Hymn for the missing

Темнота окружает его со всех сторон. Темнота давит, манит и одновременно пугает. Факелы на стенах давно потушили, чтобы не переводить зазря материалы, и теперь сложно увидеть что-то даже в паре метров от себя. Тишина вокруг не нарушается ни единым шорохом. Ни шум травы, ни крики птиц не искажают это абсолютное, даже густое на ощупь беззвучие. Кажется, что время застыло, потому что даже насекомые, довольно активные в это время года, залезли в свои щели, не желая показываться на поверхности. Холод пронизывает насквозь. Холод заставляет кожу покрываться мурашками, а его самого ёжиться, чтобы хоть как-то согреться. Несмотря на полное безветрие, этой ночью невероятно холодно. Но, кажется, этот пронизывающий до костей холод ощущает только он один. Кутаясь в чуть великоватый для себя плащ, он смотрит вдаль, напрасно надеясь увидеть хотя бы один огонёк. Он знает, что где-то на горизонте должен быть густой лес, перед ним должно стоять несколько разорённых, пустых деревенек, но весь этот пейзаж тонет в чёрной смоли безлунной ночи. Армин вздыхает, прикладывая здоровую руку к сердцу — правая рука покоится в перевязке, перекинутой через плечо. Последние несколько дней он провалялся в отключке из-за очередного девианта, который умудрился сбить его УПМ. За это время объявили о новой срочной миссии за стены, а Командор приказал взять с собой каждого солдата, который способен стоять на ногах. Армин остался в штабе практически один. Как ему позже сообщила Ханджи, кто-то настоял на том, чтобы ему дали отдохнуть. Но решительно отказалась выдать имя. Чёрт, а ведь он действительно мог бы им пригодиться. Армин научился ждать. За всю свою жизнь, за всё то время, что он провёл в Разведкорпусе. Он ждал деда с войны, ждал раздачи хлеба, ждал новой информации, ждал сигнальной ракеты, возвещающей об изменении курса, ждал известий о смерти товарищей. Но к последнему он так и не смог привыкнуть. С каждой миссии возвращалось слишком мало человек, и каждый раз это мог быть дорогой сердцу человек. Этой ночью не спалось. Как и во все предыдущие, проведённые в томном ожидании. Ханджи, которая осталась в качестве временного главы Разведкорпуса на время отсутствия Эрвина, всячески пыталась занять его работой, чтобы отвлечь. Ей не впервой ожидать товарищей с вылазки, но её «рецепты» от страшной неизвестности не помогали. Он всё равно не спал ночами, проводя их сидя на холодной, каменной стене за жалкими попытками научиться видеть в кромешной темноте. Где нет пустоты, то есть там, где можно дышать и есть движение, тишины нет. Но для него этот мир сейчас — глубокая, всепоглощающая пустота. И тишина. Он вымотался. Иногда простое сидение на месте напрягает похуже самой сложной работы. Потому что ты бессилен, ты ничего не можешь сделать. Беспомощен, как муха, закрытая в банке. Всю жизнь он был самым слабым из своих друзей, теперь — самым слабым из сослуживцев. Он всегда нуждался в помощи, совете, чужой силе. Он был беспомощен, но до сих пор не привык к этому чувству, которое буквально разъедало его изнутри. Он помнил, как он впервые увидел титана. Как он побывал в его пасти в первой же своей битве. Тогда его спас Эрен, но сам он был не в силах что-либо поменять. Таким он был всегда, и остался таким до сих пор. Он ненавидел себя за это. Хотя все вокруг пытались убедить его в обратном. Лишь два человека не обращались с ним как со слабаком. Эрвин с самого начала увидел в нем лидера. Тихого, скромного, но с отличной головой, способного принять сложное решение. Он спрашивал его мнение, выслушивал предложения. Армину, признаться, это нравилось гораздо больше, чем быть в гуще схватки и резать затылки титанам, но он действительно ненавидел принимать решения. Решения, которые могут определить чью-то судьбу. Он просто не мог. Он боялся, что ошибётся. Всегда пытался найти компромисс там, где его найти невозможно. И ошибался, ошибался, ошибался. Часто ловил себя на мысли, что всё могло быть по-другому, лучше, если бы он выбрал правильный путь. Он многое хотел поменять, о многом сожалел, и этот груз давил на его плечи. Но ведь пока не сделаешь выбор, не узнаешь, чем он обернётся, так ведь?… Он действительно был слабаком. Боялся, задыхался, ненавидел себя. И понимал, что многие общаются с ним лишь из жалости, из привычки, из необходимости его защитить. Но он, кажется, таким не был. Жан был единственным, кто общался с ним на равных. Видел в нём не маленького беззащитного зверька, а равного себе друга и товарища. Кажется, в первую их встречу он был тем ещё мудаком, признаться, Армин этого уже не помнил. Теперь он изменился. Изменился до неузнаваемости, поставив на первое место не свою жизнь, а чужое благополучие. Он действительно стал лидером. И Армин хотел идти за ним. Сильный, умный, способный принять решение, даже самое непростое. Он зацепил Армина, потому что был не таким, как они. Не жалел, не оберегал его как фарфоровую куклу, а относился как к равному. Именно с ним он впервые почувствовал себя храбрым. Впервые захотел пожертвовать собой, без страха, без сожаления. Пытался отбиться бесполезным лезвием от титана, чтобы спасти его, лежащего без сознания с окровавленной головой. Армин сейчас даже не смог бы перечислить всё причины, почему ему так понравился Жан. Но он всё равно был трусом. Потому что не смог сказать ему главного. *** — Жан! — кричит Армин, буквально летя через весь двор к конюшням, где парень седлал лошадей. — Что случилось? — он непонимающе поднимает глаза, чуть ослабляя чрезмерно затянутую подпругу. Арлерт пытается отдышаться, упираясь руками в колени. — Поговорить нужно, — спустя минуту произносит он, и выпрямляется во весь рост, разглаживая форму на себе. И очень надеется, что сильный стук сердца в груди Жан примет за результат долгой пробежки. Он, наконец, решился. Предчувствие говорило ему, что ждать больше нельзя. — Слушаю тебя, — Кирштайн берет лошадь под уздцы, чем та, кажется, остаётся недовольна, и покачивает головой. Армин делает глубокий вдох. — Жан, ты… — а слова не хотят выходить, он теряется, дыхание сбивается. — Ты береги себя сегодня, ладно? — Эм, хорошо, — парень, кажется, остаётся в недоумении. — И ты береги себя. Армин отворачивается и быстро уходит, пытаясь сдержать слёзы. Он слабак. Он не смог. *** Теперь Армин жалеет об этом. Упустил, потерял свой момент. Потому что это мог быть последний их разговор. Возможно, больше они никогда не увидятся, а Жан, весь окровавленный и переломанный, лежит сейчас в желудке одного из титанов. Одного из тех, что когда-то съел его деда. Или маму Эрена. Возможно, ему сейчас страшно. Страшно настолько, что кровь стынет, а сердце заходится в бешеном ритме. Говорили, что некоторые титаны научились ходить по ночам. И возможно Жан сейчас смотрит в глаза неминуемой смерти. Армин ненавидит волноваться о том, что не может контролировать. Ничего кроме плохих мыслей не лезет в голову. Почему Жан ушёл, а он остался?.. Их нет уже три дня. Три дня безнадёги, три дня ожидания. Три дня невысказанных слов. Он не знает, кто подобрал его тогда, когда оборвался его УМП. Он чувствовал только сильные руки, человеческое тепло и нестерпимую боль. А потом провалился в пустоту. Но кто бы это ни был, лучше бы оставил его умирать прямо посреди зелёного цветущего поля. Потому что лучше бы вообще не чувствовать. Иногда он действительно не может дышать. Воистину удивительный природный механизм, позволяющий забыть о боли. Но забыть лишь на мгновение. Сейчас он жив. И сердце неприятно болит в груди, когда на горизонте показывается рассвет. Как сказала Ханджи, они должны вернуться именно сейчас. На рассвете, пока титаны ещё не пробудились. Но горизонт чист. Ни одного признака движения, кроме одной единственной птицы, издающей громкий, душераздирающий крик. — Армин, просыпайся, — он еле разлепляет глаза, щурясь от яркого солнца. На него падает чья-то тень, и он не сразу понимает, что уснул, опершись спиной на край стены. — Что случилось? — он пытается проснуться, но еле-еле открывает глаза. — Они вернулись, — Ханджи одновременно рада, но в её глазах видна плохо скрываемая печаль. Вернулись не все. Неприятный ком подступает к горлу. Он подрывается и бежит, спотыкаясь о края плаща, которые волочатся за ним по земле. Даже не говорит ей ни слова. Не может. Не сейчас. Весь двор залит солнцем. Отовсюду слышатся разговоры, смех, которые кажутся удивительно чужими после нескольких дней тишины. Армин бежит со всех ног, но влетает в кого-то, отчего падает прямо на пыльную дорогу. Поднимает глаза вверх. Чёрт, он налетел на Командора. Он пытается наспех отдать честь, забывая, что правая рука все ещё находится в перевязке. — З-Здравствуйте. Извините, — от волнения он напрочь забывает весь армейский этикет. Пытается подняться, но Эрвин сам подаёт ему руку. — Ничего страшного, — он отмечает, что Командор выглядит очень измотанным. Даже больше чем обычно. — Но будь чуть внимательнее. Не хочется лишиться одного из солдат до следующей вылазки, — он улыбается одними уголками губ. — Т-так точно, — Армин отдаёт честь здоровой рукой и хочет уже уйти, но Эрвин останавливает его, кладя руку на плечо, и, наклоняясь к нему, тихо шепчет: — Жан в конюшне, — выпрямляется и, как ни в чем ни бывало, идёт дальше. Арлерт недоумённо оборачивается, но видит лишь, как к Командору походит Леви, и что-то тихо ему говорит, положив руки на плечи и едва заметно поглаживая их подушечками пальцев. Армин никогда не видел, чтобы Капрал так касался кого-то. Он прячет улыбку, а Эрвин с Леви уходят к жилым помещениям. Жан действительно находится в конюшне. Моет лошадей после миссии. На самом деле, эта работа всегда достаётся ему, а Жану просто нравятся животные. Да и он им тоже. Кирштайн отчего-то совсем не весел. — Привет, — Жан не замечает его, пока тот не подходит почти вплотную. Армин переступает с ноги на ногу, внутри появляется небольшая тревога. Парень дёргается, видимо, он думал о чем-то своём. Но тут же на его губах расцветает улыбка. — Ты очнулся! — он походит к Армину и… обнимает. Он никогда его прежде не обнимал. У него перехватывает дыхание. Жан обнимает его очень крепко, а парень чувствует, как его тело легонько подрагивает. Он кладёт руки Кирштайну на плечи и тоже его прижимает к себе. Они стоят так несколько часов. По крайней мере, Армину так кажется, потому что он окончательно теряет счёт времени. В конце-концов Жан отпускает его, но не убирает руки, продолжая всматриваться в его лицо. — Ты как себя чувствуешь? — спрашивает он, осматривая почти зажившие ранки и ссадины. Его пальцы проходятся по щеке, и Армин начинает чуть заметно дрожать. — Всё в порядке, спасибо, — если бы он был котом, сейчас он бы урчал. Но лишь ярко улыбается парню, смотря на него и подмечая каждую мелочь в его лице. Под глазами залегли небольшие круги, губы чуть обветрены от долгой езды на лошади. Губы… — Знаешь, когда я забрал тебя тогда с того поля, когда у тебя сломался УПМ, ты выглядел совсем паршиво, — пальцы перешли на шею и теперь гладили её без какой-либо нужды. — Так это был ты, — в груди внезапно как-то приятно защемило. Он просто стоял и ощущал каждое его прикосновение. Так ярко. Так незабываемо. — Мне нужно тебе кое-что сказать, — это вырвалось уже непроизвольно. Армин не был уверен, что он готов. — Я тоже хотел кое-что сказать, — Жан отводит глаза и чуть краснеет. — Давай ты первый. — Жан, ты, — Армин выдыхает. Он сможет. В этот раз сможет. — Ты мне очень сильно нравишься, — он произносит это почти на одном дыхании и зажмуривает глаза. Боится увидеть на лице Кирштайна недовольство, ненависть, недоумение. Но чувствует мягкое, аккуратное прикосновение к своим губам. Настолько легкое, почти невесомое, что подаётся навстречу. Губы Жана сухие. Даже слишком сухие, но такие приятные. Желанные. Родные. Он чувствует прикосновение к своим волосам, и его ведёт. Ведёт от запаха, от ощущений, от чувств, от которых хочется кричать. Он всё ещё не открывает глаза, но расслабляется, растворяется, раскрывается. Прикосновения Жана настолько осторожные, будто он боится спугнуть его, напугать своим напором. Но Армин не боится. Даже если бы Жан просто взял его прямо тут, прямо сейчас, он бы не испугался. Не оттолкнул. потому что он действительно любит. Они целуются вечно. Нежно, чувственно, соприкасаясь лишь губами, но им обоим хватает этого сполна. Руки Жана спускаются на его талию, и он лишь крепче вжимается в него. Хочет почувствовать чужое родное тело каждой своей клеточкой. Ощутить. Исследовать. Насладиться. Жан отстраняется от него лишь через целую вечность. Его губы влажные, красные, чуть припухшие. А щёки алеют так, что им мог бы позавидовать даже самый яркий закат. Армин не может сказать ни слова. Кажется, он так и не закрыл рот. Жан…красив. Нет, он прекрасен. Прекрасен и так…счастлив. — Ты…ты кажется тоже хотел мне что-то сказать, — Арлерт выдавливает это из себя с трудом, потому что говорить не хочется, а хочется чувствовать, чувствовать, чувствовать… — Я…Знаешь, Армин, я никак не могу запомнить твою фамилию. Не хочешь взять мою? — он, кажется, совсем не подумал о том, что хотел сказать. Жан отводит взгляд, стараясь не смотреть на парня, а Арлерт заливается краской. — Это было совсем плохо, да? — Если честно, да, — отвечает Армин, утягивая парня в глубокий, уже совсем не такой осторожный поцелуй. Он забывает обо всем, а в голове остаётся лишь одна мысль: Армин Кирштайн действительно звучит очень красиво.