Правильно

В первое утро, когда он увидел цветы в раковине, Коконой подумал об одном: «это куда лучше подсолнухов». Сейшу всегда ассоциировался у него с этими растениями: не только красивый, но и приносящий немало пользы, а главное — словно подсолнух, разворачивающийся к солнцу и распускающийся под теплыми лучами — его друг всегда тянулся к свету и отвечал на тепло тем же теплом, пусть и в своей манере — не всегда эмоциональной и многословной. Адзисай действительно подходил ему как ничто. Тоже солнце — но фиолетовое, более холодное по цвету, но не по тому теплу, что дарит. Цветы, которыми закашливался Хаджиме, были белого цвета, с таким нежным оттенком бежевого с розовинкой, что ему казалось — кожа Инуи была ровно такой же. Светлой, бархатистой, манящей. Каждый хоть раз слышал про ханахаки, особенно восторженные смотрели фильмы и аниме про него, воспевали его в прозе — частой темой всех современных романов становилось именно это заболевание. Его делили на три стадии: бабочки в животе, цветы в легких, смерть. И как бы красиво это все ни звучало, на деле это оказалось чем-то далеким от розовых соплей, описываемых в фанфиках девочками-школьницами. Первую стадию — бабочки в животе — он почти и не заметил. В это время могла подниматься температура, накрывала эйфория, ныло что-то внутри — вот тебе и странный эффект, пресловутые бабочки – но на деле все это было лишь укоренением будущих семян внутри организма. На второй стадии он превратился в хрупкую изнеженную девушку, умирающую от чахотки. Аристократочку с окровавленным платочком, которая промакивает алые губы после кашля. О чем ему не преминул сообщить Санзу, когда заглянул в его кабинет невовремя. Постоянный кашель из-за начинающих прорастать цветов, лепестки и бутоны в мокроте и слюне, постоянная слабость и ухудшение состояние — вот спутники второй стадии. И момент, когда вместе с лепестками появляются зеленые листья — последний, чтобы признаться. После цветы пускают корни и полностью оплетают все внутренние органы, буквально выпивая всю жизнь из человека. Прекрасный итог: через человека прорастают те самые цветы, он становится натуральным удобрением. Красивый символ в фильме — могила, покрытая сотней цветов, человек, которого сгубила неразделенная любовь. Вот только Хаджиме был до мозга и костей прагматиком, такого исхода он не хотел. Перед ним было два пути: признаться и надеяться на взаимность или решиться на операцию, которая могла не принести ожидаемого результата. Хаджиме не был бы собой, если бы не попробовал все варианты. Инуи работал в мастерской Дракена, и это было лучшее место для него. Он выглядел так органично, что налюбоваться им было невозможно: простой комбинезон, собранные в хвост отросшие волосы, серьезное выражение лица. Коконой замер по ту сторону витрины, зажимая рот платком из-за очередного приступа кашля с вездесущими гортензиями, тонкий запах которых не мог перебить густой металлический аромат крови. Ками, лучше бы это были розы, тогда это перестало бы быть таким раздражающим. Прошло всего три дня с начала второй стадии, а он уже бесился так, словно живет с этим половину жизни. — Коко? Что ты… Ты в порядке? — Голос раздался над головой, и сердце пропустило удар. Как в чертовых аниме, забилось быстрее, заставляя на секунду потерять равновесие. Вот только упасть ему никто не дал, руки в грубоватых перчатках перехватили за плечи, оставляя черные следы от смазки? Мазута? Что там вообще используют в мотоциклах. Инуи бы точно извинился. Он даже открыл для этого рот, но это не входило в планы Коко. Точно не входило, поцелуй был спланирован заранее как часть признания, никаких сиюминутных желаний. Хаджиме уложил ладонь на чужой затылок, сжал жестковатые пряди у самого основания, целуясь так отчаянно, словно от этого зависела его жизнь. Отчасти так и было, но любой страх развеялся в момент осознания — Сейшу не просто не против, Сейшу сам целует его в ответ. Целует, притискивает к себе, до будущих синяков сжав пальцы на талии — и его ладонь ощущается словно на своем месте. Привкус крови уже не раздражает, лишь придает некоей пикантности, а холод, пощипывающий открытую кожу из-за погоды на улице, меняется на жар. — Сейшу, я… — Стоит только оторваться от губ, он выдыхает и поднимает взгляд на голубые глаза напротив. Хорошо, что гортензии были другого цвета, хорошо, что Сейшу был Сейшу. Держал крепко, целовал чувственно, смотрел открыто. — Я люблю тебя. — Я тоже, Хаджиме. Это было настолько же ожидаемо, насколько же и невероятно. Коко прижимается к губам снова, целует до темных кругов перед глазами и сбитого дыхания, прижимаясь, словно в желании слиться воедино. Это их обоюдное желание, даже спустя время, даже после всех событий. Эмоциональность отклика Инуи говорит об этом, как ничто другое. От того больнее отстраняться. — Это тебе, — голос не дрожит, и Инуи кажется все таким же всегда уверенным во всем происходящем. В его руке — маленькая баночка с сухоцветом, такие можно увидеть в ведьминских эстетиках на тамблере. Цветок какой-то незнакомый, но очень симпатичный. В баночку уместился не слишком хорошо, воск, закрывающий крышку, нанесен неровно — явно самодел. Пробивает осознанием, и он резко вскидывает голову, прижимая свое самое драгоценное сокровище к груди. Куда важнее любых богатств и статуса, которые его и не интересовали никогда. — Прощай, Инупи? — Слова брошены словно бы равнодушным тоном, но между строк может быть прочитано куда больше. Такое для них двоих не нужно озвучивать, они понимают подобное легко, по интонации и жестам, скупым, но говорящим. — Прощай, Коко. В историях с ханахаки все заканчивается двумя разными путями: в первом любовь оказывается взаимной, розовые сердечки вокруг, все хорошо все счастливы; во втором же нет никакой любви, и человек умирает, а в конце автор описывает или показывает могилу с кучей цветов. Вот только они не в аниме или романе, про них не написали стихи, даже не сняли дораму. История Коконоя с ханахаки заканчивается цветком чины душистой в стеклянной колбе, самым шикарным поцелуем в его жизни и обещанием больше никогда не появляться в жизни любимого человека. Но он знает, что это правильно.