the pilgrim's damned bad luck

Эйден учится не привязываться к людям. Они приходят и уходят, исчезают в толпе незнакомцев, сливаясь с серой массой. Он не обижается, когда когда-то близкий человек резко пропадает с радаров и не выходит на связь. Ничего не говорит, когда едва знакомый просит о помощи, молча соглашаясь. — Постараюсь сделать всё, что в моих силах, — стандартная фраза, от которой режет уши. Ему не привыкать. Своеобразная привычка, от которой он так и не избавился. Потому что желание помочь всем всегда сильнее. — Научись отказывать, малыш, — Хакон вечно смотрит на него уставшего недовольно, хмурясь. Греет ужин, пока Колдуэлл садится за стол, заторможено кивая. — Иначе сам себя доведёшь. Эйден что-то бурчит в ответ, соглашаясь. Надо уметь расставлять приоритеты, а не хвататься за всё и сразу, желая сделать их разваливающийся мир чуть-чуть лучше. Его попытки залатать дыры в жизни всех выживших после катастрофы незаметны на фоне всего кошмара. Но он пытается, рвётся в ночные вылазки, пока Хакона нет. Идёт на верную смерть, но каждый раз выбирается оттуда целым. С новым рисунком царапин на теле, новой болью в мышцах и адреналином, от которого закладывает уши. А Хакон лишь вечно недовольно молчит, обрабатывая раны. Устал говорить одно и то же из раза в раз, уже не предлагает присоединиться на ночные рейды, зная, что Эйден откажет. Всегда отказывает. Они решают остановиться в небольшом городе, где каждый знает друг друга в лицо. Человек двести от силы, которые медленно уезжают группами в поисках новых убежищ. Колдуэлл рыщет по новой неизведанной территории, как собака. Находит старые кассеты, какие-то журналы и даже книги вперемешку с металлоломом и лекарствами. Иногда приносит старую технику, от которой мало пользы, но изучать интересно. Никто не помнит толком, каково жилось до Падения. Было много разных праздников, всякие развлечения и хобби. Сейчас же всё свелось к банальному выживанию, о чём-то другом и думать не приходилось. К Эйдену относятся с привычной осторожностью. Пилигрим — клеймо, от которого не отмыться. И всем всё равно — бывший, не бывший, пилигрим остаётся им до последнего. И Колдуэлл игнорирует разговоры за спиной, берясь за новый заказ. Доказывать людям что-то нет смысла. Есть задания, которые он молчаливо выполняет, получая что-либо взамен. Например, хлипкое, но доверие. Хакону в этом плане проще. Он находит язык с местными, выпутывается из всех ситуаций всегда сухим, не упоминая прошлое. Они далеко от Вилледора, где его многие хотели убить. Можно дышать спокойно, не боясь получить шальную стрелу в лоб. — Как прошёл день? — Эйден поглядывает на задумчивого мужчину напротив, прожёвывая слегка остывший омлет. — Всё, как обычно, — отводит взгляд, тяжело вздыхая. — Ночной рейд? — Не сегодня, — снова увиливает от ответа. — В ближайшие часы хочется лишь хорошенько отоспаться, пока есть возможность. Хакон верит, но с натяжкой, Колдуэлл замечает это в тяжёлом взгляде, поджатых губах. Когда-то их общение, построенное на доверии и шутках о жёнах, казалось, рушилось на глазах. И Эйден ничего не мог с этим поделать. Они не были связаны никаким договором. Хакон помог, Эйден тоже — они действительно около двух месяцев жили у моря, пока не начало холодать. Перебрались в соседний город, и так ещё несколько раз в течение полугода. Никто никого не держал. Негласное решение держаться вместе. Так было спокойнее и безопаснее, хотя Колдуэлл всё ещё считал, что с ним опаснее, чем с плакальщиком за спиной. Но Хакон стоял на своём и менять решение не собирался. — Не хочешь поговорить? — Эйден пару раз начинает разговор и по рации, и уже при встрече на крышах, где они часто сидели часами напролёт в оглушающей тишине. Мужчина лишь пожимает плечами, хмыкая. — О чём, малыш? — Обо всём. — Мало конкретики, — тяжёлый вздох с натянутой улыбкой. — Так мы и о заражённых можем поговорить, раз уж «обо всём». — Не прикидывайся, что ты не понимаешь, о чём я, — Эйден не хочет злиться, ссориться, снова уходить в ночь на поиски ингибиторов, лишь бы успокоиться и не наломать ещё больше дров. Всего-то навсего хотелось вернуться в то время, когда они вместе бегали по больнице в поисках биомаркера или пытались пробраться в центр, обсуждая отношения. У Хакона был вагон и маленькая тележка историй. И про первую жену расскажет, и про вторую с третьей. Всё однотипно, если подумать, но от таких разговоров веяло уютом. Потерянным, которого не хватало в привычной теперь жизни. Эйден не помнит, каково было до Падения. Слишком поздно родился, не познав вкус хорошей жизни. Он рос в этом катаклизме, выживая, как мог. Зато Хакон успел пожить. Был таксистом, в послужном списке множество романов, от которых уши сворачивались в трубочку. Настолько это иногда было чрезмерно ванильно или пошло, когда мужчину заносило. Но проскальзывали и хорошие истории, от которых Хакон будто бы раскрывался с новой стороны, обнажая старые шрамы личной жизни. Эти истории пропали, как и частые разговоры по рации, когда Эйден бродил по городу в поисках чего-то нового. Он пару раз хотел сам начать разговор, спросить, чем занимается мужчина, но рука замирала у кармана. Что-то подсказывало, что лучше не стоит. И Колдуэлл недовольно соглашался с внутренним голосом, убивая нового заражённого, выскочившего из угла здания. Эйдену чертовски не хватало старого Хакона, как бы он не хотел этого отрицать по началу. Ведь не было уже этих глупых вопросов об отношениях, шуточных сравнений с прошлыми жёнами, как Эйден магическим образом собрал в себе самое лучшее, не считая вечного бурчания и шила в одном месте. Не было и того огонька в глазах мужчины, надежды на счастливое будущее. — А что мне говорить? Правильно, ничего. Тебе тоже, — Хакон уходит от разговора, чуть морщится от собственных слов, пожимая плечами. — Что происходит, Хакон? — Эйден смотрит на него непонимающе, убирая тарелку в сторону. — Что поменялось? — Ничего не происходит, с чего ты взял, малыш? — голос предаёт под конец, мужчина делает глоток воды. — Всё, как и всегда. — Из тебя хуевый лжец, Хакон. После Вилледора я вижу тебя насквозь. — Ошибаешься, — что-то меняется во взгляде, Хакон горько хмыкает, закидывая посуду в раковину. — Ты слишком многого обо мне не знаешь, чтобы говорить так. — Как и ты обо мне. — Справедливо. Они знакомы чуть больше года, но тайн, о которых они молчат, всё также много. Ни один, ни другой не лезут лишний раз в душу, не вскрывают старые раны, которые продолжают напоминать о себе в кошмарах и странных ассоциациях. Эйден хотел бы, наверно, узнать хоть что-то новое о Хаконе, но молчит, когда подворачивается возможность спросить. Потому что всегда приходит аналогичный вопрос, и парень замолкает. — У тебя кто-то появился? — Колдуэлл не хотел задавать этот вопрос. Ой, как не хотел. Знал, чем заканчиваются такие разговоры. Хакон оборачивается, смотрит на него удивлённо, со странной улыбкой, качая головой. — С чего такие вопросы, малыш? Ревнуешь? — Ты ведёшь себя странно, я просто предположил, что могло послужить причиной… всего этого, — чувствует, как горят кончики ушей. А Хакон всё смотрит внимательно, замечая каждую деталь. Словно хищник, выжидающий подходящего момента для нападения. — Знаешь, нужно ещё постараться найти кого-то, кто сможет заменить мне тебя. Тут уж точно никто даже в подмётки не годится, так что можешь быть спокоен, — отталкивается от раковины, проходит мимо, похлопывая по плечу. — Пойду пробегусь по району, не скучай. — Будь осторожен, — Эйден смотрит вслед, поджав губы. — Обязательно, малыш. В наступающих сумерках крыши домов окрашиваются в кроваво-красный. Слышны недовольные завывания заражённых, выползающих из домов, орущая сигнализация в соседнем районе, а за ней характерный взрыв. Парень крутит в руке небольшой перочинный ножик, хмурясь. Неотрывно смотрит на рацию, лежащую рядом на балконе. Хакон никогда не уходил после ужина на «прогулки». Обычно всё выходило с точностью наоборот — он оставался в их временном убежище, пока Эйден рвался на очередную вылазку ради какой-то мелочи. Ингибиторами в этом городишке даже не пахло. Что послужило причиной смены ролей — загадка, от которой нервно дёргалась рука, прокручивая нож в очередной раз. Неприятным ударом в затылок приходят воспоминания о битве в церкви. Сколько рейнджеров попало под руку, сколько раз прилетало от Хакона, пытающегося его убить. — Можешь считать, что я подаю на развод! — мужчина замахивается топором, чертыхаясь. — Не знал, что мы были в браке, Хакон! — Эйден злится, забегая по лестнице на второй этаж. Ему не хочется этой драки, этой сраной борьбы за ключ ВГМ. Неужели Хакон на полном серьёзе предупредил Фрэнка, чтобы заманить сюда пилигрима? И всё из-за Вальца? — Оу, да ты многого не помнишь, оказывается, Эйден! А как же твои пьяные признания? — Чего, блять? — парень вовремя отходит в сторону, теряясь. — Ты головой приложиться успел? Хакон не отвечает, ставя блок. Лишь злобно смотрит в ответ, довольствуясь непониманием Колдуэлла. Не важно, кто и почему бормотал пьяные признания на крышах старого Вилледора, распивая одну бутылку паршивого вина на двоих. Пилигрим не помнит, значит и не нужно. Но вопрос всё ещё оставался открытым: к чему была эта фраза про признания? Они не возвращались к теме битвы, к последующему воскрешению Ночных бегунов, не до этого было. А во время путешествия они обсуждали всё, что угодно, кроме Вилледора и Вальца. Неприятный отпечаток на телах: в виде шрама от кастетов Лазаря и шва на животе после операций прошлого. Вопросы копились, медленно переливаясь через край посуды. Эйден кидает ножик в проходящего мимо заражённого под окнами, убивая точным ударом в голову. — Хакон, ты где? Всё в порядке? — рация упрямо молчит. Парень считает до ста, повторяя вопросы. Вдалеке противно завывает плакальщик. Хотелось собраться на скорую руку, рвануть на улицы на поиски мужчины, наплевав на беснующихся заражённых в округе. Но неудачно подвёрнутая нога и отсутствие бинтов под рукой говорили об обратном. Колдуэлл недовольно цокает, морщась: — Хакон, если с тобой что-то случится, то я найду тебя, воскрешу и убью снова… — Ты с Лоан слишком много общался? — рация шипит, заставляя вздрогнуть. — У неё тоже была вечная привычка так мне угрожать. — Ты где сейчас? — Эйден игнорирует подколку, качая головой. — Скоро буду, малыш, не ссы. Я, конечно, старик, но до дома доковыляю как-нибудь… Если один засранец сейчас не заорёт… — Хакон?.. Блять. Он собирается быстро, хватает слегка сточенные кастеты Лазаря, несколько иммунных. Выпрыгивает из окна на мусорные пакеты, переходя сразу на бег. Лишь бы успеть. Постепенно темнеет, мутанты вылезают на улицу, собираясь в небольшие группы. Эйдену до этого дела мала, он бежит на крики плакальщика, звуки погони и падающих с крыши заражённых. Куда они, туда и он. Только цели разные, кто-то хочет сожрать, а кто-то спасти из цепких лап Смерти. — Хакон! — Колдуэлл запрыгивает по крыше машины на здание, подтягиваясь на ноющих руках. Замечает за баками движение, скидывая нескольких заражённых вниз, чертыхаясь. — Ты цел? — С-сойдёт, — мужчина морщится, ударяя подбежавшего мутанта в грудь. — Надо съёбывать отсюда. Пошли! — Эйден перепрыгивает на соседнюю крышу, придумывая самый короткий путь до УФ-ламп поблизости. Лишь бы отогнать уродов, а там уже перебежками добраться до убежища. Хакон приземляется рядом, смотрит недовольно, но бежит следом, пока Колдуэлл петляет по переулкам, пытаясь убежать от неконтролируемой толпы. Заражённые прыгают со всех сторон, воют, привлекая внимание сородичей. — Так мы далеко не уйдём! — Хакон прикрывает спину пареньку, сплёвывая. — Куда ты ведёшь, пилигрим? — Ко второму убежищу… оно ближе, чем наше, там можно будет переждать! — Колдуэлл активирует ловушки на машинах, отбегая. — И рядом УФ-лампы есть. Они действительно добираются быстро, запрыгивая через окно в освещённое лампами убежище. Под окнами беснуются мутанты, озлобленно глядя на помещение, не решаясь подойти ближе. Эйден проверяет всё ли на месте быстрым взглядом, оседая на пыльный пол. Хакон присаживается напротив, ударяясь затылком об угол облезшей тумбочки. — Сука, чот мне сегодня вообще не везёт, — мужчина морщится, потирая ушибленное место. Колдуэлл хмыкает, соглашаясь и вытирая кровь с кастетов: — Тебе сегодня очень не везёт. Куда ты ходил? — В одно место, где можно было навариться, но… похоже надо было раньше идти. — Или позвать меня с тобой, — Эйден недовольно смотрит. — Мы бы быстрее управились, и не было бы этой сраной погони, и… — И ещё тысяча и одно «и», где ты — невероятный пилигрим, спасаешь мою старческую задницу, я понял. Колдуэлл замирает, вглядываясь в почти озлобленное лицо, и не понимает. Не понимает, откуда эта злоба, это недовольство. Не видит в упор причины для нового конфликта, которая лежала почти на поверхности для Хакона. — Что, мать твою, происходит, Хакон? — тихий вопрос. — Всё происходит. Абсолютно весь сраный набор дерьма, который мы могли только собрать. Это везение у пилигримов такое, да? Или привычка сначала поднасрать по полной программе, а потом ластится как побитая шавка, будто ничего и не было? — О чём ты?.. — А ты не понимаешь? Эйден, ты же не придурок в прямом смысле этого слова. Пошевели последней извилиной, которую не отбил себе. — Знаешь, я уверен, что мне нужно твоё старческое просвещение. Сразу мир новыми красками заиграет, понимаешь? — Колдуэлл злится, откладывая оружие подальше. На всякий случай. — О-о, понимаю, — Хакон кивает наигранно. — А то дальше вечных вылазок в ночь мы ничего не видим. И когда я говорю ничего — это значит совсем нихуя. Ты помешан на них, Эйден. Ты видишь смысл жизни лишь в ебанных приключениях на задницу, вечной руки помощи всем нуждающимся. А про себя ты не забыл? Про меня, блять, не забыл? Или тебе уже кристаллически поебать на всё? Квитами остались, а дальше плевать с высокой колокольни? Пусть всё и дальше идёт через пизду? — Что тебя, сука, не устраивает? У нас есть убежище, еда, возможность жить как нормальные люди, пока не надоест здесь. Чего тебе ещё не хватает? — Хм, дай-ка подумать… Например, нормального отношения к себе! — Ты сейчас стебёшься? — у Эйдена ощущение, что они играют в «сломанный телефон», старую игру, о которой немногие и знают сейчас. Сам узнал из разговоров в местном Базаре. — По-моему в глаза долбишься сейчас только ты, малыш, — Хакон морщится, качая головой. Эйден похож на непонимающего озлобленного котёнка — странное сравнение, но Хакону оно кажется уместным. Паренёк сидит молча, хрустит костяшками, постукивает по коленкам, хмурится, прислушиваясь к шуму на улице. Не поднимает взгляда, избегает контакта, пытаясь осознать, где он снова всё испортил. А Хакону в какой-то момент становится смешно. От реакций, нервных движений, попыток выглядеть вечно уверенным в своих решениях, когда всё выходило с точностью да наоборот. Наверно, когда становишься пилигримом — обязательно надеваешь маску уверенности, строгости и вечного одиночества. Прячешь свои страхи, неуверенность и непонимание, что делать дальше, в самый дальний угол сознания, запирая на десятки замков. Эйден дорожит ключами, пряча их от всех, решая жить как истинный пилигрим. Но у Хакона на этот счёт своё мнение. Было непривычно видеть Колдуэлла другим. Он оттаивал постепенно, отвечал на подколки то озлобленно, то с лёгким озорством в голосе, когда они вместе бегали по Вилледору, помогая местным. Эйден не был закалённым бойцом, который разучился что-либо чувствовать. Он пытался быть таким, показывал всем своим видом, задаваясь лишь одной целью — найти сестру. Что-то пошло не по плану в самом начале — Хакон открыл ящик Пандоры по чистой случайности, надеясь с помощью пилигрима уйти к океану, подальше от проклятого Вилледора. Не было цели сблизиться, называть всякий раз ласково «малыш», словно они не просто напарники, по несчастью оказавшиеся вместе в болоте вечных конфликтов между Базаром и миротворцами. Не было и желания предавать, затевать ту драку в церкви ради чёртового ключа ВГМ. Хотелось покоя, чёткого осознания, что кроме заражённых им никто не угрожает. И так и вышло после долгого путешествия вдвоём к океану. Только вот есть одно «но» — этот покой исчез быстро, оставив после себя неприятное послевкусие. Хакон не хотел думать, анализировать, но ощущение того, что уже его использовали, неприятно поселилось в мозгу, как мигрень в висках после каждой вылазки на другой конец города. Неумышленно, он уверен, но осадок остался. Эйден не видел всей ситуации. Это то ли злило, то ли огорчало. Хакон так и не понял. Знал лишь, что неприятно и больно в районе груди, когда его помощь всякий раз не принимали, придумывая новые отговорки с одним и тем же смыслом. Пилигриму хорошо лишь тогда, когда он делает всё сам. И Хакон перестал предлагать совместные вылазки, помощь с зачисткой новой зоны. Вечерами уже не заводил разговоры о том, что пора бы жить для себя, а не для мира во всём мире. Года идут, а общество не становится лучше. Всё больше конфликтов возникают из-за пустяков, ресурсов с каждым днём все меньше, а попытки вырастить что-либо самостоятельно не всегда дают нужный результат. Эйден всегда идёт напролом, пытается что-то изменить в мире, прогнившем насквозь. Но один пилигрим не сделает толком ничего, продолжая играть в русскую рулетку со Смертью. — Ладно, хорошо. Что тебя не устраивает? — Колдуэлл смотрит на Хакона, чуть морщась. — Может, мне тебе ещё по пунктам расписать? И к каждому пункту пояснение на десять страниц? — Хакон язвит, наблюдая, как нервно дёргается кадык. Глубокий вдох, глубокий выдох. — Я просто пытаюсь понять, чтобы потом мы не сталкивались с подобным и… — Но мы будем, сука, с этим сталкиваться, потому что ты не поменяешься. Никогда, пока сам этого не захочешь. — То есть причина во мне? — кивок. — Сука, ну заебись! Я снова, блять, крайний? — Нет, бля, Мать Тереза крайняя. До тебя реально не допирает? — Хакон всё ждёт, когда в него что-то прилетит, да потяжелее. Эйден закипает снова как старые чайники на плите. Громко с оглушающим мерзким свистом. — Что не допирает, Хакон? Что ты меня буквально ревнуешь к моей же работе? — То, что ты называешь работой, на самом деле, всего лишь твоя попытка убежать от неизбежного. И ты это прекрасно знаешь. Колдуэлл меняется в лице, бледнеет, нервно поджимает губы. Хакон никогда не попадал в цель из лука. Он предпочитал метательные ножи да поострее. Точно в центр мишени из раза в раз. Только сегодняшней мишенью стал уже пилигрим. Эйден не любил осознавать горькую правду до последнего. Он бежал от неё снова и снова, искал сестру, хоть одну весточку о ней, чувствуя как за лодыжки цепляется назойливая мысль, пытаясь уронить: А ты уверен, что она вообще жива и не плод твоего воображения? Ощущать, как реальность постепенно расслаивалась отвратительно. В одиночестве легко сойти с ума, Колдуэлл знает не понаслышке. И лучший вариант от паники и непонимания — бег от рассвета до заката и по новой. В Вилледоре уже не получилось сделать так же. Эйден мечется от Базара до миротворцев, пытается помочь всем желающим, игнорирует шутки Хакона и предупреждения о том, что любой лишний шаг приведет к гражданской войне. Пилигрим несётся по тонкому лезвию ножа, в надежде узнать что-то новое о сестре. Но находит лишь едва живую Мию, сентиментального Вальца и ещё больше проблем на голову. И приступы. Ингибиторы — для пилигрима практически наркотическая зависимость, с которой он уже не слезет. Каждый укол, как ещё один шаг к краю пропасти, откуда Эйден уже не выберется даже при желании. Но ради благого дела и не страшно умереть, так ведь? Только одна мысль не дает покоя: никто не скажет то самое 'спасибо', от которого будет точное осознание, что всё не зря. — Моя работа помогать людям. Делать мир лучше. Разве у Ночных Бегунов не было такого? — Было, есть и будет. Но только даже у них есть порядок и условности. Ты идёшь напролом, не понимая, чем это может закончиться… — Смертью меня не напугаешь, Хакон. — Ты потеряешь всё, в том числе самого себя. Это гораздо хуже мгновенной смерти. Прежде чем помогать кому-то, помоги себе, малыш. Раз уж мою помощь ты принимать не хочешь, — мужчина устало вздыхает, собирая разбросанные тряпки в подобие подушки. — И раз уж мы тут до утра, я предпочту поспать. Старость не радость, в сон клонит. Разбуди через часок-другой. И отворачивается к стене, ещё какое-то время пытаясь улечься удобнее. Эйден недовольно прожигает в спине дыру, надеясь услышать едкое замечание на этот счёт, но в ответ ничего, кроме тихого нервного дыхания не получает. Не хотелось признавать правду, что Хакон в какой-то мере был прав. Колдуэлл убегал. Отчаянно и безрассудно от самого себя, надеясь, что всё само как-то рассосётся. Но страхи, как старые шрамы, оставались подобно мерзкому напоминанию. От судьбы не убежишь. Она рано или поздно хватает за загривок, впиваясь когтями в кожу. Когда тело постоянно находится в движении, каждый шаг кажется последним — оступишься и уже не встанешь. Бежишь километр за километром, нервно стискивая зубы от боли и усталости. В какой-то момент напряжение в мышцах исчезает, оставляя после себя только фантомное ощущение чего-то огненного внутри. Что медленно жрёт изнутри, смакуя вкус. Боль исчезает, уходит на второй план. Уже не акцентируешь внимание на ней, не реагируешь. Вместо неё начинаешь снова акцентировать внимание на мыслях, которые не дают покоя. Мысли, в которых ты теряешь всё самое дорогое, где в конечном счёте теряешь надежду на то, что завтра обязательно будет лучше. Не будет. Мир катится к чертовой матери и ты за ним следом. Мию он уже потерял и теперь нервно цеплялся за Хакона, который ускользал подобно ловкой змее. Страх остаться одному кроет как нельзя сильно, ударяя по вискам. Силы бежать рано или поздно заканчиваются. Закончился и Эйден, понимая, что пора бы остановиться. Грустный смех не слышен за шумом на улице.