*** Don't seem to remember When I left the cold behind me …
Он всё ещё припоминал сладковатый аромат свежего пирога с клубникой и ревенем, кокетливый шлейф баснословно дорогих духов и шуршание новых слаксов, которые ему приходилось надевать на свидания с мэром. Он привык топить в лёгких вечерних алкогольных коктейлях, приправленных ежевичным соком, окружающие его империалистические замашки прогрессирующего в лучах Сивиллы общества. Действовал не по наитию, не под диктовку системы, не по прихоти инспектора бюро, и уж тем более не держался за юбку Карины. Его вполне устраивали недолгие и мимолётные свидания и встречи с мэром и коллегами, с которыми он был в дружеских обновлениях. Но от чего-то, когда он очнулся, первая пришедшая в голову мысль была: совсем осиротел. Суставы, казалось, атрофировались, пальцы совсем не слушались, а в голени, коленных чашечках и в рёбрах всё горело и шипело, точно под кожу ему вшили и подожгли первоклассную пиротехнику. Из горла вырывался не то хрип, не то стон, полный агонии. И, конечно же, хотелось пить не меньше, чем узнать, где он находится и что происходит. Воспоминания нахлынули на него как цунами, а вместе с ними и болезненная пытка, рвущая на части его собственную плоть. Было невозможно даже позвать на помощь. В рот как песка насыпали, даже веки нельзя было вот так запросто разомкнуть по собственному хотению. Вероятно, к нему уже подобралась Костлявая, тешась над дряхлыми попытками молодого человека хоть что-то выведать. — Finita la commedia, сэр, малец очнулся. — Пробасил высокий мужской голос где-то за границей золотых прутьев, сдерживающих адскую боль в таком родном теле, которое превратилось в ненавистную клетку. — Засим откланиваюсь. Меня ждут andere patienten. — Творишь чудеса, Ойханссон, — почти тщедушный ответ, полный почти что какой-то заоблачной лёгкости и невесомости, точно и не было рядом с этим голосом недееспособного умирающего мальчика, — …как тебе и положено. Дальше я сам, старик. Сухой смех удалялся, а вокруг стало уже не так душно, а, может, это пожар под кожей сходил не нет наконец, превращаясь в гарь. Уж удушья его лёгкие не выдержат. — Я подам тебе воды, малец, — теперь послышалась чистая японская речь. У койки был явно крепкий, привыкший к раздавать или выполнять отточенные до мелочей приказания, мужчина. Из его уст, тем не менее, срывался на удивление убаюкивающий незнакомый голос. Немного погодя затем послышалось шуршание, даже как-то атмосфера разрядилась, боль отошла на второй план, а после короткой паузы вырвалось не менее филантропичное: — а затем сниму с тебя повязку. Мне нужно промыть раны, а тебе — освежиться. Когда с последним глотком жидкость достигла всех зудящих о водопое клеток, до молодого человека дошло наконец, что голос был на самом деле смутно знакомым и вызвал скорее беспокойство, нежели чувства, сродни успокоению и благодати, из-за которых по дурости можно потерять бдительность. — Не боишься? — Вновь его позвал этот мужской голос, в котором теперь мальчик мог различить не только мягкость, но и жестокость, с которой обращаются к… пленённому закоренелому преступнику. — Вы… — из глотки вырвался хрип, хоть на свой голос молодой человек и не рассчитывал, он с мертвенной бедностью проигнорировал дрожь, которую вызвали выскакивающие из его глотки звуки. — Я хочу знать, что с моими товарищами. — О… я… поражён. Или скорее, тебе удалось меня удивить. — Отвечайте. — Юноша выкрутил свою насторожённость на максимум, но без безрассудного максимализма, — или… с-статус инспектора бюро… д… л-ля вас… — слабая, но бесстрастная речь сменилась сухим кашлем, с которым чуть ли не дым валил наружу, — …уже пустой… звук? — Тебе повезло выкрутиться, ты был молотком. — Заскучал невидимый собеседник, вознамеривавшийся сменить тему во что бы то ни стало. Где-то снизу зашуршала какая-то потрёпанная обёртка. — Я не молоток. — Пальцы пошевелись, от упорства сжали ткань на импровизированной больничной койке. Брови съехались к переносице за бинтами, а в голосе зародилось слабое крещендо, грозящее превратиться в шторм, мечущий по округе тёмно-кобальтовые молнии. — Как скажешь, — ему в ответ голос лишь снизошёл до фатальных размеров пофигизма и поспешил заполнить и без того разваливающиеся на куски лёгкие сизым дымом, сочетающего в себе комбо: какой-то вишнёвый флёр и коньячный душок. Ах да, ещё добило откровенное издевательство: — Милок. — Я не милок. — Уже без скрытой, в явной латентной агрессией отрезал молодой человек. Он искренне не понимал, откуда в нём зародилось столько пульсирующей ярости по отношению к этому невидимому типу. Вероятно, инспектор Шиндо счёл себя связанным по рукам и ногам перед ним, оставаясь в полном неведении о сложившейся ситуации. — И кто дал вам право затягиваться этой мерзостью в присутствии инспектора при исполнении? Вы один из… них? — А, это? — Невидимая рука потеряла невидимой сигаретой, но зафиксированный в лежачем положении парень уловил густой и липкий как слякоть дым. Голос на той стороне вновь щедро озвучил спрятанную в глубине радость, достаточно светлую, чтобы развеять тьму, окутавшую инспектора Шиндо точно стальными оковами. — Приятно слышать, что в тебе ещё есть порох в пороховнице. Но тебе ловить здесь нечего и некого. Я лишь взял на себя ответственность за мальца, которой мог кони двинуть. Система поставила на тебе штамп смертельной казни. — Вы… лжёте… лжёте. — Сердце пропустило удар, затем ещё один. И так продолжалось пока оно не пустилось галопом по грудной клетке. В тонкую патологически белоснежную линию губ впились зубы. — А у тебя кишка не тонка клеветать на того, кто тебя вытащил из ямы, полной мертвецов? — Невидимый и уже разъярённый голос пнул импровизированную каталку. Ладони, пропитанные сизым дымом, утопающим в резких запахах вишнёвого сока и коньяка, зацепили негодные бинты на лице замершего инспектора, с которого ещё не спала ипостась мальчишки. — Аг-гх-х! Больно! — Запротестовал паренёк, когда бинты на его лице натянулись, а горло запершило с утроенной силой. — Перестаньте! Немедленно! Следом за полутёмной комнатой, от стен которой звук его голоса отражался теперь куда чётче, на сцену пролился не пойми откуда льющийся живой свет. Настоящий, который выбирал в себя всё оттенки синего и голубого: от лазурных бликов до насыщенной королевской синевы. То был свет небесного океана, далёкий, но от этого не менее страждущий заполучить всё внимание прозревшего зрителя, точно заново родившегося. Свет этого Синего Кляйна даровал после внезапного избавления от стены из медицинского тряпья не только невыносимую резь в глазах, но расплетал внутри неуютный клубок, весивший, наверное, тонну. — Это… небо? Прямо над головой? Ах, чёрт! Больно… — не размыкая губ пробормотал Шиндо Арата, на лице и в волосах которого была запёкшаяся кровь, а на глазах выступали солёные слёзы. — Где… я? — Сдаёшься? — Взгляд чужих похолодевших глаз замер в ожидании ответа. Сигарета отправилась в рот, а бинты не первой свежести — куда-то на пол. Фигура, устроившаяся на табурете с хлипкими ножками, с прицельностью снайпера не сводила глаз с юноши, который чуть ли не ослеп от естественного света, который пробурил себе дырищу в хлипкого вида крыше. — Погодите. — Тот пришёл в себя, уже возвращаясь в полном здравом уме на бренную землю, на которой расцветал ядовитым змееносцем уже ощутимый сигаретный дымок. — Из-за этой дряни мне трудно ды… А-а-а?! К-ког-гами-сан?! — Сбитый с толку инспектор был готов упасть в обморок. Слишком много чего с ним произошло за последние… даже этого юноша не мог вспомнить. — Что за?! Как это понимать?! Где Кей?! Остальные? Разве мне не подписали… — Смертельный приговор? — Несколько филантропично ответил молчащий всё это время Когами. С прищуром и напряжением, которое читалось по его фигуре, на которой натянулась военного пошива форма. — Да. Остальным повезло больше. Но ты… — его голос дрогнул, точно пальцы переломили невидимый металлический стержень за место карандаша, — сделал всё, чтобы подтолкнуть своих товарищей к черте, за которой бы их хладнокровно убили. — Шинья наконец позволил впервые после пробуждения поднять на себя забранный страхом взгляд совсем ещё юного мальчика. Глаза обычно цвета шеи селезня потемнели, пока в зубах тлела попавшая в немилость сигарета, пепел с неё падал на щедро вымытую после очередного задания раскрытую ладонь. — Ты оказался непроходимо глуп, бывший инспектор. Но на произвол судьбы я тебя не оставлю. И погоди с расспросами. Не успел юный Шиндо встрепенуться и запротестовать, как пепел с сигаретой улетучились, а кожи коснулась чистые бинты, смоченные, по ощущениям, водой с талых ледников. Из глотки вырвался болезненный крик, инстинктивный, в которую организм вложил весь протест. Юноша задёргался, стараясь отказаться от пронизывающего холода Арктики как можно дальше. Когами не уделил рефлексам мальчишки и крохи внимания. — Пожалуйста, не надо, — Шиндо Арата зажмурился точно маленький ребёнок, стараясь сглотнуть нарастающую в очередном пламенем сердце панику. — Не выношу ледяную воду. — Голос его дрожал, но не был лишён той бесстрастной хватки, которая служила ему верой и правдой при работе с закоренелыми преступниками. — У меня жар, я почти уверен, сперва сбейте температуру. Но помните, когда мне станет лучше, в ваших же интересах ответить на все мои вопросы. Воинственного вида мужчина, которого Шиндо видел лишь пару-тройку раз, сначала лишил юношу дара речи, теперь же был преисполнен какой-то нервозности, без которой взрослые не могут не иметь дела с ребёнком, превращающегося время от времени в юродивого говнюка. — Посмотрим. — Отрешённо заверил юношу Когами, не прекратив умывать перекошенное недовольством лицо. Было больно похоже на то, что мальчишка, которому на вид было около двадцати пяти, сносил прикосновения Когами как танталовы муки. Подумаешь, только вынутые из упаковки бинты бросили в таящий лёд! Тут кругом духота, а с горячей водой перебои. — Неприятно? — Процедил безэмоционально мужчина, протягивая запятнанные невидимой вражеской кровью руки к коже молодого японца цвета морской раковины. — Более чем, — с вызовом, темпераментно, отчеканил бывший инспектор. — Терпи, — едкий смешок и ещё одно прикосновение, но уже более остервенелое, раз лежачий упрямился похлеще самого невыносимого ребёнка. — Где мы? — Выдохнул как-то скованно Шиндо, даже не заметив чёткий мазок пальцев сквозь бинты подле молочного оттенка губ. Его янтарные глаза сияли как-то затравлено после первого нежелательного прикосновения, но ястребиной спеси в них не поубавилось ни на йоту, когда загорелые пальцы Шиньи вместе с бесстрастным блеском ножниц уже заскользили по яремной вене, утопая где-то в бинтах, которые сковывали ключицы и плечевые суставы. В голову лезли намеренно парадоксальные мысли, по отдельным участкам кожу словно в приступе острого бешенства стегали хлыстом, а от одежды и пальцев Шиньи Когами по воздуху распространялась липкая вязь невидимого смога с характерным запахом. В добавок, от того, что в лёгкие попадал воздух, напоенный сладкой истомой, вдвойне сложно было сохранять трезвость сознания. Когами не отвечал какое-то время, погрузившись с тяжёлой головой в своё временное ремесло, но порой отрывая от ран на теле Араты свой взгляд серьёзных, бдительных как стая особо кровожадных гривистых волков, и таких же иссиня-чёрных, как затягивающие на самое дно воронки, глаз. Он оказался здесь не для того, чтобы лясы точить с этим мальчишкой. Но юноша тоже не лыком был шит — напрасно Сивилла так скоро списала его со счетов — взгляд выдержал, пусть внутри у него успело всё перевернуться неминуемую чёртову дюжину раз. — В местечке вроде полевого госпиталя. — Бесполезно было тянуть кота за хвост, но эти гляделки порядком вымораживали… как и, кажется, без пяти минут приобретённые упрямство одного и нервозность другого. — Пока не решат, что с тобой делать, не узнаешь больше положенного. — Что?! — Арата аж весь взбеленился, приготовившись при острой необходимости впиться ногтями мужчине в кадык. Однако не забывал про ножницы и явную немилость мужчины, в которую сам же успел впасть. — Объяснитесь! — Ты — нежелательное лицо для этих людей. — Почти рявкнул Когами в ответ, припечатав тяжёлым взглядом мальца к подушке, чтобы тот не надумал ещё чего. — Вот и вся песня. Тоже самое что и враг. — Почему… — рискнул спросить юноша полушёпотом, склонив голову и глотая раз за разом разгорающийся внутри шторм, — …я должен вам верить? — Я не говорил, что ты мне что-то должен, малец. — Глаза мужчины блеснули, когда юноша цокнул языком и закусил в немой злобе щеку. А после с напускным раздражением в воздухе зазвенело: — Не перенапрягайся. Сейчас примешь дозу обезболивающего. Да и вообще, какая муха тебя укусила? Тебя после не на «старую замыкалку» или «газовую камеру» потянут. Я сменю тебе повязки и мы выберемся на воздух. И только. Пора подкрепиться и сменить обстановку. — Идёт. — Уже пристыжено пробормотал потерпевший поражение японский блюститель порядка… бывший и отправленный в своё последние плавание. Шинья позволил пальцам невозмутимо и филигранно избавляться от ненужных бинтов всюду, куда мог дотянуться. Если брать во внимание, что он совсем не являлся врачом, Арату напрягала фактическая нагота до пояса и ниже бёдер. Но юноше быстро объяснили, что необходимо было проверить всё ещё свежие швы и привести в порядок чуть кровоточивые раны. Как оказалось, в него высадили настоящие свинцовые бедствия, от которых организм не до конца отправился. — Эй, К…Когами… сан… — неуверенно мялся, будто выброшенный на большую сцену перепуганный до смерти пятиклассник. — Разве… это не работа для… местных врачей? — Эти люди предпочли не связываться с таким, как ты. Лишний раз. Слишком напуганы. Он держат хвост пистолетом. Я понятно объясняю? — Это… сложно. — Пожалуй. — Флегматично ответил видавший внешний мир земляк. Скорее через чур флегматично, из-за чего юноше захотелось надавить на совесть этого человека, утаивающего уж слишком много за своей многолетней выдержкой. — Это не их дело, верно? — Сорвалось с языка прежде, чем Арата обмозговал сказанное. Арате уж больно не нравилось его положение, а очередной не дающий никакой полезной информации, невозмутимо-спокойный ответ вывел парня из себя. — Так, малыш. — Щёлкнул Когами языком, раздувая ноздри от колющей дискомфортной ярости аж в боках. Глаза обычно цвета шеи селезня всё ещё не переставали темнеть, утопая в не лишённых застращивания водоворотах. А парень и не смел, да и не мог, отвести от этих воронок свой взгляд. С секунду они изучали друг друга, так и замерев. Уверенность бывшего молодого инспектора уже поспешила сдуться, прямо как в миг их самого первого столкновения. Внезапно каменная невозмутимость на лице Шиньи разгладилась, и он изрёк, словно подсобив их стремительно приближающемуся примирению: — «Ты не туда свои шаги направил: челнок полегче должен ты найти, чтобы тебя он к пристани доставил». Это был… Данте Алигьери… Арата чуть притормозил, словно его запоздало осенило, что подобное изрёк именно Когами. Его это поразило куда сильнее, чем страдающее от многочисленных ран тело, которое предстало перед незнакомым человеком почти что в том же виде, в котором его увидел божий свет при рождении. — Твои мысли тебя заведут не в те дебри, из которых я могу тебя вызволить. — Похлопал Когами мальца по плечам, а затем от души так встряхнул. По лицу было видно, что успокаивается, ибо резкие слова им сейчас ни к чему. — С таким успехом местные ополчаться против тебя раньше, чем ты припомнишь себе, что от тебя избавилась система. — Вы требуете от меня… почти смирения… или… слепого повиновения. Это место… — Арата обвёл погасшим взглядом тоскливо полузаброшенное помещение, лишь отдалённо похожее на отдельную палату цивилизованного госпиталя, отделённую от внешнего мира хилого вида ширмой, — …не похоже ни на одно, которое мне доводилось видеть. — Глаза молодого человека уже горели точно характерная «удочка» для хищного глубоководного удильщика. Его прорвало на горячность, не профессионально, но всё же порой и его одолевала слабость. А тут ещё и коробила неизвестность как днище Марианского жёлоба, перед которым холодели все кости. — Как и речь того незнакомца, которую мне никогда не приходилось слышать! В добавок… ваша одежда и это сколоченная на скорую руку комната «неотложки». Я не слепой, господин бывший исполнитель первого подразделения. — Нет. Не требую. Но накину тебе пять баллов за наблюдательность. — Мужчина подскочил на ноги, убирая ненужные инструменты и вещи на свои места, разминая ноги и шею. Мальчишка был несколько благодарен за то, что его освободили от дальнейшего зрительного контакта. — Ты сам себе надумал лишнего. Не замечаешь самого главного, а ещё детективом успел прослыть. Вот же… Что я только что до тебя хотел донести? — В ответ ему был лишь молчок, показавшийся мужчине краше тысячи слов. Но некуда было отступать, даже если слушатель упирался похлеще студента, устроившего со всеми возможными профессорами затяжную холодную войну, грозящей перерасти в Кадмову победу. — Не сворачивай на грунт, парень, если теряешь сцепление даже с дорогой, вымощенной привычным асфальтом. Я тебе помогу встать на ноги, так что первое время не отходи от меня. Мальчишка вынул скептически бровь, игнорируя со всей выдержкой стекающий по вискам пот и молотящее в грудине молодое и объятое страхом сердце. — Потому как человек есть личность и дух, он способен чувствовать отчаянье. Разве я не смотрю сейчас на воплощение слов Сёрена Кьеркегора? — Хм? Мне стоит опасаться человека, который цитирует Кьеркегора и Аигьери, Когами… сан? Не рано ли вы выдаёте желаемое за действительное? Арата бдил за каждым движением земляка с особой, чуть ли не исключительной для него одного насторожённостью, точно последний норовил обратиться местной гремучей змеёй в тот же миг, когда хлипкая стена последней баррикады бывшего инспектора первого подразделения рухнет. Когами не рассчитывал на многое за один присест, но парень оказался чуть ли не с золотым характером. Явно не трус, не промах, но больно присматривающийся к чужим игре слов и языку тела, точно засланный в стан врага собственной плотью и кровью, отказавшейся предателями. — Желаемое? Отнюдь. — Но даже если эта клепсидра более не годна для отсчитывания хода времени, то последовательный и привыкший к складному анализу Когами будет вычерпывать из неё воду по капле, а начнёт он с верхушки. И начал он с того, что могло, по его мнению, показаться узнаваемым островком в этом океана чужеродного хаоса. Намеренно схватил сумку, на которой были, видимо, в спешке сброшены потрёпанные бумажные «Противостояние» Стивена Кинга и «120 дней Содома» Блезпа Паскаля. И у него получилось. Взгляд глаз цвета жидкой меди споткнулся о бумажные версии в неком непонимании, точно наживка была преисполненной фальши. — О, так ты узнаешь? — В глазах мужчины вспыхнул огонёк неподдельного интересна, а с губ почти не сорвалось «о, так ты читаешь?». Когами не сомневался, что парень дорос до своих… допустим, двадцати пяти так и не столкнувшись один на один с бумажной версией даже самого захудалого чтива, такого же пустого внутри, как и те бесхребетные барыги, гребущие свои деньги благодаря позорной новинке. — Ещё спросите, что такое дискеты или солнечные часы, — хмыкнул уже в более примирительной манере утративший свои полномочия инспектор Шиндо, до сих пор не сводя взгляда с потрёпанного богатства. — Уж как-нибудь обязательно, малец, как же не спросить. — Подействовал подход, Шинья не сомневался. Лёд тронулся, а своенравная клепсидра опустила на пару капель. — Что за «120 дней Содома?» Очередной источник вашей неисчерпаемой мудрости? — О, и не только он. Одолжить? — Что?! Мне? Сейчас не лучше время, Когами-сан. Вы же не против, чтобы я обратился к вам именно так? — Допустим. — Со стороны Когами повеяло холодом, он вновь нацепил на себя скорлупу, броню, а на последок ещё и присыпал острющими шипами. — Для вас же… я — Шиндо Арата. И вам необходимо считаться со мной, вне зависимости от того, удерживаете вы меня в этом месте силой или… Впервые Шинья издал смешок, поражаясь колючестью бывшего ценного кадра такого знакомого ему первого подразделения бюро. Он с проворностью волшебника извлёк из неоткуда простенькие вещи и бросил в руки мальчика, когда тот уже освоился с заторможённой моторикой. — Много на себя берёшь, инспектор. Ты заметил всё, помимо влажности воздуха? Это зовётся именно так, если ты не смог сформулировать. — И это тоже, — несколько запоздало сострил юноша, уже во всю натягивая на себя брошенные Шиньей вещи… чужие и совершенно незнакомого и неприятного фасона. Мальчишка с мольбой окинул дырень в хлипкого вида крыше, всё ещё находясь под глубоким впечатлением от душного, порой кислого воздуха, пропитанного далеко санитарией места (хоть брезгливым он не был ни на йоту) и красочного как на детских открытках высокого безоблачного неба — Я… хочу всё увидеть. Ко в одну секунду призывно махнул гигантской рукой, а в следующую — уже скрывался за поворотом раскинувшего пустующим пространством зала, редко где заставленного амуницией, койками с больными и прочим хламом с брезентом. Выглядело местечко нерадушно, а судя по изобилию, которое окружало его раньше, с запасами у этих людей… словом говоря, здесь мышь повесилась. Хотя Арата чувствовал себя очень даже сносно после анальгетиков местного пошиба. Вскоре мальчишка нагнал грузную высокую фигуру, теплящуюся в лучах палящего как в самой Преисподне солнца в одних подкатанных камуфляжных штанах, облигающей футболке и с какими-то жетонами, болтающимися вокруг жилистой шеи на штуке, подозрительно смахивающую на удавку. — Не дай этому солнцу себя спалить, парень. — Отвернулся от потерянного сиротливого вида мальчугана мужчина, под тропическим солнцепёком выглядев как нечто естественное, само собой разумеющееся, статное и грациозное, оторванное от далёкой-даёкой забранную в неоновые ночи Японию. Он что-то ещё говорил, но Шиндо не слышал, с выпученными глазами обозревая дикую для него местность. А когда до ноздрей дотянулся шлейф из вишнёво-коньячного коктейля, встрепенулся почти воробушком, точно разбуженным полицейской сиреной — …небольшое государство близ Освобождённого Бангладеша и Новой Независимой Мьянмаской Республики. — Н-но… к-как ж… же… где м-мы? — Напряжённость так и сочилась из всех щелей, заставляя юношу вскидываться от каждого шороха или солнечного блика. Шиндо даже показалось на мгновение, что скажи он чего лишнего, этот бугай с королевской осанкой и военной выправкой, перевоплотившийся в человекоподобное существо, переломит его хребет на все двадцать восемь частей голыми руками и не обратит внимания. — Эй! Куда смотришь, малыш? Погляди туда, вдаль. Арату точно в центрифуге закружило, его ноги подкашивались, а кислород уже перекрыл возвышающийся над ним абсолютно диковинный мир, по сильно расчленённому рельефу которого расползались от одной части света до другой утопающие в дикой зелени речные долины, а за ними — причудливого вида горы с муссонными листопадными леса с высочайшими диптерокарпусом и зарослями бамбука. — Добро пожаловать на родину аллювиальных речных долин, маршей, мангров и «Золотого треугольника».… This memory of looking at the floor that towers over us I cannot push it away, it's destiny ***