Допизделся? или "Как усмирить рок-звезду"

— Да отъебитесь вы! Что вы позволяете нахуй! Я рок-звезда, поняли блять?! Вы пожалеете! — мужчины сзади держали крепко, также крепко и настойчиво волокли сюда. — Ну приветик, сладкий! — улыбнулся, фиолетовые волосы засияли под лампой. — Ты?! Пидор, блять, что ты тут делаешь! — рывок, но голову ровно за волосы держали. Больно было пытаться. — Тебе же сказали, найдут тебя! Ты не верил, Серафим, отшучивался потом, обвиняя меня в угрозах… — знак дал, вольно. Одних оставил, видно уверен в себе был. Поднялся с кровати, улыбаясь. Серафим оскалился. Руки резала тугая верёвка, не вырваться было. Серафим замер. Паша выше его. У Паши сейчас власть над ним. Он попытался ударить ногой, но на неё наступили, сжав тут же искривлённое лицо. — Ты что, не рад меня видеть, Мукка? Не ты ли искал встречи, чтобы «разобраться по-мужски, вне инстаграма»? — наигранно печалясь, придерживая чужой затылок, без объяснения ведёт к ближнему углу комнаты. — Стой тут, хорошо? Серафим кишит от злости. От ожидания. Но с места не движется. Ноги врастают в землю подобно языку в таких случаях. — Честно говоря я думал поставить тебя на колени… Но потом решил, что повторять мем Оксимирона слишком просто, не так ли? Перед ним вновь лицо хитрое оказалось. Серафим собирался плюнуть в него, но губы сжали быстрее, огладив щеки: — А ты в жизни ещё милее! Особенно, когда злишься, — агрессия сменилась удивлением, в руке Паши, оказалось, был небольшой пульт. Он игриво протянул его Серафиму: — Нажми ты! А хотя стой… Ты же не можешь, ха-ха-ха! Придётся самому всё. Тогда тебе останется самое простое, — сильнее сжал челюсть. — Скажи «А-а» Серафим всего лишь хотел спросить зачем. Поэтому и приоткрыл рот, но как только сделал, Паша нажал на кнопку и одновременно с характерным звуком запуска записи, в глаза ударил стоявший позади камеры прожектор. Серафим просто не успел среагировать. Рука сместилась на макушку, а чужой язык юрко проник в рот. Серафима от неожиданности обдало током и он совсем неожиданно, как-то, поддался. Паша углублял донельзя, мял губы чужие и обратно по небу властвовал. Серафим зажмурился, но уверен был бы, Паша точно улыбается самодовольно. Серафим не понимал почему всё ещё не откусил этот язык или не врезал с силы по яйцам. Не было возможности обдумать — поцелуй слишком хорошо сосредотачивал. — А ты покорнее чем я думал, — позволяя слюне стекать по небритому подбородку Серафима, подытожил, быстро метнулся к телефону, пересмотреть вышедший материал. — Какого хуя ты сделал сейчас.? Ты конченный?! — вновь злостью подавился, в родном рту мерзко стало. Осознание разрезало любые принципы. Но целовался Паша хорошо, Серафим Вову понял, но каким хуем он позволил с собой повторить — такое не понял. Рывком приблизился. Глаза кипели от злости. Белок готов превратиться в кровавое месиво. Серафим возникая, отчаявшись, бьёт лбом в грудь противника. Паша отвечает ударом в челюсть и по ногам. Проигрышная позиция изначально. Серафим тут же пожалел. Уловив смятение, Паша, за корпус же, обескураженного, бросает через себя, мигом сверху оказываясь. — Я же говорил. Ты, меня, сука, не знаешь. — Иди нахуй! Н-нахуй мне знать-то! — подрагивает челюсть. Слишком неожиданно, слишком больно, Паша слишком прав. — Нахуй ты вообще это всё… — Ну ты же не захотел по хорошему сам! Все ведь просили прекратить ещё год назад… Разве не стоит наказать тебя за поведение? Или может ты всё-таки хочешь извиниться? — ведёт пальцем по губам. Серафим не вырывается. Выжидает момент? — Я всё ещё считаю тебя бездарностью, так что нет, — прожигает глазами полными… ненависти? Разве ненависти? Не желания? — Тогда у тебя есть ахуетительная возможность продемонстрировать всю свою одарённость, чел! Паша, слишком резко, да даже больно проехался по корпусу, пересев на грудь. Без укора совести расстегнул молнию джинс. Серафим побледнел, Паша в ответ рассмеялся. — Для начала отсосёшь. — Не буду я этого делать! — но взгляд не убрал с паха. Изменённый. Паша игнорировал, — Ты долблоеб, не расслышал?! Я не буду тебе сосать! — Предпочитаешь анилингус? Давно хотел сесть на твоё смазливое личико… — пальцами оглаживает черты, смеясь. — Отъебись, блядь, нет! — зрачки расширены донельзя. Пот от волнения на брови стекает. — Тогда, — поднялся на миг, Серафима к стенке сдвигая, — соси, Мукка, соси. Голову в стороны, зря, довыёбывался — Паша, за кудри и надавил самостоятельно. Захотелось сбрить под ноль нахуй, чтобы не было за, что тянуть. Но головка у губ слишком сильно пульсировала — мысль об этом отложил на потом. — Хорошо, я покажу тебе, блядь. Потому что я, нахуй, во всём пизже тебя буду, клоун. Паша хотел сказать что нибудь ещё едкое, но передумал, вместо этого, вогнал к гландам член, вбивая Серафима в стенку, вбиваясь в стенки. Рассмеялся чужой наивности, с упоением наблюдая, как, на и так красное от ударов лицо, полились слезы. — Так и знал, что по итогу всех твоих угроз, ебать твой рот буду я! Ты же только пиздеть можешь, рок-н-ролльщик хуев, — Серафиму было тошно слышать, было тошно и физически — на груди тяжесть функцию лёгких не улучшала, — И что же сейчас твои цифры значат? Где сейчас твои фанаты, Мукка? Когда твой рот трахаю я, они беспечно ждут твоего очередного призыва засрать меня же. Это ведь забавно, Серафим! Противный смех уши режет. К тому же пекут от стыда и унижения. Думал ли он, что всё так обернётся? Стал бы шутить тогда, весь этот год, из-за какой-то хуйни? Сказал бы «нет», но знал прекрасно, что менять ничего не смог бы, вернувшись. — Ладно, вижу, что тебе хватит, вставай, — похлопав по плечу, и убрав член в боксёры, поднялся с обессиленного и униженного. — Слушай, Паш, — кое-как встав на колени (без рук пиздец трудно) почти подполз к нему. — Я ведь тоже бываю не прав, — улыбается вымученно, — а здесь я ахуеть, как не прав был. Ты же и вправду имеешь право с кем угодно целоваться! Да даже со мной, я не против, только, ну может хватит, я понял всё, а? — Ха-ха-ха! Мне? Хватит? А тебе? — насмешливо. Надавливает на чужой стояк кедом. — Сам сказал — не против, а сейчас опять латентного тупого мужика включил? Сам убегать не заебался? На кровать ложись, Мукка. — Может хоть руки развяжешь, ну? — уже даже жалостливо, абсолютно подкорено. — Что ещё сделать, а? — садится сверху, рукой чужой член стискивает, растирая ладонью, массируя сквозь джинсы до несдержанного стона. Затем, нависая смотрит с вызовом. — Ты же этого ещё с прошлого лета ждал, пидр. Чтобы мажористый, бездарный, продюсерский ноунейм, как я… Не дал сказать. Нетерпеливо ноги скрестив на чужих бёдрах, вверх подался, буквально ловя губы падающего на него Паши. Теперь уже сам, кусая, отдаётся. Потому что Паша целуется очень мокро и грязно. Потому что Паша целуется, как Серафим. Поэтому Серафим едва ли не стонет в процессе, и пускай руками ухватиться за него возможности нет, старается любыми иными способами продлить его. — А говорил не лезешь в рот языком, — разрывая подытожил. Уже не бесила — заводила улыбка дерзкая. Серафим лишь промычал, когда брюки стягивали. Давно пора ведь. Голова всё ещё кружилась от осознания своего положения, но ноги сводило куда сильнее от безумного возбуждения. Смазка отдала в нос виноградом. Серафим почему то представил, что она пиздецки сочетается со цветом волос Паши. От этого мурашки рванули не меньше чем от пальцев внутри. В презервативе кстати. От этого скольжение только приятно усиливалось. Но мало, дразняще мало. — Да заебал уже! — правда стерзался, правда заебался. Хотелось поскорее завершить их конфликт на приятной. — Что, что, не понимаю? Мукка, ты просишь о чём-то? — лыбится, ведь не может иначе. Надо потянуть, добиться и самоутвердиться. Серафим бы также сделал. И ведь хочется же просить. Сука-а-а. — Я хочу, чтобы ты меня, Пол Пунш, которого я смел называть ошибкой музыкальной индустрии, отымел так, чтобы я больше не смог никакой хуйни про тебя нигде сказать. Буквально, — выпалил на дыхании, краснея жутко. Жмурился от собственной инициативной испорченности. — Э-э, ахуеть? Я не то чтобы это ввиду имел но это было… — вправду удивился. Не думал что «самая ахуенная рок-звезда России» сможет такое заявить по собственному желанию. Недооценивал явно. Похоже и сам не понял, как конфликт в интернете в это перерос. Только через пару секунд только ответил, — ну как скажешь, зайчик. Тем не менее выполнил просьбу не сразу. Сначала, уже тремя пальцами внутри, надавил на простату, Серафим дёрнулся забавно, голову запрокидывая; и тогда уже, как эффект неожиданности, вставил, быстро меняясь с пальцами, дабы Серафим пустоты не почувствовал. Реакция потешила, но Паша не дал и слова произнести — впился в губы снова, снова не давая руководить, скользил по нёбу, руками ноги чужие раздвигая сильнее, дабы быстрее войти полностью. Серафим кажется только сейчас почувствовал происходящее. Во всех смыслах. Дышал в чужое плечо, забывая имя собственное, про обиды подавно. Паша шептал насмешки в искусанное ухо и двигался быстро и резко. Серафим понимал что заслужил, даже большего заслужил, но всё равно возмущения слетали с уст. Даже после всего было слишком. Нравилось. Всё равно слишком нравилось это безумие. — Слушай, — Паша посмотрел типа «какого хуя ты ещё и разговариваешь» — а может не будем мириться, ну, публично типа? — Паша не понимал горящие глаза со странной улыбкой. Это всё походило на бред под чём-то, по интонации. — Я и дальше буду посылать тебя и всё твоё ебаное творчество нахуй, а взамен… — дошло, повело и Пашу. Слишком горячо, будоражающе и сюрреалистично. Одним словом — ахуенно. — Ты же и сам понял всё тогда, — ведёт языком по щеке. Кожа багровеет сразу же. — Так нахуя прекращать и мне, и тебе?