(не) начать сначала

Остаётся секунда, 0,4 секунды…0, 3. Бьющий в барабанные перепонки гул, похожий на взрыв. Но это не взрыв. Стойкость: Ты чувствуешь, как что-то с огромной скоростью пролетело словно сквозь твоё плечо. Дотронувшись до него, ты чувствуешь на пальцах липкую красную жидкость. Пахнет кислым и металлическим. Болевой порог: Давно ты не испытывал чего-то ужаснее, глаза становятся влажными и ты отворачиваешься. Визуальный анализ: Ты видишь искры и картинка плывёт. Но это лишь погрешности твоего воспалённого восприятия. Сумрак: И тебе слишком рано расслабляться. Твоё тело всё ещё напряжённо в страхе и совсем скором дурном предзнаменовании. Болевой порог: Пуля влетает тебе в ногу. По ощущениям, именно таково это состояние, когда инородный предмет дробит твою кость. Тебе становится невыносимо, израненные и измученные конечности подкашиваются. Визуальный анализ: Твои глаза больше не могут вглядеться во что-либо чёткое. Площадь у «Танцев-в-тряпье» выглядит как сотни кровавых мазков, мельтешащих перед тобой. — Ох блять, Гарри! — Замечает напарник, который нечасто называет детектива по имени, ровно так же, как нечасто срывается на ругань, ровно так же, как нечасто выходит из себя, скидывая вуаль внешнего спокойствия со своего лица и голоса. Ровно так же… *** Внутренняя империя: Кто-то нажал на кнопку выключателя твоих внутренних систем жизнеобеспечения. Ты не видишь перед собой ничего. Либо просто всё вокруг стихло и стало чёрным. Думай, как хочешь. — Я что, ослеп и оглох одновременно? Сила воли: Нет, Гарри. — Я что, умер? Болевой порог: Поверь, это было бы таким *лёгким* выходом и завершением. — Что со мной произошло? У меня хоть всё на месте? Логика: Вероятность очнуться и не умереть от болевого шока, особенно с твоим ослабевшим сердцем, равна примерно 35 процентов. Болевой порог: Всё, что ниже пояса, охвачено огнём жгучей агонии. Не мал шанс остаться инвалидом, если не закончить сейчас. — О нет, нет, нет. Внутренняя империя: Ты готов позволить этому случиться? — Что? Нет. Я хочу жить. Трепет: Но ведь этот мир так ужасен. Так не идеален. Совсем недостойный тебя. Над тобой он лишь издевался, но сейчас наигрался и готов отпустить. Гарри приходит к выводу, что в этой идее есть своя истина и прекращает мучительные попытки открыть глаза, посмотреть ещё раз на неидеальный мир и на то, к каким ужасам привели его промедления. Пусть это случится. Если так сошлись странные белые звёздочки, значит, пора, значит, так надо. — Детектив! Вы живы? — Не даёт ему блаженного покоя лейтенант Кицураги, без конца теребя за и так дико болящее плечо. — Аах! Болевой порог: Размытости перед глазами никак не хотят собираться в единую картину, но тебя вытягивает из полёта в объятия ада новая волна резкой боли. Может, даже в аду тебе не было бы так херово, как сейчас? Полицейская волна: Ким зажимает твою кровоточащую рану, не позволяя всем сокам вылиться из твоего жалкого тела. — Я почти побывал в аду. Я видел, как грядёт апокалипсис! Совсем скоро серость поглотит нас и распри все станут бессмысленными. — Неожиданно включился режим копа апокалипсиса. — Отлично. Вы только продолжайте говорить, только оставайтесь в сознании. — Едва заметно улыбнулся лейтенант и вздохнул с облегчением. Раньше от подобных бредней он бы только лишний раз раздражался, а сейчас чувствует детскую радость от любых слов Гарри. Визуальный анализ: Ты хочешь продолжить изливаться словами в предсмертной агонии, но замечаешь дуло пистолета и чужие ехидные глаза наёмника. Именно сейчас, в самый подходящий момент, твоё зрение на несколько секунд собралось, чтобы дать тебе шанс не угробить другую жизнь, за которую ты несёшь ответственность, раз уж свою ты уже проебал. — Ким, осторожно, там...— Вскрикивает детектив, собирая последние силы, чтобы указать пальцем на опасность. Но закончить сил уже не хватает. Авторитет: Он тебе не доверяет. В глубине души он тебя ненавидит, хоть уже никогда тебе этого не скажет. Восприятие: Последнее, что ты слышишь — выстрелы и крики. Нажатие спускового крючка совсем рядом с тобой. Видимо, он успел. Внутренняя империя: А ты нет. Перед тобой снова всё блекнет и исчезает. Так же, как при сильном алкогольном опьянении или сердечном приступе. Только это ни то, ни другое. *** Западный Ревашоль. Улицы залиты приглушёнными лучами закатного солнца. «Где это я? Я с трудом помню это место.» Но двадцать четыре личности в голове, звучащие как одна, больше ничего не отвечают. Вокруг полная тишина, лишь шум прибоя вдалеке. Дюбуа движется дальше, к болезненно знакомым, неизвестно ему откуда, стареньким домикам. Он ощущает невероятную лёгкость. Никаких простреленных конечностей и пропитой печени. Эти места одновременно знакомы, и одновременно нет. Вокруг пустота, словно в городе не осталось больше никого. Спросить дорогу не у кого. Но пройдя чуть дальше, Гарри замечает знакомый силуэт. Тощее, высокое тело и оранжевая куртка. — Ким! — В голосе Гарри столько радости. Страх единения с самим собой в незнакомом мире отпадает. Гарри хватает его за плечо и фигура реагирует на касание. — Вы предали меня, лейтенант-дважды-ефрейтор. Вы грубый и *недалёкий* человек. Больше всего я бы хотел никогда вас больше не знать. — Узкоглазое лицо, залитое кровью, с разбитыми очками, поворачивается, глядя в остатки души детектива. После его тело распадается в пепел. — Стой, Ким, подожди! — На Гарри не успевает ничего сделать. И даже голоса в голове никак не реагируют. Ни насмешек, ни сожалений. «Я ведь даже не успел сказать прости.» Сердца нет, но ощущение, будто оно выпрыгнет сейчас от ощущения полной безысходности и одиночества. Гарри обессиленно падает на колени посреди пустынной улицы. — Пожалуйста, помогите мне. Я не знаю, где я. Я не знаю, кто я. — Из глаз начинают литься горячие слёзы. Но он в этом мире один. Никто не услышит. …Или услышит? — Да, кусок говна, помотало тебя, конечно. — Из-за угла доносится знакомый грубый, всегда недовольный голос, когда дело касается диалогов с Гарри. И появится он, именно такой, каким Гарри видел его в последний раз: Парик с длинными светлыми волосами и тёмные очки, за которыми не видно ничего. — Стоило ли оно того, а Гарри? Доводить меня до клинической депрессии? — Мужчина ударяет детектива в пивной живот, похожий скорее на мешок. Детективу остаётся лишь молчать. У него нет сил на слова. — Ну и кто это теперь чей стиль портит? — Жан зло ухмыляется. — Поверить не могу в это дерьмо! Меня окунул в бездну самый жалкий и слабый мусор на свете. Гарри начинает плакать сильнее. Скоро это будет похоже на вой стаи измученных псов, нежели на личное горе лейтенанта-дважды ефрейтора. — Поплачь, жалкая сука. Почувствуй хоть немного, сколько боли ты принёс людям своими понтами и неумением держать язык за зубами. Долбоёба кусок со своим отвратительным бесталанным диско. — Жан, пожалуйста, хватит! — Ужасается данной картине женщина, видя, как Викмар собирается выбить из недруга остаток дури. — Я тебя прошу, пойдём отсюда. Это уже слишком. Она берёт его под руку и уводит, спасая жалкое тело не менее жалкого копа. Гарри пытается встать, присмотреться и прислушаться самостоятельно, теперь уже без чужой помощи. Он не делал так с тех пор, как проснулся в тот злополучный день. А жил ли он без голосов в голове до этого момента? Была ли жизнь прошлая жизнь без них? Вряд ли теперь это можно узнать. *** Та, что пахнет абрикосовой жвачкой. Да, именно этот запах ощущает детектив Дюбуа. Долорес Деи тащит за собой тяжёлый чемодан на колёсиках, очень спешит. Её лёгкие уже давно не горят и вряд ли что-либо способно вернуть им свет. Не в этой вселенной. — Подожди, пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой! — Гарри из последних сил подбегает, наивно стараясь докричаться до неё. Они, которые в голове, сейчас бы его отговаривали, зная, сколько было бессонных ночей в слезах и соплях из-за неё, сколько нервных срывов и потерь сознания из-за малейших воспоминаний о ней. Гарри не раз был на грани своей несчастной жизни благодаря мыслей о своём единственном светоче. Сейчас она выглядела совсем по другому. В воспалённом мозгу пылали обрывки воспоминаний о том, что у неё вроде бы был другой цвет волос, вроде бы совсем другой стиль одежды. Он даже её реального имени не помнит! Но это она. Та, что пахнет абрикосовой жвачкой. — Гарри… О Гарри. — В её голосе не меньше боли и печали. — Мне не о чем с тобой говорить. Я надеялась, что больше никогда и ни за что тебя не увижу. — Но.почему? Я очень хотел увидеть тебя ещё раз вновь. Ещё раз вернуть те дни до того, как ты сбежала. — О Гарри. Твой вышибленный разум даже не помнит, сколько лет назад это было. Мне хочется лишь одного — чтобы твоя душа поскорее исчезла из радаров моей памяти и поскорее оказалась в аду, где ей и место. — Да я, похоже, уже там. — Просыпались безумные и пугающие мысли насчёт того, что всё-таки произошло. — Там тебе и место. Ты всю жизнь так и не мог понять, что не нужен больше этому миру. Не нужен мне. — Дори, пожалуйста! Ты не дала мне шанса там, так позволь начать сначала хотя бы здесь. — Гарри встаёт перед ней на колени. — Я потерял память. Я сейчас совсем *другой* человек. Я не помню, что за боль я причинил тебе и многим другим, но я бы очень хотел исправиться, если у меня ещё есть шанс… Столько лет, утопленных в наркотиках, алкоголе и сигаретах. Этого просто нельзя было не заметить. Гарри отказывался признавать, что всё это время лишь пытался найти какую-то идиотскую истину на дне бутылки, не прилагая усилий, чтобы переступить через себя. — Довольно! — Голос Деи грубеет, она ударяет его по щеке, но через пару секунд смягчается. — О боже, Гарри. Ты только посмотри, что из-за тебя происходит. У тебя нет шанса. Я не готова ещё раз пройти через это. Ещё раз пройти через сотни бессонных и очень болезненных ночей в попытках сохранить нашу любовь, бьющуюся в предсмертных конвульсиях. Ни сейчас, ни когда-либо ещё. Это было между нами миллион, нет, даже сто миллионов лет назад. И с каждым днём от меня всё дальше. — И с каждым днём для меня всё ближе. — Добавляет с досадным вздохом Дюбуа. — Тогда зачем же это всё было? Ты никогда не задавалась этим вопросом? — Ради тебя. Всё в этом мире делается ради тебя. Ради тебя и ради того, чтобы ты потом разрушил всё, что делали для тебя через пот и слёзы. Ничего нельзя начать сначала, Гарри. И я понимаю это лучше, чем кто-либо другой. Мне бы очень хотелось начать жизнь сначала, ту жизнь, где я никогда тебя не встречала и где я счастлива, без кошмаров и слёз. Но ты меня не отпускаешь. Ты никогда не останавливаешься. Ты никогда не даёшь жить другим людям, как и не живёшь сам. — В каком это смысле я не живу? Вполне ведь живой человек, живее всех живых. — Гарри старается выпрямиться и выглядеть чуть менее жалким. — Посмотри на себя. — Долорес не выдерживает и усмехается. Ты больше не *крутой* коп, Гарри. И никогда не вернёшься для меня таким. В тебе всегда так трудно было разглядеть что-то человеческое! А теперь ты и вовсе на человека быть похожим перестал. — Да? Откуда же тогда ты взяла своё человеческое лицо? — У меня больше нет на тебя времени, Гарри. Больше *никогда*. — Вопрос её явно задел. — Прощай. Она исчезла так же быстро, как мягкий аромат абрикосовой жвачки, следующий за ней по пятам всегда, в представлении Гарри. Неужели конец? Можно ли что-то изменить и начать сначала? Совсем сначала?