Два ребёнка под пледом в клетку

Он — не умеет беречь. Она — не бьётся. И Тони ненавидит себя за слабость к этой женщине. По сути, такой же, как и сотня «до». Безымянной, сумрачно — блеклой, искусственной. Других он и недостоин. Ведь другие хотят любви, искреннего понимания и заботы. Хотят чувствовать не только член внутри, но и тепло, хоть толику счастья. Тони им, увы, этого дать не может. И поэтому который раз возвращается к ней. Давно мёртвой и трупно холодной. Наташа бы не обиделась на такое сравнение. На правду не обижаются. Она никогда не спрашивает: «Что случилось?» или «Какого чёрта?» в лучших традициях любящего человека. Ей достаточно заглянуть в глаза — уставшие, опустошённые, смирившиеся. Ни минутой дольше. Наташа знает, что в этом они идентичны и без едких комментариев Старка. Ей хватает притворства на работе. В настоящем хочется правды. В такие моменты прошлое исчезает. Словно его никогда и не было. Ни выжигающего Афганистана, пыток и предательств; ни леденящей Красной с балетом и куклами. Только они и миг. Тони сбрасывает нажитую спесь, легко и безболезненно. Ластится к рукам, как дворовой кот. Недоверчиво и отчаянно надеясь на удар, чтобы напомнить — не доверять. Говорит самое мерзкое, самое отвратное, что может, напоминая и ей тоже — не ведись, не верь. Это тебя добьёт, глупая! Я тебя добью! И при этом жмётся ближе к её совсем не холодному телу, вдыхая порох пополам с ядом. — Легче думать, что ты меня травишь, и каждый твой визит я ближе к Кобейну. Секрет их подвигов в том, что они всегда готовы к смерти. Она идёт к нему также. Без оружия, душой нагая и немая. Оставив публике их любимую Наташу Романофф — героиню Нью — Йорка, женщину Мститель. Выкинув подальше заученные реплики и эмоции. К нему идёт Наталья из Красной Комнаты. Без травмирующего опыта. Без плотной маски. Солнечно — горячая и наивная. Не знающая мира. С пониманием, что каждый раз может уйти, и ничего не поменяется. Для Тони она будет всё той же Ташей — днём; Тройной дрянью — в разговорах; Двойным агентом — по жизни; и Натальей — забытой во времени. Цепляется за сильные, можно сказать железные, плечи в обречённой попытке удержаться на плаву ещё чуть — чуть. Ещё день и ночь. Ещё один день рождения Натаниэля — Пьетро Бартона. Ещё немного, пока не станет лучше. — Не станет. Обречённо шепчет Тони ей в макушку, не сдерживая слёз. Они превосходно понимают друг друга без слов. Наташа набрасывается резко, с грубым мокрым поцелуем, кидая на диван, забираясь на колени, перекрывая пути к отступлению. Как привыкла, как научена и отлично умеет. Тони не отвечает, руками обхватывает за спину и притягивает в объятия. Нежно, не торопя, давая выплеснуть пар. Жар, безрезультатно бьющейся о холодную Ташу. Иногда она расстёгивает ему брюки, успевает даже несколько раз провести аккуратной ладошкой по члену и снять майку. На секунду забыться. Стать ненастоящей. Заканчивается всё быстро и одинаково. Наталья обессилено падает ему на грудь, чувствуя себя грязной. Безнадёжно увязнувшей в ней. Пропитанной уродством. Созданной на его подобии. Ставшей новым образцом. Самой ужасной во всех девяти мирах. Тони ничего не говорит. По — отечески целомудренно целует её в лоб и накрывает их клетчатым пледом. Потому что отдельно это не имеет значения. Как рыхлить землю засохшему фикусу или пытаться удержать перекати — поле. — Спасибо. Тихо бормочет Наталья, устроив голову у него на плече. Потому что иначе есть вероятность встретиться взглядами. Увидеть лишнего. Разглядеть фальшь. Она помнит его цвет — терпкий, глубокий. Ночное небо без звёзд и Луны. Уголь тлеющего леса. Остывший, холодный. Без жизни. Скудная на детали картинка. И ей этого отчаянно мало. Но даже под дулом пистолета никто не рискнёт этого сделать. Лучше умереть один раз. Тони кидает в неё подушку внезапно. Когда молчание становится слишком комфортным, чтобы его нарушать. Делает, чтобы не было трудно прощаться. Возвращаться в гудящую толпу и шумный мир. Постоянно чего — то требующий и недовольный. Наталья быстро оживает и хватается за соседнюю. Тони знает, что у него нет ни единого шанса в рукопашном бою, поэтому использует знание местности. За кресло, под столом, у стены за Лапой — Растяпой. Водит кругами, дразнит. Прячется и нападает снизу, после скрываясь перекатом. Играет серьёзно, не поддаваясь, взвизгивая при каждом ударе. — Ты сам напросился, Тони. Они загнанно дышат, стоя напротив, не делая первый шаг, выжидая и переводя дух. Наталья бьёт первой, пропуская подсечку. В последний момент успевает схватить за руку и утащить следом. Падают удачно — на подушки. Секунда молчания. Две. И комнату заполняет громкий смех, переливом отражающийся от голых стен. Два ребёнка без детства грустью слышатся в их голосах. Тони выводит замысловатые узоры на голом плече, когда они лежат на полу в мастерской. В окружении хаоса и машинного масла. Под дурацким пледом в крупную клетку и объятиях друг друга. Он греется о её Жар — Птицей в клетке трепыхающееся сердце. Плавится от внутреннего огня. И сколько бы о ней не рассказывал Фьюри, Бартон или кто — либо ещё, Тони не поверит ни единому слову, ведь… Никто из них не показывал ей Андромеду изнутри. Не проводил увлекательную экскурсию по джунглям Амазонки. Не рассказывал об отличиях полония — 204 и 210. Не дарил лунные камни. Всё в пределах одной комнаты. — И когда ты успел стать экспертом в диких животных Южной Америки? А у него слова оседают у основания языка при виде широко улыбающейся с милыми ямочками на щеках и еле видными морщинками у глаз Натальи. В восхищении открывшей рот при очередной пробежавшей мимо голограмме. Такой непосредственной и ребячливой. Яркой, как солнечный лучик, мимолётом заглянувший в его тёмную комнату. Туманом осевшей в его сознании. Мечтательной и невероятной. Самой удивительной во всех девяти мирах. Он готов провести здесь, с ней всю оставшуюся жизнь. Любуясь на живой огонёк в девичьих глазах. Сжигая всего себя, лишь бы тот никогда не потухал. Умереть, защищая пламень. И Наталья сделает то же для него. Это их принцип — умереть ради (за) кого — то. — Вчера. Отвечает как тогда на Хэликиере с пафосом и дурашливо — серьёзным лицом. Они снова заливисто смеются. И так до изнеможения. Уходит по — привычному Наташа. Сколотая, чуть тёплая, ясная. На утро, когда эйфория от откровения спала, и у неё уже новое задание в другой стране. Мысленно просчитывая все пути туда. Она аккуратно выпутывается из цепких объятий, надевает сброшенную майку и напоследок целует в щёку. Невинно и трогательно, как присуще Наталье. Тони всё также лежит на полу под их любимым пледом, давно не спящий и расстроенный закатом. Ему, в отличие от Таши, намного сложнее собрать не-себя. — Можешь открывать глаза. В опасной близости от губ.