крови, клин вот-вот пройдёт сквозь горло. Нельзя сказать, что взбесило божество больше: близкая смерть или брошенные обвинения в его адрес. Как Морок смеет так говорить, будучи полностью, в абсолюте виноватым?! — Ты кинул меня сдохнуть, — вычленилась связная речь через поток мата. — Ты навёл на меня охотников и побежал к папочке. У меня никого не было. У меня никого нет. Я бы никогда не вылез оттуда, если бы ты не начал ломать их систему. Это величайшая ирония судьбы, Морок! Спорить было по меньшей мере бесчестно, а Крысолов отдал достаточно, чтобы услышать правду. Морок прикусил язык и придержал ругань. Он застрял между тем, чтобы обвинять и быть обвинённым. Его жизнь была сложной. Их общая история была сложной. Крысолов незаметно выдохнул, когда давление клина на горло почти исчезло — он даже не заметил, что задержал дыхание. — Я не знал, что всё так выйдет. — Они встретились взглядами. Говорить стало сложнее, но Морок продолжал: — Я поступил неправильно, нужно было предупредить тебя. Но это уже случилось. И Сару не спасти ни тебе, ни мне. Мне... жаль. Я совершил ошибку и не одну. — Не-е-ет, — привычно улыбнулся Крысолов, показывая окровавленные зубы. — Ты снова врёшь. Её ты тоже сдал. Просто признай, что хотел выбить себе место в Пантеоне. Тебе никто не был нужен. Даже Сара. Признайся в этом! Признайся! Признайся! Под потяжелевшим взглядом Морока Крысолов почувствовал себя хуже, чем под остриём клина. Он в чём-то ошибся? Чего-то не знал? — Что ты с ней сделал? — Выдать дрожь голоса за возбуждение от злой радости было сложно. Морок, наверное, тоже ему не верил. Что уж там, Морок всегда видел его насквозь, чем не мог похвастаться Крысолов. — Спрятал в Нави? Сторговал Пряхе? — Она умерла, идиота ты кусок! — Морок чертовски хотел плюнуть в лицо тупому крысу, просто чтобы он перестал всё обесценивать. По непонятной причине ему было не всё равно, что думает убийца из Гамельна, а службу Пряхе воспринимал как личное оскорбление. Они вместе ходили по этому осточертевшему свету, вместе попадали в конкретную задницу жизни и вместе учились жить среди людей. Получается, что их связь не была настолько крепка, как считал Морок, если её напрочь разрушил один неверный шаг... обернувшийся годами заточения для одного из них. Нет, плюнуть Крысолову в лицо было половиной дела. Нужно было бы плюнуть себе в лицо триста лет назад. — Я могу призвать Пряху прямо сейчас, — Крысолов схватил остриё, парящее над горлом, но оно, разумеется, даже не сдвинулось. — Она выпотрошит тебя по частям над грёбаным океаном. — Хватит пороть чушь, хотел бы призвать — сделал бы это пятнадцать минут назад, — огрызнулся в ответ. — Ты же знаешь, что я призвал. — Руны нагревались и уже неприятно жгли ладонь, но на месте сжатого в руках клина могла быть шея Морока. — Просто не сейчас, не здесь... Ты должен чувствовать это! — Так вот почему ты пришёл, — с осознанием и оттого с толикой отвращения скривился сын бога Смерти. Мелькавшее на его лице раскаяние улетучилось. — Ты отнимаешь моё время, чтобы поговорить о совпадениях. Вали к чёрту. Я наслушался этого от Мары. — Мара? Кто это? — схватился за спасительную соломинку Крысолов. — Мы должны с ней поговорить. Это важно, Морок, ты не понимаешь! — Она отдыхает перед ритуалом, и тебя я к ней уж точно не подпущу. А теперь убирайся. Из груди Крысолова жалко, от бессилия, вырвался то ли смешок, то ли стон. Он отнял обожжённые руки от клина и протёр глаза. Настроение диалога в который раз переменилось. Это было понятно — дружеская связь, по ошибке принятая Мороком потерянной навсегда, оставалась натянутой нитью. После стольких лет у обоих было что сказать. — Это сводит с ума, похоже на болезнь. Это связано с Богами, я чувствую, — он надеялся, но не находил в Мороке и капли понимания. — Я как будто живу вторую жизнь по такому же сценарию. Я всё уже видел, но никак не могу ничего изменить... Морок, ты не можешь просто уйти! — Отчего же? Хочу и ухожу, — он и правда уже отошёл на пару шагов, чем спровоцировал у Крысолова ещё одну вспышку сильного несогласия. Благо, клин из рун последовал за своим хозяином, и Крысолов без угрозы для жизни вскочил на ноги. — Ты должен мне столько же лет, сколько я отсидел в той канаве! Меня пытали, просто потому что я родился божеством. Не богом, не человеком, а божеством. Мусором! — Божества поравнялись. — Пойми наконец, что тебе повезло, когда тебя нашли Боги и смиловались. Мне не повезло. — Разве это везение?.. — В Пантеоне что-то происходит, — продолжал Крысолов. — Если мы с Марой что-то чувствуем, то и Боги чувствуют и так же растеряны. Не слушаешь её, так послушай меня! — Зачем нам вообще говорить? — Морок остановился. Он ощутил взгляд кентавров с высокого склона, но проигнорировал их. Вмешиваться без веской причины они не имеют права. — Незачем, — после паузы сказал Крысолов. Он опять поддался вере в лучшее, оставшейся со времён жизни человеком. С чего бы? Морок та же дрянь, к которой он, как дурак, полез, не имея выбора. Может, на сей раз снова вмешались неизвестные ему силы? — Я всё ещё хочу разбить тебе лицо. Но божественную стерву я хочу избить ещё сильнее, прежде чем... Пока есть возможность. — О чём ты? — Убей её, Морок, — выдохнул Крысолов. — Просто убей. В мыслях Морок невесело усмехнулся очередной иронии. Крысолов в опале: Богиня, конечно, должна была догадаться своим неподражаемым божественным умом (Морок снова усмехнулся), что оплошала, в отчаянии выпустив Крысолова на волю. Одна крыса уже однажды убила половину Европы. Тем не менее он сказал в полной мере серьёзно: — Убью. Это то, что я могу обещать. Крысолов хотел что-то сказать, но снова не решился закончить начатое. — Прощай, Морок, — сдержанно бросил он. — Надеюсь, потом ты сгоришь в аду. — Только вместе с тобой, — тем же тоном был дан ответ. Крысолов вскоре скрылся за скалами, так и не сказав, что, судя по обострившемуся кровавому кашлю, хрипам и теряющийся связью с Потоком, первым умрёт именно он. Единственное утешение, любимая дудка, расстроено лежала в руке. Играть он тоже больше не мог.***
Небо потемнело быстрее обычного. Ведьмы собирались на большой шабаш в честь Самайна, слетаясь на зов Ведущей. Гостеприимство жрецов северной церкви возвестило о готовящемся ритуале, чего не было уже десятки лет. Приготовления к скорому обряду были закончены. Полная луна ярко светила брошенным Богами божествам. Ночь не сулила холод или опасность. Ночь перед шабашем будет наполнена танцами и счастьем для всех кроме спящей девочки, чьи татуировки для всех разбирающихся в рунном деле кричали: «Жертва». Морок проверил Мару, лежащую на соломе и шкурах в отдельной хижине, спрятал письмо отца во мраке и впервые за несколько недель нормально поел. — Пой же, ведьма, ведьма, пляши! — доносилось из-за дверей. От громкого празднества некуда было спрятаться. Дух Самайна витал в воздухе, приближаясь с каждым часом. Ритуал близился, и Морок точно знал, что механизм грандиозного действа только что запустился.***
На душе неспокойно. Боязно, но и без гнева не обошлось. Однако за что Кроносу на Макошь гневаться? Она ничего не знает, по чести поступает, да в чужих руках её собственная судьба. Нет прока винить Богиню в том, что ей не подвластно. Только не легче от этого смотреть на то, как бьётся она о крепость лично возведённую. Бог устал убегать от объяснений, Время оказалось его врагом, а не родичем. Оно всегда прихотливо и своенравно. За ним не угнаться, не взять под узду. Время ничего не волнует, даже его Бог-слуга. Подчинение Времени потребовало... времени. Благо, у Кроноса его было предостаточно. После установления контроля над мнимо-непокоримой стихией, непреодолимых препятствий в этом мире почти не осталось. Кроме её бесконечного отвержения. Бог опомнился от дум, не найдя беглым взглядом знакомой обстановки своего жилища. Странно, переход он точно направил именно туда. Прохладный ветер, ласкающий лицо, привёл в чувства. Кронос медленно осмотрелся, почти лениво. Этого места он не помнил, что немало удивило; встрепенулся давно потухший интерес. Тяжёлые колонны подпирали высокие потолки, затянутые дымкой. Не сразу Кронос догадался, что не туман вокруг, а горячий пар. Оттого и свечи в подвесных узорных лампадах окружали размытые оранжево-жёлтые ореолы, а огоньки плясали дикий танец, борясь с влагой. Бог Времени прошёл дальше, минул арочный свод, за который как ни пытайся — не заглянешь, сплошь пар. За спиной много жизней, догадаться нетрудно, особенно если знаешь театральную программу наизусть. Но в этот раз всё иначе: пьеса развивается не стремительно, не скачками, но плавно и в загадочной дымке — это интересно. Жарко невыносимо. Он снимает верхнюю одежду и расстёгивает рубашку. Заботиться об одежде нет смысла — бросает на пол храма. Время как будто не проникает сюда, разбивается о стены, построенные с благословения другого Бога. Не то чтобы Кронос не слышит ход часов мироздания, неподвластных даже ему, но их ход здесь тише. Секунда за секундой, срок жизни этой планеты уменьшается. Числа в своей природе огромны — Вселенная дала маленькому голубому шару достаточный срок — но это не значит, что он бесконечен. Кронос смог устранить опасность падения метеоритов, а катастрофы людского уровня таковыми назвать нельзя, и потому главный отсчёт остался на Солнце. Солнце — звезда. Звёзды имеют привычку истощать запасы водорода, сжиматься и взрываться. Над законами Вселенной не властен даже Бог. Рано или поздно ему придется искать новый мир, новый дом, новую сцену. Пока рано думать о проблемах. То, что развивается сейчас, всё равно не подлежит исправлению. Дитя Смерти разрушило «идиллию» — по суждению Кроноса — всех построенных планов; чем дальше заходили события, тем сильнее они отклонялись от тщательно просчитанной траектории. Говори он, что расстроен, то изрядно бы кривил душой. Новый виток такого развития мог в конечном итоге помочь ему в достижении высшей цели, несмотря на потерю времени. Макошь, зачем же ты волнуешься о Нём? Если бы ты всё знала, то давно отбросила бы страхи. Он расценивает твоё развоплощение как свою безвременную кончину... — Я так долго ждала тебя. Кронос не сразу понимает, что именно происходит. Он ошибся, снова. Как, оказывается, легко может удивлять жизнь, если позволить ей хоть немного выйти за пределы точных расчётов. — Ты не представляешь, как долго, — продолжает Богиня Любви в своей томной манере. Кронос чуть хмурится, ухмыляется, но молчит. Она была красива. В этой купальне, выходящей за своды храма под открытое небо; нагая, укрытая разве что бликами на глади воды. Бог знал о превратностях Любви и её особом даре. Он мимолётно представил образ «идеала» и тут же лицезрел его перед собой. Любовь была непостоянной внешне и внутренне, подстраиваясь под чужие предпочтения. На советах в Пантеоне она появлялась как спутница Бога Войны, но теперь, в своём храме, чувствовала себя более раскованно. Даже слишком. Кронос против воли сглотнул. Что, если пока не прекращать импровизацию? Богиня явно мыслит отдельно от Его воли, что уже... приятно. Женщина удобнее устроилась на ступенях напротив Кроноса, спускающихся в воду. Одну ногу вытянула по мозаичному дну, другую приставила к себе, руками облокотилась на закруглённый край купальни позади. Мужчина не комментировал, но смелая выходка стоила по меньшей мере оваций Колизея при полной посадке. — Иди ко мне, — буквально промурчала. О эта непоколебимая уверенность! Дерзкая, не нуждающаяся в одобрении. Как по-людски прямолинейно: без долгих витиеватых диалогов или пафосных жестов. Лёгкий путь привлекателен для низших созданий как хорошая сказка, как слепая вера «в лучшее», что стоит над жизнью. Богиня Любви прочитала задумчивость Кроноса иначе: — Макошь никогда тебя не хотела. Она ревновала и верила в семью, как изгой из Нави — вот и вся потеха. — Ирония состояла в том, что женщина с поразительной точностью понимала, как повлияет на Бога Времени, но говорила без прелюдий, с нотками игривого пренебрежения. Кронос раздражающе долго молчал, не отвечал и не противоречил. К злорадному счастью Богини, он ступил в воду, что было расценено как величайшая победа. Она продолжала: — Наш божок войны такой же. Ему нужен хор, на фоне которого окрепнет его голос. Лицемерие по отношению ко мне. — Лицемерие, — ухмыльнулся Кронос. Богиня Любви радостно вспыхнула, наслаждаясь двусмысленной поддержкой собеседника, которую сама приняла с теплом в сердце. Поощрение — действие. — Я другая. Я не как Макошь или Арес. — Естественно. — Макошь некрасива, упряма, слаба. — Любовь говорила уверено, но трепетно задрожала, когда Кронос подошёл к ней и приподнял её голову за подбородок. Словно в агонии, выкрикнула: — Я лучше! Во всём! Богиня плохо знала Кроноса и не заметила такую мелочь, как полнейшую неискренность его улыбки. Охотник уже завёл свою жертву в ловушку. Та послушно шла дальше и дальше, не замечая опасности. — Конечно, ты лучше. — Бог Времени позволил себе провести рукой от её щеки до шеи. Чарам Любви сложно противостоять: лицо как будто нечёткое, фигура вот-вот поменяется на более знакомую... Чары банальные и слабые. До безумия заманчивые. — Ты всю вечность осуждала Богов за их спинами, и теперь готова провернуть это снова, не так ли? — Я просто знаю чего хочу, и беру это раньше, чем это сделает кто-то другой. — Что заставляет тебя думать, что кто-то другой бы так сделал? Отразившиеся на прекрасном лице желания не включали в себя намерение продолжать разговор. Кроносу пришлось поймать её руку и немного отойти; по глади воды разошлась рябь. — Почему ты медлишь? Возьми меня. — Без намёка на стеснение, как всегда. — Меня интересует то, что внутри тебя. Не то, о чём ты подумала. Дьявольская улыбка женщины сопровождалась закатыванием глаз Кроносом. Однако говорить с ней было проще, чем с кем-либо. Не потому, что Богиню Любви можно назвать приятным собеседником, но она хороша в другом. Неосторожно брошенное слово или жест не будут поставлены под сомнения и не нанесут непоправимый ущерб всем планам. Для Кроноса давно перестала существовать сама концепция беседы, когда о чувствах другого можно заботиться в наименьшей степени. Ребёнок предпочитает доверить секрет кукле, которая его никогда не выдаст. — Ты слишком много думаешь. Кронос всем видом выражал своё мнение на этот счёт. Он не успел возразить. Возмущение и насмешка поразили одновременно вместе с поцелуем. Богиня в свою очередь не стала ждать и бездействовать. Ну уж нет, с неё хватит! Позорно проиграть Макошь мужчину? Не после всего, что пришлось вытерпеть. Она собственнически обвила шею Кроноса и прижалась к нему всем телом. Губы встретились на пару мгновений, как вдруг Кронос отпрянул и не наигранно округлившимися глазами посмотрел на женщину. — Как ты это сделала? — Он взял её за шею. Вовсе не нежно. — КАК ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА?! Богиня знала, что речь шла вовсе не о поцелуе, но назад пути не было. Закипающий в Боге гнев подхлестнул её действовать. Обеими руками она обхватила его за плечи и закинула ноги, обвив их вокруг пояса. — Ты больше ей не нужен. Её больше нет. Ты — мой, — вопреки всему страстно прошептала Любовь. Кронос не видел смысла спорить. Пытаясь услышать вездесущий отсчёт Времени, сопровождавший его настолько долго, что нельзя выразить человеческими мерками, он слышал только тишину. Сколько прошло минут? Часов? Дней? Почему он не видит линий жизней? Где Макошь? Уже без капли заинтересованности он скинул с себя олицетворение похоти, неведомо откуда достав золотые часы. — Ты ничего не исправишь, это её судьба! — пафосно кричала Богиня. — Морок с Девой знали что делают! Неожиданно, она закашлялась. Сначала несильно, потом стала задыхаться. Всё происходило за считанные секунды. Кашель начал вырываться из груди тяжелее. Всё самодовольство перешло в ужас. Богиня потянулась к Кроносу, не переставая давиться кашлем. На этот раз мужчина не отказал. Он взял её за талию, чувствуя, как мышцы под пальцами спазмируют в конвульсиях, и медленно склонил к горячей воде купальни. Ужас в огромных глазах стократно возрос, как и кашель. Бог Времени опустил содрогающееся тело в бассейн, пока почерневшая вода не сомкнулась над перекошенным, некогда красивейшим лицом. Кронос жалел лишь об одном: он потерял слишком много времени, прежде чем разгадать замысел этого соблазнения. Он поддался слабости, загнав себя в угол. Растущая тревога уже вытеснила мысли о Любви, да и думать о ней просто смешно. О звёзды, хоть бы он не опоздал теперь, когда желаемое так близко!.. Переход озолотил небо над храмом, готовый перенести Бога, куда ему угодно. Кронос едва совладал с собой, когда его мир содрогнулся от крика. В следующее мгновение золотой купол исчез, и он лицом к лицу встретился с кошмаром, преследовавшим его, словно проклятье. Макошь, стоящая в крови чужой и собственной. Её безумный взгляд и новый крик. Красная река из тел. Огромный разрез, пронзивший насквозь реальность. Маленькая девочка посреди рун.