*
Под окнами их берлинской квартиры шумят китайские рестораны. Смех, перезвон музыки ветра над дверями, трель велосипедного звонка — подобие тишины образуется лишь на рассвете. Эмили долго сидит перед зеркалом, её влажные волосы завиваются, ниспадая на округлые плечи. Натали наблюдает за её типично женскими махинациями, давит поднимающийся внутри голод. За окнами слышится сбивчивая русская речь, что в районе Шарлоттенбурга не такая уж и редкость. Натали отстранённо вспоминает два года в Москве, роман с богемным писателем и жгучие, бело-розовые зимы. Водка с соком участливо дополняет сугробы воспоминаний. — Когда мы вернёмся в Париж? — Эмили усаживается рядом и подпирает острый подбородок ладонью. Натали смотрит на нежно-синие прожилки вен, проступившие под светлой кожей. — Я не знаю, — говорит правду она, нехотя, ведь сильно желание соврать и пообещать, что скоро. Эмили вздыхает. Алкоголь смешивается с ягодной пестротой в свободном стакане. Натали пододвигает его и выдаёт: — Ты обязана это попробовать. Взгляд Эмили прошивает недоумение. Она так долго хранит молчаливую неподвижность, что Санкёр уверена, что сейчас последует отказ. Но Грэм-де-Ванили не оправдывает этих смешных опасений. Первый глоток она делает с видом ценителя, и тут же морщит свой лисий нос. — Гадость. Но всё-таки допивает до конца. Если до этого Натали пыталась делать вид, что заинтересована видами из окна, или просто сидела с отсутствующим видом, то после двух выпитых рюмок сдалась. Она в открытую разглядывала Эмили, сидящую напротив — совсем близко. Её тонкие пальцы прирождённой арфистки то и дело чего-нибудь касались: открывали лежащий на столе путеводитель, обводили контур трещины на столешнице, крутили бутылку. Эмили пыталась читать этикетку, написанную мелкой кириллицей, а потом бросила это дело и разразилась трескучим смехом. Натали улыбнулась, продолжая глядеть на неё в упор. Отрывать взгляд страшно: вдруг молочно-медовая Эмили — всего лишь галлюцинация? А та осекается, прерывая своё веселье. На раскрасневшихся от спирта губах продолжает нежиться ухмылка. Эмили щурит глаза и спрашивает: — Чего это ты так на меня смотришь? Для Натали нет вопроса проще и сложнее одновременно. Она ведёт плечом и хмыкает. С трудом взгляд проделывает путь от насмешливого рта до пляшущей зелени в хмельных глазах. — Ты очень... Не знаю. Иногда мне кажется, что тебя не существует. Эмили подаётся вперёд. Берет холодную руку Санкёр в плен ненасытных, музыкальных пальцев. — Ты такую чушь несёшь, когда выпьешь, — говорит она. Её дыхание едва задевает кожу. Но Натали и того достаточно, чтобы потерять остатки самообладания. Эмили замирает, когда Натали кладёт свободную ладонь ей на лицо, большим пальцем обводя контур высоких скул. Эмили прикрывает глаза и, словно кошка, тянется навстречу ласковым рукам. У Натали сердечный пульс вот-вот пробьёт перепонки. Поцелуй в угол неподвижных губ — ей достаточно, чтобы возненавидеть себя за расхлябанность. Эмили — нет. Она не позволяет Санкёр отстраниться, жарко и сбивчиво прижимаясь к её губам. Вкус лесных ягод и терпкой водки, требовательная нежность чужих губ, ощущение ещё влажных, спутанных волос под пальцами — всё это не позволяет различить жалобный всхлип разбитого стекла, сметённого на пол, и отметить тот миг, когда их тела оказались тесно прижаты друг к другу. А за окнами медленно оживала улица: с её велосипедными звонками, стуком каблуков о брусчатку и чужими разговорами.*
Натали опоздала. Она никогда не позволяла себе подобного, но здесь просто не могла иначе. Долго выбирала, что надеть, в итоге плюнула и напялила то, в чём обычно ходит. Сборы сопровождались нервной беготнёй на балкон, чтобы покурить. И пока Натали добиралась до Парижа, она кажется, собрала все пробки. Она пришла, волоча за собой шлейф сигаретного дыма и дешёвого коньяка, другого на заправках не продают. Эмили не поморщила как прежде нос, лишь выгнула светлую бровь. — Весёлая ночь? — Можно и так сказать, — Натали не прельстило дорогое вино, разлитое услужливым официантом по пузатым бокалам. Эмили сдержанно улыбнулась. Будто отвешивая поклон старой привычке тронула искусственную розу в вазе и тут же себя отдёрнула. — Я слышала, ты всё ещё работаешь на этих скупердяев? — На этих, на тех, — равнодушно отозвалась Натали, скользя взглядом по пустующим столикам. — Как придётся. Эмили хмыкнула, то ли неодобрительно, то ли наоборот отдавая должное подобной изворотливости. Натали догадывалась, зачем спустя три года, та назначила встречу. Поздравления были такими неискренними, что просто прилипли к нёбу. — А я выхожу замуж, — разорвала молчание Эмили и как бы ненароком дотронулась до сидящего на пальце кольца. Натали пришлось пригубить вина. — Рада за тебя. Эмили наградила её острым, звонким как пощёчина взглядом. — Что-то непохоже. Натали скривила губы и растёрла по кромке бокала след от помады. — Я покривила душой... Не понимаю, что ты нашла в нём. И вряд ли пойму. Эмили тяжело вздохнула и откинулась на спинку кресла. Золотистая прядь соскочила из её хитро заплетенной косы и легла на висок. — Нам было весело вместе. Но... Натали прервала её взмахом руки. — Да, знаю. Ничего серьёзного. Просто водка, Берлин и поцелуи. Я понимаю. Она скрыла обнажившуюся горечь за смешком. От всей души понадеялась, что Эмили ничего не заметила. Та меланхолично улыбнулась, оставляя ответ на неозвученный вопрос за кадром. — Я просто хотела убедиться, что не разбила тебе сердце. Натали подумала, что об этом следовало позаботиться пораньше. Да и она сильно сомневалась, что такая ерунда могла бы изменить решение. — Мы ведь обе знаем, что у меня его нет, — Натали намекнула на свою фамилию. Эмили тихо рассмеялась. — Тогда прости за неуместный каламбур. Придёшь на свадьбу? Этот вопрос заставил внутренности неприятно сжаться. Натали пожала плечами, врать вновь совсем не хотелось. — Да. Я постараюсь. Зелёные глаза стрельнули упрёком. Эмили ей не поверила.